, который выпил как янки.
     Дон Косме так и не смог восстановить в памяти  значение  слов  "форгет,
форгот, форготен", вспомнившихся ему в недобрый час.  Но  ругательством  они
быть не могли. Их спрашивали  на  экзаменах.  Однако  гринго  -  точь-в-точь
антихрист, очень подходило ему прозвище Зеленый Папа, - остервенев  в  дикой
оргии (бокс - это оргия англосаксов), сжимал и разжимал кулак, огромный, как
шестнадцатиунцевая перчатка, повторяя без передышки:
     - Shut up!.. Shut up!.. {Заткнись! (англ.)}
     Он разбил об пол бутылку виски и ушел, невзирая на ураган, не закрыв за
собой дверь.
     Кто хотел выкорчевать море?
     Ветер и вода били в глаза, и он нагнул голову, чтобы не слепили  ружья,
заряженные солью, - выстрелы солью прямо в лицо. Но не только он  один  брел
на ощупь, спрашивая, кто выкорчевал море, содрогавшееся  от  самых  глубоких
корней своих до бескрайней волнистой  кроны.  Маяки,  как  слепые,  напрасно
вытягивали темные шеи, стараясь воткнуть свой луч в залитый пеной берег.
     Все плясало вместе с ним, помимо него и вокруг него:  там-там-там,  все
кружилось в танце....
     Он ударил ногой по песку, и щиколотку пронзила боль, словно  от  острых
кандалов. Рванувшись вперед, спасаясь от оков, он бросился бежать куда глаза
глядят, между раскатистым эхом  прибоя  и  грязной,  смрадно-сладкой  дымкой
болот. Но вот янки качнулся, колени его подогнулись в борьбе с кустами коки,
не пропускавшими его. Он бросился на них, бросился на острия  бычьих  рогов,
чтобы этот бык, потрясающий рогами-гребнями и гроздьями яичек, сам не  напал
на него. Сразившись с кустарником коки, прорвавшись сквозь храп  вросшего  в
землю быка, он встретил коней из пены - одних оседлал,  другие  мчались  над
ним. Там-там-там. Все кружилось- в танце.
     Что влекло его?.. Куда он несся, куда  мчались  над  ним  кони?  Дивная
скачка; тело распростерто на земле, а через него летят, скачут кони.
     Он вернулся к побережью не вплавь, не на  волне,  а  в  ветре,  лежа  в
ветре, который швырнул его на скалистый берег.
     Он ощупывал землю, словно узнавал место, и  звенящим  голосом  подноса,
уставленного рюмками, сказал, тыча пальцем в разгулявшееся море:
     - Я соскользнул в эту скорлупку!.. Неизвестно, шел  ли  он  по  верному
пути или нет. Он
     не видел и не слышал, куда  идет.  Стал  ее  звать.  Кто  остановит  ее
своенравный бег, если не он?
     - Майари-и-и-и!..
     Майари летела впереди, а он следовал за нею. По его учащенному  дыханию
было заметно, что он выбивался из сил, почти бежал,  но  она  удалялась.  На
груди полунагого  человека,  на  мощных  плечах,  на  мокром  жилистом  теле
поднимался лес дождя, пахшего землею, вырастали гигантские  горы  пены,  что
срывалась с высоких волн, обезглавленных морем, а море било его.
     -  Майари-и-и!..  Майари-и-и!..  Майари-и-и!..  -  Какая   масса   воды
разделяла их, в глубинах и в небе вода, повсюду вода... - Майари-и-и!..
     Охрипнув, потеряв голос в открытом  чемодане  рта,  янки  поднял  лицо,
стегаемое волосами и струями воды, и крикнул в бурлящий водоворот моря:
     - Вернись, Майари-и-и!.. Вернись... подожди... Я снова уйду в море... я
буду, как  раньше,  искателем  жемчуга...  я  стану  торговать  индейцами  с
Кастилья-деОро... черными людьми и черным деревом... буду продавать крупинки
золота и золото волос рыжих девок в Панаму... А когда мой корабль  вернется,
ты крикнешь мне  с  острова:  "Пират,  любимый!"  Только  вернись,  вернись,
подожди, ты уже слишком далеко от острова, тебе  не  доплыть  до  него.  Джо
Мейкер Томпсон больше не банановый плантатор. Кончился Зеленый  Папа.  Лучше
плавать в море, чем в поту человеческом...
     Он проснулся утром на пароходе, куда его притащили,  немало  потрудясь,
два негра. Ночью и не разглядишь, что это были негры. Донья Флора руководила
операцией.
     Восемь, девять, десять часов утра;  телефонные  разговоры,  прерываемые
из-за неполадок на линии. Донья Флора расположилась на телеграфе. Чем ближе,
тем лучше. Она то и дело поднималась, выскальзывала в Дверь посмотреть,  что
делается снаружи, - нет, ничего, там ничего не  увидишь,  -  возвращалась  и
снова падала на лавку. И опять вставала, будто скамья жгла ее, и принималась
читать календарь или изучать тарифы...
     - Ты не думай, Косме, что у меня мозги не туда повернуты, куда надо, но
втемяшилось мне в голову, что  наша  крестница  бросила  дом  из-за  ревн...
ревнителей мира домашнего.  Уж  так-то  любовно  обращается  кума  со  своим
будущим зятем. Не знаю, заметил ли ты. Наверное, не  заметил:  заладил  свое
"фор..." да "фор..."выкинул фортель, одним словом...
     - Это времена глагола "забывать", Паблита, сегодня утром я вспомнил.  Я
ночь напролет пролежал с открытыми глазами и наконец вспомнил.  Неправильный
глагол. Понятно, что он взбесился, когда я ему сказал...
     - Ты, значит, просил его забыть ее, ну и хорош! Правда, многие  мужчины
не считают это неправильным. Так всегда бывает. А я  все-таки  думаю,  из-за
ревности сбежала девочка. Этот человек считает ту для себя более подходящей.
     - Слишком честолюбив. Я с тобой согласен. Типичный пират...
     - Пират? Поднимай выше. Акула!.. А она,  старая  плутовка,  хотела  бы,
чтобы эти невинно-беленькие пароходы были  бы  завалены  бананами  по  самые
трубы. Эти светлые пароходы похожи на гробы, Косме. Вот до чего мы дожили...
из чужих краев шлют нам здоровенные плавучие склепы, будто мы и без  них  не
похоронены здесь заживо.

     Зазвенел звонок; глаза телеграфиста  не  могли  обмануть  донью  Флору.
Вызывала столица. Он положил палец на ключ и ответил. Она, чтобы лишний  раз
убедиться, спросила его, не нарушилась  ли  связь.  Он  отрицательно  мотнул
головой. И продолжал свои манипуляции...

     - А где она? - спросил дон Косме.
     - Там, на телеграфе. Я ее отсюда вижу. Совершенно верно, честолюбие  их
связало и связь их скрепило.
     - Женщины видят лучше, чем мы, у них даже это самое в форме глаза...
     - Или ты замолчишь, или я тебя стукну! Старый развратник... Ты  бы  мне
лучше ответил, ведь до сих пор не сказал,, не  кажется  ли  тебе  тоже,  что
крестницу заставила уйти ревность?
     - Нет. Она ушла потому, что ее  возмутила  несправедливость,  и  сейчас
она, наверное, убеждает людей землю из рук не выпускать.
     Телеграфист протянул донье Флоре ленту с  двумя  сообщениями.  Ее  брат
Тулио и приятельница отвечали,  что  Майари  не  приезжала.  Брат  прибавил:
"Очень опечалены сообщи о ней когда узнаешь".
     Она не думала о своих бананах. Побрела на мол поглядеть на воду. Ничего
не соображая. Просто так, поглядеть на воду. Бездонные трюмы. Сотни,  тысячи
банановых кистей. Грузчики,  скрючившиеся  под  огромными  кистями  бананов,
казались дону  Косме,  -  он  пришел  узнать  у  доньи  Флоры  о  содержании
телеграмм, - процессией ломаных букв "Г".
     - А мне все-таки не очень верилось про столицу, кум...
     - Мне тоже... - согласился дон Косме, прочитав телеграммы.
     Донья Флора внимательно посмотрела на него и промолвила:
     - Скажите же, говорите...
     - Я не верил в ее бегство в столицу. Она  ходит,  наверное,  где-нибудь
рядом, тормошит народ, дрожащий за свои земли; тут она и сыщется...
     - Да услышит вас бог, кум; со столицей-то не получилось ничего.Вздохнув
и помолчав, она продолжала:- Зачем она надела подвенечное платье? Об этом  я
все время себя спрашиваю... Она бы не оделась невестой,  чтобы  идти  в  лес
"подстрекать",  как  выразился  комендант.  Она  оделась   невестой,   чтобы
покончить с собой, вот и все: просто чтобы кинуться в реку. И никто  меня  в
этом не переубедит. Я сердцем вижу ее  в  наряде  новобрачной,  плывущей  по
воде, как белая орхидея... Вы же знаете, кум, сердце не обманывает...
     - Если бы вы были более начитанны, я сказал бы, что вас сбила  с  толку
Офелия...
     - Дочка моя, дон Косме; какая там Офелия... Подстрекательница в  наряде
невесты! Представляете вы ее такую, кум?..
     - А если она взяла с собой платье в знак того, что не  хотела  выходить
замуж за вашего возлюбленного? Давайте, кума, называть вещи своими  именами.
Не думаете ли вы,  что  девочка  ревновала  к  вам  гринго?  В  этом  случае
действительно можно было бы предположить самоубийство.
     - Не болтайте,  кум,  глупостей.  Мы  не  давали  никакого  повода  для
ревности.
     - Откуда вы знаете!.. Она ведь, кажется,  уже  не  сопровождала  вас  в
поездках, оставалась одна дома... А  вы  ведь  еще  очень  аппетитны,  милая
сеньора, очень аппетитны! Ну и телеса...
     - Поосторожнее, кум, не то превратитесь в камень!
     - Из-за вас - хоть в скалу!
     -  Бросьте  свои  дурацкие  шутки,  старый  бабник;  они  хуже   всякой
пошлости... Я скажу куме, она отобьет у вас охоту задевать людей...
     С парохода  спускался  Мейкер  Томпсон.  Он  приветствовал  ее  громким
возгласом. Знаками дал понять, что бананы  грузятся.  Дон  Косме  глядел  на
воду.
     - В столице ее нет, - сказала она, идя навстречу Джо с  телеграммами  в
руке.
     - Ну и что же? Она, может быть, не захотела зайти к вашему брату или  к
приятельнице. Это тоже вполне возможно. Не на прогулочку ведь отправилась!..
Ответ на запрос коменданта прояснит все дело. Идемте туда, спросим, нет ли у
него новых известий.
     - Телеграфист говорит, что нет...
     - Ладно; не хотите ли тогда подняться на пароход?..
     - Да, да. Меня очень расстроил старый дурак,  мой  кум.  Этот  прохвост
говорит, что Майари ушла из-за ревности, из-за того, что между мной  и  вами
будто бы что-то есть.
     - Ну конечно, предположить такое всегда можно.  Еще  и  побольше  могут
наплести, но это же неправда.
     На  верхней  палубе  парохода,  в  салончике  под  вентиляторами,  жара
донимала меньше. Они спросили лимонада со  льдом.  Не  произнося  ни  слова,
разговаривали дымками сигарет. Его  мысли  неслись  легким  бризом  туда,  к
зубчатым островкам, которые едва рисовались вдали. Какой же из них? Можно ли
теперь узнать? Тот ли это был? Или другой? По одному из них он бежал однажды
вечером. "Майари! Майари!"- позвал ее Джо. И она остановилась. В радуге моря
- хрустальные брызги слез, застывших в затуманенных глазах доньи Флоры.
     - Не плачьте, еще получим известие...
     - Теперь я знаю, что вы ее  любите;  это  так  меня  утешает,  вы  даже
представить себе не можете. Если бы мы вас не  удержали  вчера  вечером,  вы
бросились бы в море искать ее. Скажите мне,  что  влекло  вас?  Хотелось  бы
знать. Ведь души призывают друг друга, и, может быть, моя бедная дочь  звала
вас из пучины? Теперь я спрашиваю себя: почему мы вас  удержали?  Мы,  люди,
так глупо поступаем, желая изменить предначертания судьбы, и потому все идет
у нас кувырком. Она вас звала. Хотела взять с  собой.  Не  хотела  оставлять
здесь. Не хотела оставлять...
     - Я ничего не помню,  кроме  того,  что  звал  ее  и  обещал  вернуться
добывать жемчуг. Я был здорово пьян.
     - А почему вас так задела болтовня глухого старика, моего кума?
     - "Забыть"! Он все твердил "забыть, забыть...".
     - Ну и нахал! Заварил кашу, а потом заявляет: я, мол, сам не знаю,  что
говорил. Он, значит, просил вас забыть ее. Ну и хитрец!
     Они долго молчали и курили сигарету  за  сигаретой.  Затем,  когда  Джо
протягивал пустой стакан из-под  лимонада  глядевшему  на  него  с  усмешкой
слуге-негру - одному из тех, кто приволок янки сюда вчера вечером,  -  донья
Флора сказала, что, будет ли получено в комендатуре известие  или  нет,  она
думает вернуться в Бананеру.
     - Деньги за мои бананы получите вы. Я уеду сегодня же  вечером;  нельзя
мне так забрасывать дела. Вспомните, я ведь там и администратор, и работник,
и вол...
     - Позавтракаем на пароходе?
     - Нет, я хочу отдохнуть. Спасибо за все.
     - Я вас провожу... У меня не хватает людей в Бананере, пойду  посмотрю,
не найдется ли здесь хоть нескольких человек. Дело  расширяется,  а  рабочих
рук недостает.
     - Заодно зайдем, если не возражаете, в комендатуру,  это  ведь  нам  по
пути. Кто знает, может быть, там уже  известно  что-нибудь...  Какой  же  вы
бесчувственный! Ну, не будьте таким бесчувственным! Только потому, что вчера
я сама видела, как вы  бросились  искать  ее  в  море,  я  прощаю  вам  ваше
поведение.  Вы  хуже  истукана,  равнодушный  человек!  Словно  вас   и   не
интересует, где сейчас ваша будущая супруга...
     - Для меня она уже не...
     - Почему же?.. Из-за платья?.. Сеньор, мы выпишем другое...
     - Даже если она объявится, она уже не для  меня...  -И  через  секунду,
стараясь пояснить свои слова, прибавил:- Не из-за платья. Если и  объявится,
она уже не для меня. Она встала на сторону тех, других, - индейцев, мулатов,
негров, но я вовсе не собираюсь требовать  или  просить  у  нее  объяснений.
Зачем? Поступки стоят больше, чем слова. Майари стала другой; для  меня  она
потеряна навсегда.
     - Знаете, сеньор, у меня и так сегодня с утра неприятности, не  хватает
только, чтобы еще ястреб на голову наделал! Не кум, так вы; то глухой старик
пытался растравить мне душу, то вы теперь огорчаете меня, даже  больше,  чем
дочь, переметнувшаяся к другим. Мне остается одно: уйти...
     Печаль подчеркивала ее красоту.  Богатство  увеличивало  соблазны  этой
знойной женщины.
     Коменданта не оказалось на месте. Донья Флора отправилась  отдыхать,  а
Джо пошел за людьми. Теперь он знал, как действовать!  Глупая  девчонка!  Он
вербовал людей для всяких работ. Корчевка пней, вывоз леса, очистка земли...
может быть, придется жечь ранчо, говорил янки, как бы  между  прочим,  жечь,
чтобы покончить с болезнями, с заразой, идущей к нам  из  Панамы,  с  черной
оспой и желтой лихорадкой... Надо все предать огню, все старые хибарки,  они
лишь очаги заболеваний...  Подряд  их  надо  жечь,  ибо  лучше  покончить  с
несколькими ранчо  и  пустить  по  миру  какойнибудь  десяток  человек,  чем
позволить, чтобы все нанятые туда рабочие погибли от этих болезней...
     Больше всего не  нравилось  людям  то,  что  надо  было  отказаться  от
развлечений портового города. В лесах нет  никакого  веселья,  говорили  они
между собой, нет радости, а хуже всего в этих дебрях то, что там только  лес
да лес, один сплошной лес. Кто не  умеет  обходиться  без  увеселений,  тому
лучше не ехать. Хороши часы, когда поют трубы и горны в военной комендатуре.
Слушаешь, как они заливаются на утренней зорьке или  играют  вечернюю  зорю.
Смотришь, как швартуются пароходы, приходящие из Белиза, с островов  или  из
самого Ливингстона. Гуляешь  по  молу,  когда  на  волнах  бурлит  водоворот
помоев, превращающийся в водоворот акул. Дивишься на красивые  корабли,  что
заходят за бананами, глядишь на вереницу людей, ползущих, как муравьи,  друг
за другом с кистями бананов на  плечах.  Есть  ли  большее  наслаждение  для
бедного люда, чем наблюдать, как работают "канчес", как обливаются они потом
на пароходах, как моют палубы, готовят обед, чистят картошку...
     Много чего дорогого сердцу придется бросить в порту, если уйти в сельву
на заработки... Или вот ждешь прихода пассажирского поезда и поднимаешься  в
вагоны первого класса, потом выходишь из второго: или, наоборот, проберешься
во  второй,   а   выйдешь   через   первый,   сядешь   и   вообразишь   себя
путешественником. А зрелища? Можно любоваться в вечерний час  фонариками  на
молу,  блестящими   четками,   которые   тускнеют   рядом   с   иллюминацией
трансатлантических гигантов. Можно пристать к толпе  зевак  и  ждать,  когда
всхлипывающая цепь вытащит какоенибудь морское чудище. Да и бойцовых петухов
не бросишь ради леса. А другим жаль  бросить  спиритизм.  А  иные  не  могли
отказаться от... В общем, и думать нечего. Да и гуаро там вовсе не  жгуч.  О
какой выпивке с приятелями можно говорить, если в тех местах живой  души  не
сыщешь. Дай бог здоровья мистеру, предлагающему им такие большие деньги,  но
лучше оставаться бедными в порту, где от долгого любования морем нет-нет  да
и блеснут жемчужинки в глазах. Единственная надежда. И ради этого часами без
устали глядят они в бескрайнюю даль. Если долго  глядеть  на  море,  соленая
слеза может превратиться в жемчужину. Деньги предлагались хорошие, огромные.
Дьявольски высокую плату предлагал гринго. Это все так, но есть и  еще  одно
"но"... Надо жечь ранчо. Чтобы не было болезней. Ну, а если дело не только в
этом, и есть какая-нибудь  другая  причина,  и  они  совершат  преступление?
Деньги в конце концов всегда делают из человека преступника, хоть его  никто
и не арестовывает и не судит.
     И тем не менее стоило только бросить людям приманку - большую плату,как
они, один за другим, прилипали к ней, как мухи к патоке. Им давали  задаток,
несколько песо  на  дорожные  припасы,  а  тем,  кто  хотел  ехать  поездом,
достаточно было заявить об этом: проезд бесплатный.
     Пароход уходил в полночь. Джо пригласил коменданта отобедать с  ним  на
борту. Небольшая любезность перед возвращением в свое лесное  логово.  Донья
Флора вначале приняла предложение, а затем отказалась. Джо Мейкер не  понял.
Словно она сказала не на испанском языке, которым он прекрасно владел, а  на
каком-то другом.
     - Мне неудобно обедать вместе с вами, садиться за один  стол,  если  вы
говорите, что порываете с моей дочерью, сеньор Мейкер Томпсон. - А про  себя
подумала: "Пришпилю ему "сеньора" и фамилию, пусть не думает,  что  остается
все тем же Джо; если он покончил с моей дочерью, то я покончила с Джо".
     - Очень жаль... Может быть, зашли бы выпить | кофе?..
     - Я подумаю, сеньор Мейкер Томпсон, ведь если
     у вас нет теперь ничего общего с Майари, то не  должно  |  быть  ничего
общего и со мною...
     - С вами должно...
     - Со мною? Вот новость!
     - И не последняя: с вами мне надо решать деловые вопросы.
     - Я лишь на этот раз затрудню вас просьбой |  получить  деньги  за  мои
бананы, потому что мне надо ехать. В дальнейшем буду справляться сама. И
     - Правильно, я тоже так думаю. Я пойду, уже поздно; с минуты на  минуту
придет комендант. Если вы пожелаете зайти выпить кофе, буду очень рад.
     - Если я зайду, то только ради коменданта; он телеграфировал в столицу,
и  ему  не  ответили.  Просто  ужасно...  Жара,  тоска.  Сижу   здесь,   как
прикованная, и не  знаю,  что  делать...  остаться  ли,  отправляться  ли  в
Бананеру, ехать ли в столицу... Ах, впрочем... это верно, ; что вам дела нет
до Майари!
     - Как нет дела, донья Флора, если я ваш друг, если я друг вашего  дома,
если я люблю Майари... к  чему  :|  мне  это  отрицать?  Я  только  не  вижу
возможности остаться ее женихом, когда она вернется, или тотчас  праздновать
свадьбу, как я думал раньше, когда не знал, в чем она замешана.
     - Мы еще не знаем, правда ли это.
     - Ладно, потом выясним...
     - Сомнение в таких случаях оскорбляет...
     - Решать все вопросы разом -  значит  быть  верхоглядом,  как  вы  сами
говорите... А пока всего хорошего, приходите пить кофе на пароход...
     Она ненавидела его. Презирала всеми силами души. Слабые,  правда,  были
эти силы, как у умирающего, который ненавидит и презирает живых,  оставшихся
проводить его в последний путь.
     А мелкие поставщики бананов агонизировали. На них  надвигалась  большая
плантация, словно море выходило из берегов, чтобы затопить долины среди гор,
ущелья, лощины с жующими папоротниками, которые, шурша, жуют ветер и тянутся
к свету  из  сумрака.  Зеленое  наводнение.  Все  затопляют,  все  покрывают
банановые кусты, сотни, тысячи миллионов кустов, теряющихся вдали,  уходящих
за горизонт.
     Мейкер Томпсон дважды перечитал телеграмму  -  бумажку  цвета  слоновой
кости с голубым заголовком и виньеткой  -  официальную  телеграмму,  которую
комендант расправил и протянул ему раскрытой.
     - Как вам понравится?
     - Это меня не удивляет: не раз бывало, когда, вспоминая о  Чи