в присутствии мадам
Резо, я оставил машину Бертиль и поручил ей доставить  матушку  домой.  Но
этого оказалось недостаточно.
   - Ты останешься с нами, Саломея? - спросила бабуся.
   Саломея,  которая  собиралась  ехать  вместе  с  Гонзаго,  не   посмела
отказать. Я же вернулся с остальными  детьми  в  старом  сереньком  "рено"
Батиста Форю - он живет  возле  моста  в  одном  из  четырех  домов-башен,
недавно построенных на берегу канала. У меня была срочная работа, у  ребят
- уроки, а Жаннэ хотел заглянуть в спортивный клуб.
   И вот,  три  часа  провозившись  с  корректурой,  испещрив  ее  знаками
исправлений, я услышал позвякивание  чашек.  Значит,  мои  вернулись.  Они
трещали, как стая скворцов, заглушаемая карканьем вороны.
   - Ты спустишься перекусить? - крикнула снизу Бландина.
   Я  подошел  к  застекленной  двери  в  домашних  туфлях  и  на  секунду
остановился. Матушка, разумеется, не двигалась с места  ни  на  сантиметр,
позволяя себя обслуживать, и ее спокойную уверенность  в  том,  что  таким
образом соблюдается естественный порядок вещей, казалось, разделяли все...
"Бабушка, хотите пряник?" - "Бабушка, сахарку?"  -  "Матушка,  шоколад  не
слишком горячий?" Все порхали вокруг нее, словно мотыльки,  а  бабуся,  по
правде сказать очень небрежно  причесанная  и,  вероятно,  не  лучше  того
умытая, но при этом изысканно светская, отставив мизинец, бросала  себе  в
рот маленькие кусочки и не переставая разглагольствовала:
   - Это уж точно! Я любой ценой отделаюсь от этого нотариуса. Я  обращусь
к мэтру Дибону, преемнику мэтра Сен-Жермена в Соледо. Завтра  же  поеду  к
нему, а вы будете так милы  и  проводите  меня  сегодня  к  восьмичасовому
поезду.
   Я отворил дверь. Едва повернув голову, она продолжала:
   - Предложил мне оценить имение в ту же сумму, что  и  в  момент  смерти
папы! Чтобы избежать расходов на переоценку! Да  это  же  мошенничество...
Два гектара в Рюэйле,  при  теперешних-то  ценах  на  землю,  можете  себе
представить! И какое местоположение  -  покупатели  так  и  набросятся!  А
Соланж сюсюкает: "Бабушка взяла  с  нас  клятву,  что  мы  сохраним  дом".
Ручаюсь, не пройдет и двух лет, как все будет продано.
   Итак, здесь, в кругу моей  семьи,  она  вновь  повела  речь  о  крупных
деньгах, которые наряду с "великими принципами"  и  мелкими  компромиссами
всегда занимали ее семью. И снова меня охватил страх - страх, смешанный  с
чувством отвращения, с ненавистью беглеца к родному племени.  И  в  то  же
время внутренний голос говорил: "А мы-то надрываемся, выплачивая взносы за
дом. Будь у нас хотя бы треть той земли, что причитается нам по  праву..."
Черт побери, это ведь заразительно! Как-никак, а я тоже не прочь  закусить
хорошим камамбером со стаканчиком красного вина, да  не  какого-нибудь,  а
бургундского. Все это ожидало меня на круглом столике, а перед столиком  -
соломенный стул... Хорошо, что мы еще не  спим  на  соломе.  Но  сейчас  я
уселся на нее. Мадам Резо продолжала вещать:
   - Имение теперь у Марселя - тут уж я ничего не могу поделать.  Но  если
за парк назначат его настоящую цену, из чего же будут они выделять мне мою
долю - просто не пойму. Чтобы сохранить Рюэйль и спекулировать  земельными
участками, ему придется продать "Хвалебное"... Смотри-ка, ты, оказывается,
здесь! Что, кончил марать бумагу?
   - Уже выдал положенное число страниц? - как эхо, повторила Бертиль.
   "Марать  бумагу"  и  "выдать  положенное  число  страниц"  -  это  были
священные формулы, избавлявшие меня  от  всяких  восторгов.  Но  если  под
"выдать  положенное  число  страниц"  подразумевалось  достойное   похвалы
прилежание и даже намек на два латинских изречения с розовых листков  "Пти
Лярусса": "Labor omnia viucit improbus"  [терпение  и  труд  все  перетрут
(лат.)] Вергилия и "Nulla dies sine linea" [ни  дня  без  строчки  (лат.)]
Плиния, то "марать бумагу" содержало некую оценку, вероятно относящуюся  к
прошлому, но во всяком случае, единственную,  которую  матушка  когда-либо
высказывала, молчаливо подразумевая при этом, что заработок есть заработок
и что тут уж нельзя не считаться с пословицей: "Abusus  non  tollit  usum"
[заблуждение вовсе не обязывает воздерживаться от него (лат.)].
   - Впрочем, Марсель очень хорошо все понял, - добавила мадам Резо. -  Он
уступит. Он знает, что я не дам себя обобрать.
   Камамбер был что надо - никто не умеет так  хорошо  выбирать  сыр,  как
Бертиль. Я наблюдал за своим  маленьким  мирком:  Бландина  скучала,  Обэн
дурачился,  Саломея  внимательно  слушала,  а  Жаннэ  был  настроен   явно
враждебно. Произошло то, что должно было произойти.
   - И вам нужна такая куча денег? -  спросил  Жаннэ,  на  лазоревый  глаз
которого упала белокурая прядь.
   От изумления матушка открыла рот.
   - Спроси у своего отца, сколько нужно  денег,  чтобы  прожить,  -  сухо
отрезала она. - Впрочем, эти деньги также и ваши!
   Эта песенка получше! Слова "это мои денежки" никого не  трогают.  Когда
же вы говорите: "Это деньги моих детей", то вы выступаете в роли жертвы  и
привлекаете к себе симпатию толпы (забывающей о  предварительном  условии:
они получат их только после моей смерти).
   - Жаннэ - чистая душа, - сказала Саломея,  зарешечивая  ресницами  свои
черные глаза. - Но ест он за четверых.
   Бертиль  дважды  прищелкнула  языком:  условный  знак,  к  которому  мы
прибегали при посторонних, чтобы прекратить спор, наносящий ущерб  доброму
имени Эрдэ  (Р.Д.,  то  есть  Резо  -  Дару,  согласно  вензелям,  вышитым
крестиком на салфетках). Матушке это доставило истинное наслаждение -  она
обнаружила первую трещину в  нашем  клане:  отсутствие  взаимной  симпатии
между двумя старшими детьми. Жаннэ встал, стиснув зубы.
   - Он весь в тебя, этот мальчишка! - прошипела мадам Резо в мою сторону,
но настолько внятно, что эту сентенцию можно было слышать на улице.
   - Вы мне льстите, - сказал Жаннэ уже в дверях.
   Бертиль строго посмотрела на меня. Мой сын  всегда  становится  на  сто
процентов моим, когда что-нибудь неладно,  и  я  должен  отвечать  за  его
выходки.
   Впрочем, Бертиль  напрасно  встревожилась.  Для  Кассандры  возможность
прокомментировать что-либо - всегда удовольствие:
   - Видишь, до чего просто воспитывать детей! Пришла  твоя  очередь,  мой
мальчик, желаю тебе удачи!  Потому  что  такие  зверюги,  как  ты,  прежде
составляли исключение, а  теперь  они  -  правило.  -  И  добавила,  желая
выразить  сочувствие  Бертиль:  -  Вам,  наверно,  порой  бывает  нелегко,
бедняжка вы моя!
   - Делаю, что в моих силах, - ответила Бертиль слишком поспешно.
   Я нахмурил брови, отчего жена моя смутилась, а матушка просияла.
   - Жаннэ будет куда опаснее тебя, - продолжала она. - Ты  заставил  меня
дорого заплатить за твое послушание. Но твой сын ведь не станет  бунтарем,
он будет "активным деятелем".  Для  них  это  все  равно  что  вступить  в
монашеский орден, теперь у них такая манера.
   От гнева, от сознания, что  осмеливаются  ей  противоречить,  она,  как
прежде,  становилась  откровенной  и  прямолинейной.  Раззадоренная   моим
молчанием,  раззадоренная  своим  выпадом   против   Жаннэ,   она   совсем
распоясалась:
   - Я знаю, о чем ты думаешь, прекрасно знаю! В глубине души ты  согласен
с твоим вороненком. Ты думаешь, что я корыстна...  Ну  и  что  же!  Да,  я
корыстна. В жизни никем и ничем не пользовалась.  Даже  когда  командовала
твоим отцом,  я  это  делала  во  имя  его  принципов  и  его  притязаний,
подкрепленных  моим  приданым.  После  его  смерти   меня   эксплуатировал
Марсель... С меня довольно. Теперь  я  старая  недостойная  дама,  которая
хочет воспользоваться тем, что у нее осталось.
   - Я вам налью  еще  шоколада,  матушка?  -  предложила  Бертиль,  спеша
поправить положение.
   - Не откажусь!
   Бландина уже услужливо протягивала тарелку с пирожным. Но в тот момент,
когда кувшин с шоколадом  коснулся  носиком  чашки  -  трах!  -  он  вдруг
выскользнул из рук Бертиль и вдребезги разлетелся у самых ног мадам  Резо,
обутых в черные туфли, не чищенные уже больше года.
   - Ну вот! - воскликнула Бертиль. - Опять на меня эта напасть нашла...


   Она трет себе правую ладонь, прочерченную  у  самого  запястья  длинным
лиловым шрамом. Удрученная, ни  о  чем  больше  не  думая,  она  старается
оправдаться перед свекровью, вокруг ног которой разлилась коричневая лужа:
   - Извините меня, со мной это  бывает  после  того  несчастного  случая.
Время от времени большой палец вдруг подводит.
   Растерявшись, она умолкает, но слишком поздно. Впрочем, если бы матушка
и не  заметила  смущения  моей  жены,  ее  насторожили  бы  наши  тревожно
забегавшие взгляды. О том, что вырвалось сейчас у Бертиль, мы  не  говорим
никогда.
   - Какого несчастного случая? - ласково спрашивает мадам Резо.
   Солгать при Саломее, Бландине, Обэне? Об этом не может быть и речи. Тем
самым мы только подчеркнули бы значение этого факта. Лучше сказать правду,
не вдаваясь в подробности, и лучше, чтобы сказал ее я.
   - У Бертиль был серьезный перелом кисти.
   Вернулся Жаннэ. Он, вероятно,  подумал,  что  оставил  меня  в  трудном
положении,  что  лучше  ему   давить   на   стул   своими   восемьюдесятью
килограммами, сидя за столом напротив бабушки.  Он  все  слышал  и  теперь
словно окаменел.  Пусть  даже  он  весьма  смутно  помнит  о  случившемся,
все-таки у него есть жестокая уверенность, что он при этом  присутствовал;
Саломея не менее серьезна, хотя она и не подозревает, что тоже  была  там.
Что до Бертиль, то, вместо того, чтобы броситься  за  тряпкой  и  положить
конец этой сцене, она стоит, опустив руки, и не двигается с места. Матушка
встала и весело шагает по шоколадной луже, осколки фарфора хрустят под  ее
ногами, как кости. Она берет руку Бертиль и качает головой:
   - Ну, вам еще повезло - могли остаться вовсе без руки!


   Теперь она  уже  не  сомневается:  вместо  того  чтобы  сгустить  мрак,
окружающий тайну, наше молчание только прояснило ее. Матушка еще не вполне
улавливает связь между событиями, но можно быть уверенным: если это  звено
разомкнется,  разомкнутся  и  все  остальные.  Деликатность,  уважительное
отношение к тайным ранам других людей - не ее амплуа. Толстый указательный
палец матушки направлен на Бертиль... ради  того,  чтобы  узнать,  она  не
постесняется разворошить все. Она бурчит себе  под  нос,  ни  на  кого  не
глядя, и таким тоном, будто не придает своим словам никакого значения:
   - Значит, вы были в машине, когда погибла первая жена моего сына? Вы ее
знали?
   Жаннэ сжимает кулаки в карманах. Но поскольку молчать  уже  невозможно,
Бертиль вновь обретает хладнокровие.
   - Она была моей кузиной, - говорит она.
   Теперь она уже твердо встает на ноги и идет  за  тряпкой.  Разговор  на
этом пресекся, но вечер все равно испорчен тягостным ощущением невскрытого
нарыва. Бертиль и я делаем похвальное - и вполне очевидное - усилие, чтобы
найти тему для беседы. Нас воодушевляет сознание того, что матушка уезжает
с вечерним поездом. Но мы доверились старому расписанию и,  усомнившись  в
нем  лишь  около  пяти  часов,  слишком  поздно  позвонили  в   справочную
Монпарнасского вокзала.  Намеченный  нами  поезд  отменен.  Есть,  правда,
другой, около одиннадцати часов, прибывающий ночью, но на него  все  места
забронированы  для  делегатов  Национального  конгресса  цветоводов.  Если
матушка и попадет на этот поезд, ей наверняка придется всю дорогу стоять.
   - Но я непременно должна  быть  завтра  утром  у  Дибона.  Тут  медлить
нельзя! - по крайней мере трижды повторяет мадам  Резо.  И  делает  вывод,
который, видимо, вполне ее устраивает: - Послушай, если бы ты мог  на  два
дня  освободиться,  проще  всего  было  бы,  чтобы  ты  отвез  меня  туда.
Переночуешь завтра в "Хвалебном", а в среду вернешься.
   Как отказаться? Я спрашиваю, как отказаться  от  приманки,  если  тобою
вдруг овладело  желание  отведать  ее?  Решительно,  я  не  перестаю  себе
удивляться. И вот уже кусты самшита с маленькими красными ягодами, широкий
луг, прорезанный канавой, полной лягушек, флюгера с сидящими на  них,  как
на вертеле, живыми воробьями, которые  поджариваются  на  солнце,  гладкая
поверхность пруда, усеянного глазками водяных лилий, -  вот  уже  все  там
кажется мне таким безобидным! Я с удовольствием погляжу на все это вновь -
мимоходом, разумеется, только мимоходом и когда не будет  рядом  владелицы
этих мест.
   - Жаль, что Жаннэ надо возвращаться на  службу,  а  у  Бертиль  на  шее
лицеисты, - продолжает матушка. - Они приедут в другой раз.  Но  мы  можем
взять с собой Саломею. Я вас  ненадолго  покину.  Пойду  немного  отдохну.
Спущусь к ужину.
   Бертиль смотрит на меня как-то необычно. Саломея  тоже.  Ребром  правой
руки она полирует себе ногти на левой. Бландина, послюнив палец, прижимает
его к чулку - в том месте,  где  спустилась  петля.  Наконец  мы  услышали
наверху тяжелые шаги матери. Жаннэ встает и начинает  расхаживать  взад  и
вперед по комнате.
   - Я тебя не узнаю, папа, - говорит он. - Твоя мать требует, диктует,  а
ты слушаешься. На кладбище мы  выглядели  смешно.  А  там  на  тебя  будут
смотреть как на диковинного зверя. Во всяком случае, мне не  верится,  что
эта старуха желает тебе добра...
   - Жаннэ! - прикрикнула Бертиль.
   - ...и будь я дома, когда она сюда явилась, -  продолжает  Жаннэ,  -  я
мигом препроводил бы ее обратно в лодку!
   Тут поднялась Саломея - и так стремительно, что грудь ее под  кофточкой
дрогнула. Облизнув губы кончиком языка, она возмущается:
   - Препроводил бы обратно, не спросив нас? По какому же праву?
   Ее довод попал в цель. Жаннэ корректирует стрельбу:
   - Не один я думаю, что к нам возвратился дьявол! Ей некому было  больше
вредить, стало скучно,  и  она  явилась  сюда  разыгрывать  прощение  всех
обид... Да  что  говорить!  Достаточно  посмотреть,  в  каких  она  теперь
отношениях с дядей Марселем, она просто сменила объект своих нападок.
   - Ну, что касается дяди, то он сам этого  добился,  теперь  пришла  его
очередь, - сказала  Бландина.  -  А  я  вовсе  не  прочь  познакомиться  с
бабушкой. Разумеется, она не святая,  но,  что  ни  говорите,  она  первая
пришла к нам, а не наоборот.
   - Я бы скорее стыдилась этого, - сказала  Саломея.  -  Кто  должен  был
сделать первый шаг, мы или она?
   - Во всяком случае, на похоронах было забавно! - сказал Обэн.
   - А тебя не пугает, что на похоронах кого-либо из  членов  семьи  может
быть забавно? Неужели ты будешь забавляться на папиных похоронах?
   Тут они все испуганно уставились на меня, а мне  стало  тепло  от  этих
взглядов. Но не для того ли Саломея выбрала в  качестве  примера  не  свою
мать, а меня, чтобы не вообразить самое для себя ужасное?



7

   Хотя прямо посреди Мана у  меня  лопнула  шина,  которую  мне  пришлось
менять с помощью Саломеи - при случае она умеет помочь не хуже взрослой, -
в то время как матушка докучала нам своими  советами,  сожалея  о  старых,
надежных домкратах, заляпанных черной колесной мазью,  сразу  превращавшей
холеные  белые  руки  господина  судьи  в  руки   плебея...   Хотя   вдова
вышеназванного судьи хотела сделать кое-какие  покупки  и  потому  просила
меня ехать торговыми, а стало быть, самыми людными улицами Сегре,  где  мы
встретили множество изумленных женщин, кивавших  нам  головой,  и  мужчин,
которые приветствовали нас в два приема, то есть слегка приподнимали шляпу
при виде матушки, а глядя на меня, не очень любезно  нахлобучивали  ее  на
голову... Хотя мы посетили мэтра Дибона, надутого и молчаливого, весь  дом
которого утопал в стеганых обивках - и дверь, и стены,  и  кресла,  и  сам
нотариус, отягощенный складками жира и ухитрявшийся, косясь  одним  глазом
на матушку,  а  другим  на  грудь  Саломеи,  разглядывать  еще  и  меня  и
одновременно почесывать себе колено, размышляя  о  неожиданных  переменах,
происходящих в семьях... Хотя наш край, Анжуйский Бокаж, стал уже  не  так
красив: живая изгородь местами  раздавлена  бульдозерами,  трава  со  всех
сторон осаждает последние купы старых деревьев, а ангары, крытые  рифленым
железом, уродуют пейзаж,  -  но  зато  всюду:  от  болота  до  болота,  от
проселочной дороги до узкой тропки, затерявшейся между откосами,  -  видны
свидетельства торжества ферм над замками... Хотя,  проезжая  мимо  изредка
встречавшихся каменных ворот, свежевыкрашенных в белый цвет,  за  которыми
виднелись расчищенная аллея,  ряды  сосен,  вздымающие  к  небу  свои  два
кубометра деловой древесины, а дальше - большие черепичные крыши, фасады в
стиле Людовика XVI без единой царапины, хотя, проезжая мимо  всего  этого,
присутствовавшая  на  борту  моего  сухопутного  корабля  владелица  замка
замечала: "Ну, ясно! Ведь эти де  Гламоты  во  время  войны  торговали  на
черном рынке!.." Или: "Ну, ясно! Замок Гонтронов купили американцы,  а  те
вышли из игры..." Хоть на подступах к  "Хвалебному"  мы  не  встретили  ни
одной знакомой мне фермерши, которая, как  прежде,  гнала  бы  на  водопой
корову, потряхивая пучком  волос  на  затылке...  -  словом,  несмотря  на
ощущение,  что  я  старею,  охватывающее  всякого,  кто  наталкивается  на
перемены, пытаясь вновь обрести себя среди того, что осталось  от  былого,
наше путешествие прошло совсем не плохо.
   - Барбеливьены в свое время держали пять бретонок, - сказала матушка  у
последнего поворота. - Жобо держат восемь нормандок и разводят  табак.  Ты
увидишь, они превратили ригу в сушилку.
   Опять победа фермеров, - победа, в жертву которой принесено все!  Место
стало неузнаваемым. Парк исчез, за  исключением  нескольких  платанов:  их
древесина ничего не стоит. Исчезли ограды вокруг  участков  -  вместо  них
стоят деревенские изгороди: вбитый в землю кусок рельса чередуется  тут  с
каштановым колом или расколовшимся цементным столбом,  кое-как  обмотанным
ржавой железной проволокой. Океан зелени  с  островками  навозных  лепешек
подступает к самым домам, и на поверхности его видны лишь легкие  извилины
протоптанных тропок.  Я  поставил  машину  среди  этой  травы,  у  каркаса
большого строения, где когда-то была  оранжерея.  В  ней  не  осталось  ни
одного стекла, лишь несколько осколков застряло  в  уголках  рам,  обвитых
пышно разросшимися побегами глицинии. Тут же  валялись  куски  черепицы  и
туфа,  свидетельствовавшие  о  плачевном  состоянии  нашего  дома:   стены
покрылись  трещинами,  а  крыша,  подозрительно  вздувшаяся  оттого,   что
стропила, вероятно,  прогнили  так  же,  как  и  дранка,  поросла  мхом  и
лишайником. В сломанных ставнях не хватало  половины  планок,  а  слуховые
окошки наверху, окаймленные облупившимся кирпичом, превратились в  зияющие
дыры, куда прямиком влетали воробьи.
   - Что я могу поделать?  -  сказала  матушка,  подчеркнуто  обращаясь  к
Саломее. - Твой дядя Марсель не дает на ремонт  ни  одного  су.  -  Потом,
сложив руки рупором, она закричала  в  сторону  речки  Омэ:  -  Фе...ликс!
Мар...та!
   Тут я заметил фермеров, которые большими граблями сгребали  листья  для
подстилки. Мужчина не двинулся с места, а  только  поднял  руку.  Женщина,
толстуха, на которую была натянута блузка, неторопливо направилась к нам.
   - Это Марта Аржье, из "Бертоньера", - объяснила матушка.
   - Хорошо съездили, мадам? Дать вам  ключи,  мадам?  -  крикнула  Марта,
подойдя на расстояние десяти метров.
   При всей ее  осторожной  сдержанности,  маленькие  поросячьи  глазки  и
выпяченные вперед губы фермерши говорили о жадном аппетите к новостям.
   - А ведь и вправду это мсье Жан, - продолжала  она.  -  Я  была  совсем
крошкой, когда он отсюда уехал, а все-таки сразу  его  узнала.  Намедни  я
говорила Феликсу: едва  лисенок  завизжит,  его  и  след  простыл!  А  эта
симпатичная барышня, кто ж она есть? Жаль, нет у  меня  времени.  Пойдемте
же, мадам, я отдам вам ваше добро.
   Фамильярность тона, некоторая небр