своей бабушкой.


   Нетрудно вообразить, что произошло. Чтобы оторвать девушку от семьи,  с
которой она жила в полном согласии, достаточно проявить терпение.  Сначала
- задушевный разговор: "Твои родители  правильно  делали,  что  привлекали
вас,  детей,  к  решению  семейных  вопросов.  Теперь  тебе  легче   будет
расправить свои собственные крылышки". Потом - намеки: "Ну вот, теперь  ты
ни от кого не зависишь. Мне кажется, они не очень-то охотно на это  пошли.
Со мною было совершенно то же самое, и твой отец много раз упрекал меня за
это: всем нам трудно избавиться от  чувства  родительской  собственности".
Будем  продолжать,  будем  комментировать,  будем  осуждать  несговорчивых
обитателей дома в Гурнэ с приличествующей случаю строгостью: "Именно этого
я и боялась: одной рукой тебя освобождают, другой - вновь привязывают". Во
всем этом Саломея нам потом признается, да и  в  остальном  тоже.  Однако,
хотя такая настойчивая обработка давала  свои  плоды,  одной  ее  было  бы
недостаточно. Вместе  с  независимостью,  которую  обеспечивал  конверт  с
деньгами, получаемый в  конце  каждого  месяца,  самым  существенным  была
квартира: важнее всего чувствовать себя дома полной хозяйкой. И в этом  мы
сможем скоро убедиться. Мы вернулись на авеню Шуази в половине восьмого, и
только мы вышли из лифта, как я, не успев  еще  позвонить,  услышал  через
дверь голос мадам Резо:
   - Ручаюсь тебе, это они.
   Должно быть,  консьержка  описала  нас  достаточно  точно.  Кто-то  уже
заслонил свет в глазке, меж тем как я нажимал на кнопку, извещая  о  своем
прибытии серией коротких звоночков; многие годы, услышав их, дети  сбегали
вниз по лестнице с криком: "Папа пришел! Папа пришел!"
   - Ну ладно, ладно, успокойся! - раздается голос матушки, сопровождаемый
лязгом отодвигаемых засовов.
   Мы попадаем в прихожую, которая, в сущности, составляет часть квартиры,
и сразу же - неожиданность. Художник-декоратор, конечно, не  посоветовался
с мадам Резо, привыкшей  к  доставшейся  по  наследству  случайной  мебели
провинциальных жилищ, где полы прогибаются под грузом лет и старого  дуба.
В этой композиции, одновременно сдержанной и легкой, были учтены и  объем,
и цветное пятно каждого предмета: кресла,  либо  пламенеюще-красные,  либо
холодно-оливковые, выделялись на фоне ковра из козьей  шерсти,  брошенного
на черный, как антрацит, бобрик, которым обит пол. Достаточно было увидеть
здесь Саломею, чтобы понять, до чего она гармонирует с этим убранством.  И
напротив, мадам Резо кажется здесь столь же  неуместной,  как  монахиня  в
"Фоли-Бержер". По когда мы усядемся, после ритуального сухого  чмоканья  в
щеку, не будет сделано ни  малейшего  намека  на  владельца  квартиры,  на
декоратора, на то, сколько все это стоило; нас даже не  спросят,  нравится
ли вам здесь.
   - Напрасно вы беспокоились, - сказала Саломея. - Мы были в "Хвалебном".
   - Обычно я провожу там уик-энд, когда Саломея в Гурнэ, - сказала  мадам
Резо. - На этот раз я взяла ее  с  собой,  чтобы  она  сама  поговорила  с
малярами насчет своей комнаты. - И, повернувшись к настоящей хозяйке дома,
она спросила: - Мы оставляем их ужинать?
   - Это будет чудесно, -  сказала  Саломея.  -  Но  в  таком  случае  мне
придется сходить за покупками.
   - Нет, - возразила Бертиль, - нам непременно надо быть  дома:  часов  в
девять собирался зайти Батист.
   - Кстати, я составила смету  на  первоочередные  работы,  -  продолжала
мадам Резо. - Ты вышлешь мне половину этой суммы, и я все устрою.
   - Я как раз хотел попросить у вас счета.
   Я сам себе противен, но все-таки вступаю в эту игру. Есть  люди,  возле
которых легче жить в качестве их врага: камень о камень - тогда по крайней
мере высекаются искры. Жалеть мамашу - все равно что пытаться проникнуть в
каменную глыбу. Она решила не понимать истинной цели нашего визита. Что мы
у нее оспариваем? По какому праву? Бертиль и я, мы запутались и  попали  в
такое  положение,  когда  естественность  уживается   с   невероятным.   О
естественности в поведении Саломеи и речи быть не может: она  пересиливает
себя, веки у нее будто налиты свинцом, она места себе не находит. Но  зато
естественность поведения матушки граничит с блаженной непосредственностью.
Прежде она сидела обычно на самом краешке кресла, а сейчас просто  утопала
в его мягкой обивке. Она располнела.  Теперь  это  была  жирная  довольная
кошка, которая прячет когти и показывает бархатные лапки; эмфизема  легких
придавала ее голосу сходство с мурлыканьем.
   - Одно время я боялась, что мне придется отказаться от нашего  отпуска:
ведь Саломея работает еще слишком мало и пока не имеет права на отпуск.
   Она уже не таится. Отныне само собой разумеется,  что  все  зависит  от
Саломеи и что обсуждать здесь нечего.
   - К счастью, в июле Макс закрывает свои конторы.
   Бертиль  встает.  Горькие  слова,  которые  ей   хотелось   произнести,
застревают у нее в горле. Теперь у нее одно  желание:  поскорее  уйти.  Но
мадам Резо настаивает, чтобы мы осмотрели квартиру. В  спальне  Саломеи  -
норвежская береза, как будто прямо с  витрины  на  улице  Сент-Антуан;  из
любимых вещиц, создававших уютный беспорядок ее комнаты в Гурнэ, здесь нет
ничего, кроме черной плюшевой пантеры, которую Гонзаго выиграл  однажды  в
лотерее на ярмарке. В спальне мадам Резо - тиковое дерево;  ей  приходится
спать на низком диване, над которым висит огромная фотография ее любимицы.
Она бросает одинаково пылкий взгляд сначала на портрет, потом на оригинал.
   - Не беспокойтесь, здесь ее не обижают, - говорит она.



25

   Май, июнь. Ложным положениям я  предпочитаю  открытые  конфликты,  если
последние могут избавить нас от первых. Приходилось желать, чтобы подобный
конфликт вспыхнул в нашей семье, такой дружной всего каких-нибудь  полгода
назад. Хотя Жаннэ и избрал  чересчур  непримиримую  позицию,  он  оказался
прав: нам не следовало возобновлять отношения с мадам Резо. Ненависть  или
обожание ничего не меняли в ее  методах.  Она  снова  начинала  изматывать
окружающих, быть может  даже  не  желая  этого,  быть  может  этого  и  не
сознавая; было в ней нечто роковое, подобное волне,  слепо  и  неотвратимо
бьющей о берег. В иные минуты я склонен был верить в новые ее подлости,  в
обдуманное намерение вредить, разлагать нашу сплоченную семью, в которой я
всегда видел свой реванш, - теперь матушка стремилась в свою очередь взять
реванш, внося разлад в мой дом. Как бы  то  ни  было,  намеренно  она  это
делала или нет, результат  был  тот  же,  и  все  новые  и  новые  эпизоды
усугубляли приносимый ею вред.
   Теперь Бертиль  иногда  нападает  на  меня.  Если  женщины  острее  нас
реагируют на семейные неурядицы, их можно  простить,  большинство  из  них
лишено  преимущества  мужчин,  которые  спасаются,   углубляясь   в   свои
профессиональные занятия. Но Бертиль дошла до того,  что  однажды  сказала
мне:
   - Ты должен был сразу же  положить  этому  конец.  Ведь  я-то  не  могу
вмешиваться. В конце концов, это твоя мать.
   Я возразил ей, хотя и сожалею об этом:
   - Как бы я тогда выглядел? Играть  роль  отчима,  протестующего  против
того, что она одаривает Саломею? Ну уж, спасибо! В конце концов, это  твоя
дочь.


   Бландине исполнилось шестнадцать лет. Она собирается держать экзамен на
бакалавра. Француз, у которого ничего нет, кроме свидетельства о рождении,
считает, что этот аттестат удостоверяет его знания и  открывает  доступ  к
существованию  высшего  порядка.  Бландина  вдруг  стала  принимать   себя
всерьез, вышла  из  того  очаровательного  возраста,  когда  подростки  не
сознают собственной прелести, и вступила в пору, когда  девушка  стремится
обрести индивидуальность. Она издали обращает на  себя  внимание  огненной
гривой, ниспадающей на белую блузку, которая облегает округлую грудь,  при
этом талия ее так туго стянута корсарским поясом, что из-под  него  просто
выпирает  содержимое  застегнутых  на  бедрах  бледно-зеленых   брючек   с
отворотами. Ее волосы так пламенеют, что, несмотря  на  укромную  тень  на
паперти  церкви  Сент-Арну,  я  замечаю,  что  они  смешались  с   чьей-то
каштановой копной.
   - Сестрица-то моя чуть не утонула - ей делают искусственное дыхание,  -
говорит Обэн, который ходит за мной по пятам.
   - Подожди, я бегу ей на помощь!
   Я бросаюсь вперед, вежливо отстраняю парня со следами помады  на  лице,
увожу с собой судорожно вздыхающую Бландину, внушаю ей, что  готовиться  к
экзаменам сейчас гораздо важнее, чем позволять себя тискать; сначала надо,
чтобы ее знания прощупали  преподаватели,  а  уж  потом  пусть  ее  щупают
парни... Но она, несмотря на свой возраст, начинает спорить, отвергает мою
теорию ценностей, приводит в пример Саломею... Что делать? Я вне  себя  от
возмущения и досады. И  вдруг  -  хлоп!  Вот,  милочка,  ты  и  схлопотала
пощечину.


   Мы все начинаем нервничать. У нас  в  столовой  появляется  Батист,  он
дергает себя за бороду, а это дурной признак. Вчера,  проходя  по  площади
Дофин, он вдруг увидел, что из Дворца  Правосудия  выходит  -  кто  бы  вы
думали? Его племянница! До ворот ее провожал какой-то судейский в  мантии,
с орденской розеткой. Я пытаюсь шутить:
   - Может, она собирается за него замуж?
   - Или за Гонзаго, - говорит Батист. - Хочешь знать мое мнение?  Саломея
всех нас водит за нос, в том числе и твою мать.
   Бертиль не верит: ее дочь не могла вдруг стать  такой  скрытной.  Жаннэ
(он пришел к нам вместе с Мари, которая уже совсем  округлилась)  прыскает
со смеху:
   - Да бросьте вы! Это совершенно нормально: девушка, если она  влюблена,
ни с чем не считается и способна на что угодно.
   - Неправда! - кричит Обэн.
   - Когда мы говорим о ней, тебе все видится в черном  цвете,  -  сказала
Бертиль.
   Жаннэ, обидевшись, уходит.


   Немного погодя - звонок по телефону, это Поль, она  всегда  звонит  мне
раз в месяц. Спрашиваю у нее совета. По своему обыкновению на  вопрос  она
отвечает вопросом:
   - А вы знаете, где сейчас этот парень и что с ним?
   Потом она восхищается - да, восхищается - тем, что женщина в  семьдесят
пять лет, известная своей черствостью, еще способна  "на  такую  пламенную
любовь" - так она и сказала. Она спокойно добавляет, что ей  нравится  моя
ревность.
   Рассердившись, я вешаю трубку.


   Это мнение диаметрально противоположно мнению мадам Дару, которой вовсе
не по вкусу, что ее родная  внучка  пользуется  щедротами  своей  названой
бабушки.
   - Все равно как если бы я отдала все Жаннэ, - повторяет она.  -  Каждый
должен опекать свое прямое потомство.
   Так или иначе, по этому поводу много разговоров, и на нашу семью льется
изрядное количество помоев.


   Что-то, безусловно, происходит - но что? Саломея звонит все реже, целых
три недели не показывалась, а когда наконец явилась, то  приняла  в  штыки
вопросы матери.
   - Ты устраиваешь за мной слежку? -  Недовольно  помолчав,  она  все  же
добавила: - Защитник потребовал у судьи, чтобы меня допросили. Не могла же
я отказаться...
   Так мы и не узнаем - ни где, ни как, ни кто ей сообщил о вызове в  суд.
Но когда Бертиль пытается обнять ее, говорит, что мы не  понимаем,  почему
она не приезжает, что мы без нее скучаем, Саломея разражается рыданиями.
   - Как вы несносны - и одни и другие! - набрасывается  она  на  мать.  -
Меня любят, как же! Любят со всех сторон. Но каждый любит для себя. Обэн -
тот дуется на то, что меня нет дома: некому подоткнуть ему одеяло,  как  в
те времена, когда ему было пять лет. Все хотят, чтобы я  была  с  ними,  и
никто не думает о том, с кем хочу быть я. Довольно уж мне трепали нервы...
- И вдруг бросает в мою сторону: - И твоя матушка туда же!


   Это можно было предвидеть, и все же никто из нас  не  ожидал  появления
мадам Резо,  которая,  не  доверяя  телефону,  решила,  что  вернее  будет
нагрянуть к нам без предупреждения, на неделе, среди  бела  дня,  то  есть
когда ее любимица работает. Боясь, что не успеет  вовремя  вернуться,  она
даже взяла такси; шофер, уезжая, пожал плечами - наверное,  она  дала  ему
слишком скудные чаевые. И вот она здесь, в моем кабинете,  с  виду  совсем
добренькая, сидит со мной и Бертиль. Она явилась под тем предлогом, что-де
нужно передать нам счета, затраты явно преувеличены. Так  как  я  не  умею
торговаться, я не стал возражать. Но чтобы  не  выглядеть  дураком,  я  не
стану говорить, что напрасно пошел на  такие  расходы  ради  сомнительного
удовольствия оставить  следы  своих  подошв  на  участке  кранской  глины,
которую месил еще мой прадед.
   - У Фреда желтуха, - сказала наконец мамаша. Она  прищелкивает  языком,
довольная, что может сообщить нам такую новость. И, помолчав,  продолжает:
- Марсель выдает замуж  старшую  дочь,  Розу.  И  очень  удачно.  Жених  -
инженер-нефтяник.  Семья,  имя,  взгляды,  общественное  положение  -  все
превосходно.
   Это, видимо, нам в назидание.  Дабы  мы  могли  сравнить,  сопоставить.
Однако семейная хроника еще не закончена:
   - Что до Рюэйля - так и есть: Марсель его продает. Но он не  дурак.  Он
вступает в компанию с предпринимателем. Вы догадываетесь с кем?
   Бертиль неопределенно поводит плечами.
   - С ФБНЗ, черт побери! У въезда  в  парк  огромные  объявления:  "Скоро
здесь будет воздвигнута "Резиденция Жозефина"... Да,  там,  где  жил  один
только мой дедушка-полковник, по прозвищу Индюк, появится сто квартир. Как
говорит Макс, колесо фортуны повернулось: сегодня Индюк и ему подобные уже
изжарены и их можно резать на части. Саломея занимается всем этим вместе с
ним.
   Пауза,  необходимая  для  того,  чтобы  перейти  от  второстепенного  к
главному:
   - Теперь не только вы ее не видите - все уик-энды я тоже провожу одна.
   Мы  с  Бертиль  заморгали  глазами  -  и  напрасно.  Лицо  мадам   Резо
подергивается, покрывается густой сеткой морщин, которые становятся  вдруг
еще глубже. Она хотела убедиться в истинности того,  о  чем  сама  же  нам
сообщила. Тот, кто не желает ни с кем делиться своим добром, не  откажется
от помощи другого, если понадобится это  добро  защищать.  Но  боже  упаси
выразиться яснее!
   Мадам Резо лишь добавляет:
   - Бедняжка! Она меня немного беспокоит. Вот уж кому необходим отдых  на
свежем воздухе, подальше от Парижа!



26

   Вечернее  солнце,  притушенное  ивняком,  разбрасывало  среди   круглых
листьев водяных лилий с вкрапленными кое-где маслянистыми  цветами  кружки
зеленоватого  света,  таявшие  в  воде,  на  которой  тоже   возникали   и
расплывались круги всякий раз, как на поверхность поднимался жук-плавунец,
или снизу листа касался присос плотвички, или сверху морщил своим  быстрым
прикосновением один из тех ложных бегающих пауков, которых папа по-ученому
называл gerris. Мы сидели на берегу в пяти метрах друг от  друга:  фермер,
мой младший сын и я. Начал я с фермера: в мое отсутствие он, вероятно,  не
лишал себя предоставленного мне Марселем права рыбной ловли - и  правильно
делал. Я нашел старые отцовские холщовые штаны. В одних шортах,  пока  еще
белый, как раковина умывальника,  Обэн,  находившийся  в  периоде  бурного
роста, поджаривал на солнце свои тощие детские руки и ноги. Против  своего
обыкновения он не произносил ни слова. Что касается Жобо,  коренастого,  с
мускулистыми руками и могучей грудью, лысеющего всюду, где положено  расти
волосам, то он расстелил на траве свои вельветовые штаны  с  разноцветными
заплатами и сидел неподвижнее, чем обрубленный ствол  ольхи,  от  которого
параллельно его ногам  к  речке  Омэ  спускались  два  красноватых  корня.
Негнувшиеся стебли камышей, устремивших свои стрелы в серое облако, словно
приклеенное к небу, уже много часов стоявшее  над  своим  увязшим  в  реке
двойником,  и  неподвижные  поплавки  -  поплавок  на  нейлоновой   леске,
уходившей в прозрачную глубину, и поплавки удочек, лежавших  на  небольших
рогатках из обструганного ясеня, - подчеркивали безмолвие, едва нарушаемое
коротким кваканьем лягушки или далеким улюлюканьем удода. Блаженный  покой
тихих вод! Котел, в котором лето варит экстракт  из  различных  запахов  -
мяты,  шалфея,  полыни,  болотного   газа,   поднимающегося   из   глубины
пузырьками, тины, рождающей головастиков, - а над всем  этим  господствует
вызванный органическим обменом запах гнили,  сопровождающий  всякую  давно
мокнущую зелень, и слизи - смазочного масла рыбы.
   - Хоп! - воскликнул Обэн, ловко  вытащив  из  воды  плотвичку,  которая
падает в траву на то самое место, где пять минут назад он поймал кузнечика
для наживки.
   Он осторожно подполз к рыбке, чтобы отцепить крючок. И,  ликуя,  поднял
кверху большой палец - безмолвный клич победы. Это была  уже  пятая  рыба,
которую он бросил в корзину, присоединив ее к восьми голавлям, трем линям,
одному лещу и нескольким усачам. Потом он снова бесшумно забросил удочку.
   - Хорошо клюет, - прошептал Жобо.
   Мелкая рыбешка уже начинала прыгать под носом  у  окуней  и  щук.  Лучи
солнца стали совсем косыми, и лягушки заквакали громче. Подняв  голову  на
пять сантиметров над слоем болотных орехов,  извиваясь,  медленно  прополз
уж. Зимородок с малявкой поперек клюва трижды пролетел взад и вперед: вниз
по течению над тем местом, где он, должно быть,  заметил  стайку  рыб,  до
какого-то места вверх по течению, где, вероятно,  находилось  его  гнездо.
Леску  Обэна  два  раза  обрывала   крупная   рыба...   Мало-помалу   тени
повернулись, удлинились, а из глубин  воскресного  дня  донеслось  мычание
коров, которые, подойдя к изгородям, ожидали своих телят. Между оголенными
стволами платанов мелькнули два платья, замахали две  обнаженные  руки,  и
как раз в этот момент, дабы напомнить нам, какой  мы  крови,  первая  сова
испустила свой старинный шуанский крик.
   - Пора, однако, подумать об ужине, - сказал Жобо.
   Когда  мы  возвращались  домой,  опередив  колокол  (с   недавних   пор
подчиненный нашему распорядку дня),  Обэн,  победно  размахивая  корзиной,
вдруг сказал:
   - Папа, мышь боится кошки. А интересно: летучая  мышь  боится  совы,  у
которой голова как у кошки?


   В общем, приятные минуты, связанные с чем-то засевшим  во  мне  так  же
крепко, как корень вьюнка в почве. Таких  минут  в  течение  этих  каникул
будет немного. Без особого восторга прибыв в  "Хвалебное"  через  три  дня
после мадам Резо и Саломеи, которые  приехали  отдельно  на  "остине",  мы
сообщили им, что наши молодые здесь не  появятся.  Чтобы  никому  не  было
обидно, Жаннэ договорился со своей фирмой, и ему  предоставили  оплаченный
отпуск в третью очередь, так что он будет свободен как раз к тому времени,
когда Мари придет пора рожать.
   - Я никого не принуждаю навещать меня, - кисло заметила матушка.
   Несмотря на  ремонтные  работы,  частью,  правда,  еще  не  оконченные,
удобства   здесь   весьма   относительные:   два   водопроводных    крана,
электричество; три отремонтированные, но уже  полные  комаров  комнаты,  в
которых, несмотря на опрыскивание дезинсекталем, летом появились и  блохи.
По физиономии Бертиль я мог судить  о  том,  до  какой  степени  обитатели
пригородов,  живущие  в  своих  благоустроенных  домах  с   подстриженными
садиками, не подозревают, что такое настоящая деревня. И  вот  теперь  она
познакомилась со свитой феи Хлорофилл,  с  этим  "прелестным  кортежем  из
листьев, цветов и плодов",  в  котором  участвуют  также  крапива,  черный
терновник, чертополох, жалящие, кусающие и сосущие букашки, свиные  клещи,
слепни, осы, трутни,  сороконожки,  муравьи,  уховертки,  сильно  вредящие
поэтичности бабочек, водяные стрекозы и  прочая  божья  тварь.  Я  уже  не
говорю  о  пресмыкающихся,  называемых  здесь   гадами,   о   двухметровом
желтопузике, об опасной медянице или даже о толстом  дождевом  черве,  что
водится в огородах. И не говорю о ночных писках, о крысиных сарабандах  на
чердаке! Вся эта нечисть,  к  которой  я  и  мои  братья