ательный" вопрос Саломее.



11

   Одно из самых тяжелых воспоминаний моего детства - это тот день,  когда
мсье Резо, восседая в самом центре большого стола с  гнутыми  ножками,  от
имени мадам Резо предписал нам закон,  закон  непререкаемый,  деспотичный,
требовавший,  чтобы  мы  в  безмолвном  страхе  и  даже  с   благочестивой
признательностью целиком подчинялись  родительской  власти.  С  десяти  до
пятнадцати лет, вспоминая эту  сцену,  я  в  ярости  мечтал  о  республике
мальчишек,  удалившихся  на  Авентинский  холм,  чтобы  на  равных  правах
договориться  с  Римом  взрослых.  Когда  сам  я  оказался  в  этом  стане
(разумеется, не по своей  воле:  ведь  только  веление  возраста  остается
неоспоримым), мне всегда претило распоряжаться юными существами. Даже если
они еще не способны сознательно отличать плохое от хорошего,  у  них  есть
инстинкт, связанный с чувством  физической  самостоятельности:  кто  дышит
воздухом, какой  он  сам  для  себя  избрал,  быстро  задыхается  в  чужой
атмосфере.
   Вот почему в нашей семье учрежден совет. Наивно? Не  думаю.  Того,  что
наша повседневная жизнь обсуждается всеми домашними, без учета  разницы  в
возрасте, еще недостаточно (из уст взрослого слова падают  в  уши  ребенка
тяжелым грузом, и уже сама по себе эта сила тяжести губит  их  отношения).
Надо еще время от времени" в важных случаях, выбирая подходящий для  этого
день,  создавать  декорум,   торжественную   обстановку,   когда   каждому
предоставляется   возможность   воспользоваться   своим   правом   голоса,
поупражняться в гражданственности, то есть в дебатах, за которыми  следует
голосование, а затем и подчинение  воле  большинства.  У  нас  в  доме  не
предпринимается ничего существенного, будь то, к примеру,  покупка  мебели
или выбор места, где проводить каникулы, без того, чтобы не было выслушано
мнение каждого. Финансовые вопросы тоже обсуждаются  сообща:  трудно  себе
представить, насколько менее требовательными  становятся  дети,  если  они
вместе с вами утверждают бюджет. Что касается выбора наказания, то  и  это
полезно  обсуждать,  и,  если  это  возможно,  хорошо,  когда   наказуемый
соглашается с выбором. Жаннэ  однажды  сам  голосовал  за  то,  чтобы  ему
запретили в течение двух недель выходить из дому - у пего  в  табеле  были
очень плохие отметки, - в то время  как  я  требовал  всего  лишь  недели.
Правда, тогда ему как раз минуло двенадцать: на протяжении пяти лет у пего
был совещательный голос, а тут впервые он получил решающий.
   И вот Бертиль сидит в центре стола, между Обэном и Жаннэ; на  мальчиках
красные куртки с белой  полоской.  Я  сижу  напротив,  между  Бландиной  и
Саломеей - моей рыженькой и  моей  черненькой:  одна  -  в  светло-зеленом
трикотажном платье, другая - в брючках и блузке из черного атласа; общее у
них - только косметика. У бабушки Дару грипп, ее постоянное место на конце
стола свободно. Но мадам Резо здесь... Она явилась! Прикатила  производить
опись имущества и позвонила от Мелани, чтобы я  за  ней  заехал.  Она,  не
улыбаясь, с любопытством наблюдает за нами, как  исследовательница  нравов
незнакомого племени.
   - И правда эта ваша система дает лучшие  результаты,  чем  родительский
приказ? - спросила она садясь. - Ну  а  если  вы,  родители,  оказались  в
меньшинстве, решение остается в силе?
   Но ее тут же передернуло,  когда,  раскрыв  семейную  книгу  и  отметив
присутствующих, Бландина, "секретарь заседания", начала читать:
   -  Прежде  всего  вполне  доброжелательный   вопрос:   признавая,   что
восемнадцатилетняя девушка сама вправе решать, как ей  следует  поступать,
мать  спрашивает  Саломею,  которая  доверилась  Гонзаго,  почему  она  не
поставила об этом в известность родителей.
   Лицо у мадам Резо было напряженное  и  вместе  с  тем  снисходительное,
когда  Саломея  встала  и,  смущенная  гораздо  меньше  бабушки,  спокойно
ответила:
   - Я думала, что дала вам это понять в достаточной степени, а  вдаваться
в подробности я не хотела.
   - Но молчание не самое... - слабым голосом проговорила мадам Резо.
   Она не закончила: братья  и  сестры  открыли  настоящий  заградительный
огонь.
   - Любовь, - заявила Бландина, - это не  болезнь,  объявлять  о  которой
обязательно.
   - Ничего не понимаю, - удивился Жаннэ (на  этот  раз  он  был  в  одном
лагере с Саломеей). - Вы же не интересуетесь  именами  моих  подружек.  Вы
даже предпочитаете не знать их. Почему к девушке одно отношение, а к парню
другое?
   - А подумали ли вы вот о чем: ведь то, что может привести к  увеличению
семьи, в какой-то мере касается нас всех? - парировала Бертиль.
   Наступила короткая пауза, и тут Жаннэ выпалил:
   - В таком случае, если ты  захочешь  сделать  нам  еще  одного  братца,
предупреди   заказным   письмом.   А   вдруг   мы   не   согласимся!..   -
Воспользовавшись произведенным эффектом, он тут же добавил: - Как  видишь,
это лишено смысла.
   Матушка сидела неподвижно. Она была где-то далеко-далеко, унеслась  бог
весть в какую эпоху.  Приложив  руку  к  уху,  она  сделала  вид,  что  не
расслышала.  Она  знала,  что  у  китайцев,  например,   тоже   происходят
невероятные вещи: "В этом году мандарины свергли с престола Чу за то,  что
он осудил двадцать их  приверженцев,  осудил  справедливо,  но  осужденных
посадили на кол из дерева, а не из слоновой кости". Случайно я  встретился
взглядом с Бертиль, движением  век  говорившей  мне  "да".  Да,  не  будем
настаивать. Мы принадлежим к переходному поколению, которое  считает  себя
освободившимся от табу, и однако же мы не можем, подобно некоторым молодым
людям,  принять  любовь,  прежде  именовавшуюся  блудом,  за  естественное
проявление простодушной непосредственности и свободы.
   - А ты, папа, что об этом думаешь? - спросила Бландина.
   - Я думаю, что Саломея просто хотела пощадить нас, - мягко ответил я. -
Но тех, кто вас любит, щадить нельзя: им сразу же начинает  казаться,  что
их отстранили.
   - Противный! - воскликнула Саломея со слезами на глазах.
   - Ну ладно, - сказала Бертиль, - перейдем к предложению вашей  бабушки.
Следует ли нам откупать "Хвалебное"?


   Вдруг матушка выпрямилась. "Она стала совсем другой!" - сказала мне  по
телефону Поль, и это подтверждалось все больше и больше. Несмотря на  свои
застарелые предрассудки,  она  наглядеться  не  могла  на  юную  грешницу.
Привыкшая говорить намеками, она шла на открытый разговор, в ходе которого
мальчишка мог сказать ей в лицо все, что он о ней думает. Жаннэ уже  повел
прямую атаку.
   - Прежде всего надо выяснить, что означает откуп, -  заявил  он.  -  Мы
"разбуржуазившиеся" Резо, и мы вовсе не желаем возвращаться в  эту  касту.
Согласны?
   Возражений не последовало. Матушка теребила  двойную  нитку  жемчуга  у
себя на шее с тем "двусмысленным" выражением  лица,  которое  было  трудно
разгадать.
   - Не забывайте, - продолжал Жаннэ, - что "Хвалебное" остается  символом
того, от чего мы отрекаемся; к тому же эта груда камней  чересчур  велика.
Вы знаете  мои  взгляды.  Можно  мириться  с  собственностью  в  пределах,
необходимых любому живому существу, для нас они сводятся к дому и саду. Но
если  территория  увеличивается,  это  уже   противоречит   природе,   это
становится...
   - Стоп! - не вытерпел Обэн. - Мы это знаем наизусть.
   - Какие благородные у тебя чувства, Жаннэ! - язвительно заметила  мадам
Резо. - Твой отец, разумеется, не богач, но ведь он и не нищий. Одно время
ему приходилось туго, но если ты и ел сухие  корки,  то  лишь  от  сдобных
булок... Кстати, эта груда камней не стоит  и  половины  того,  что  нужно
уплатить за виллу на берегу моря.
   - Простите нас, матушка, - сказала Бертиль.  -  Мы  говорим  здесь  все
начистоту. И я тоже прямо поставлю два вопроса: хотим ли мы  откупить  это
имение? Есть ли у нас для этого средства?
   - Имеем ли мы на это право? - добавил я.
   - То есть как это, право? - удивилась матушка.
   Пришлось напомнить ее же собственное трюкачество:
   - Прошу прощения, но нас  было  и  остается  трое  братьев.  Наследство
получил один, который и продает имение.  Это  можно  считать  своего  рода
возмещением, и в таком случае Фреду тоже должно быть предоставлено слово.
   - Понятно, в кого пошел Жаннэ, - заметила матушка,  -  но  в  известном
смысле твоя позиция логична. Фред даст тебе благословение, вернее, он тебе
его продаст.
   - Мы еще не расплатились за дом в Гурнэ, - сказала Саломея. - Можем  ли
мы взваливать на себя еще один дом?
   Толчками передвинув свой стул, бабушка оказалась рядом с внучкой.
   - Ты носишь мой браслет, это мило с твоей стороны, - сказала она.  -  Я
тебе скажу сейчас кое-что по секрету... Как  заплатить?  Очень  просто.  Я
могу заранее выдать твоему отцу часть причитающегося ему наследства -  ему
придется платить мне  только  проценты,  а  основная  сумма  автоматически
погасится  после  моей  смерти.  В  конце  концов,  для  меня  это   будет
обыкновенное помещение капитала.
   - Не стоит говорить о процентах и даже  о  содержании  дома,  -  сказал
Жаннэ. - Но там ведь нет ни воды, ни канализации, ни отопления - мы сможем
жить в этом доме только после перестройки,  хотя  бы  частичной.  А  такой
расход нам не по карману...
   - Возражение серьезное, - сказала мадам Резо. -  Я  уже  подумала.  Эту
сумму вы у меня тоже займете.
   Щедрость в сочетании с коварством! Матушку всегда страшила  перспектива
сокращения ее доходов. Она не  усовершенствовала,  даже  не  ремонтировала
"Хвалебное", лишь бы не тратить на это капитала. Ссудив мне  некую  сумму,
она будет жить в перестроенном доме и не потеряет при этом ни  единого  су
из своей ренты. Какая мешанина у нее в голове! Во что бы то  ни  стало  ей
нужно спасти  главную  резиденцию  семьи  Резо:  Марсель-то  ведь  от  нее
отказывается, с Фредом считаться нечего, так что последняя  возможность  -
это я. Надо любой ценой устранить постороннего покупателя,  который,  став
хозяином, не потерпит ни порубки леса, ни сделок  с  антикварами.  А  быть
может, ей нужно зачеркнуть прошлое, освободиться  от  тяготевшей  над  ней
легенды? Наконец, нужно  привлечь  людей  в  "Хвалебное":  она  больше  не
выносит одиночества, не в силах больше нести бремя своей кары. Напряженный
взгляд матушки  говорил  об  этом  достаточно  красноречиво:  если  от  ее
предложения, за которым скрывалась просьба, и не страдали ее капиталы,  то
явно страдала гордость.
   - А там в реке есть рыба? - пропищал вдруг голосок Обэна.
   Славный малыш пробил брешь в наших молчаливых размышлениях.
   - Ну, рыбы-то хватает, - ответила  мадам  Резо.  -  От  нее  попахивает
тиной, но твой отец, бывало, приносил мне полные сети: щук, угрей, ельцов.
   - Ельцов? - повторил  Обэн,  очень  заинтересовавшись,  но  не  понимая
кранского наречия.
   - Ну, язей, если тебе так больше нравится, -  объяснил  я.  -  Особенно
хорошо они ловятся на кузнечиков, которых надо  помещать  перед  самым  их
носом, на поверхности воды.
   - В сочельник ты будешь у нас, бабушка? - спросила Саломея.
   - Я собиралась прикинуться дамой  легкого  поведения  и  заказала  себе
столик в "Красном  муле",  -  сказала  мадам  Резо.  -  Но  если  вы  меня
приглашаете...
   - Разумеется, - ответила Бертиль. - Так что мы решаем?
   Мадам Резо сделала вид, что встает,  снова  села,  снова  приподнялась,
опираясь на плечо внучки, и в конце концов опять уселась, вздыхая,  словно
обезоруженная. А я лишний раз убедился в  том,  до  какой  степени  трудно
определить, искренна она или хитрит или и то и другое вместе.
   - Я предпочла бы не знать, кто  высказался  "за",  а  кто  "против",  -
заявила она. - У вас открытое или тайное голосование?
   - Мне очень жаль, - сказала Бертиль, - но у нас каждый подписывает свой
бюллетень - так получается откровеннее. А  что  до  открытого  голосования
поднятием руки, то мы заметили, что при  этом  старшие  оказывают  слишком
большое влияние на нерешительных... Ты хочешь что-то добавить, милый?
   - Да, я хотел сказать, что, в сущности, здесь два вопроса. Первый - мы,
кажется, только его  и  поставили  -  сводится  к  тому,  откупаем  ли  мы
"Хвалебное", невзирая на расходы, которые с этим связаны, и на то, как это
может быть воспринято. Второй вопрос вытекает из первого и формулируется в
нескольких  словах:  можно  ли  считать,  что  вы   зачеркиваете   разрыв,
продолжавшийся между нами двадцать четыре  года?  Отрицательный  ответ  на
первый вопрос вовсе не означает желания ответить отрицательно также  и  на
второй. Сам я воздержусь.
   - Признайся, папа, ты скорее "против"! - воскликнул Жаннэ.
   - Он скорее "за", - возразила мадам Резо. - Это он только  для  очистки
совести делает вид, будто подчиняется семейной демократии.



12

   Обошлось без неожиданностей - один голос "против" подал Жаннэ.  Четверо
голосовали "за": Бертиль ("У каждого человека две ноги, у каждой семьи две
линии родства", - сказала она мне потом), Саломея,  Бландина  (по  примеру
решительной матери, а не колеблющегося отца) и Обэн (побуждаемый  чувством
симпатии к язям, плавающим в речке Омэ). Один  незаполненный  бюллетень  -
мой. Мадам Резо отказалась участвовать в голосовании:
   - Свои решения я принимаю самостоятельно.
   Как только результат был занесен в семейную книгу, она исчезла вместе с
Саломеей и, несмотря на сильный холод, увлекла эту мерзлячку  прогуляться.
Пока недовольный Жаннэ вертелся вокруг меня и ворчал: "Во  всяком  случае,
ноги моей не будет в "Хвалебном", я издали видел, как они расхаживают  под
руку по бульвару Балл" и беседуют. Не слыша их, я заранее мог  сказать,  о
чем  идет  речь,  и  Саломея  подтвердила  мне  это  часом  позже.  Мамаша
настаивала:
   -  Неужели,  внученька,  нельзя  получить  от  них  хоть   какое-нибудь
официальное согласие?
   Она была готова пожертвовать гораздо большим, чем я мог ожидать.
   - А главное, скажи этому мальчику,  что  ты  не  без  гроша.  В  случае
надобности можешь на меня рассчитывать.
   И,  отступив  перед  спокойной  откровенностью   девушки,   отвечавшей:
"Послушай,  бабушка,  нельзя  же  быть  такой  старомодной;  Гонзаго   еще
несколько лет не сможет жениться, у нас и в мыслях  этого  нет;  мы  любим
друг друга, и достаточно...", - мадам Резо наконец сдалась:
   - Ну что ж, ну что ж...
   Под конец она совсем размякла и, вспомнив, быть может, какой-то  грешок
своей молодости, выказала перед девушкой почти полное безразличие к своему
прошлому, к своим принципам:
   - Ну что ж, я ведь хочу  воспользоваться  тем,  что  мне  в  жизни  еще
осталось. А ты пользуйся тем, что начинаешь жить. Все так быстротечно...
   В самом деле, все так быстротечно - она знает это по опыту, я  тоже,  а
Саломея скоро узнает. Но сейчас у нас праздник: всюду  гирлянды  и  аромат
индейки с каштанами.  И  я  знаю  одну  особу,  которую  ждет  неожиданный
сюрприз: ровно в полночь Бертиль впустит нас в столовую и снимет простыню,
прикрывающую подарки, приготовленные для  каждого  из  нас  и  разложенные
кучками на сервировочном столике.
   Все подарки мы готовим к 25 декабря. Но от Деда Мороза,  приходящегося"
сродни Отцу Предвечному,  который  по  праву  старика  приходит  на  смену
младенцу Иисусу, - от него мы отказались, равно как и от елки, которая  по
две недели сохнет в каждой семье и, плача,  роняет  на  паркет  иголки  от
имени трех миллионов своих  юных  сестер,  этих  детей  леса,  безжалостно
вырубаемых каждый год ради того, чтобы позабавились наши дети.
   Все мы друг другу что-нибудь дарим и подарки временно передаем Бертиль.
Если дети преподнесут взрослым хотя бы карандаш, то, получая свой подарок,
они чувствуют себя независимыми и радуются вдвойне, потому что  сами  тоже
что-то подарили.
   Что до моей матушки, имевшей обыкновение  дарить  нам  в  сочельник  по
апельсину и явившейся в.  Гурнэ  с  пустыми  руками,  то  и  она  получила
подарки: пять пакетов в нарядной обертке, перевязанных ленточкой с  пышным
бантом. Ей никогда столько не дарили: ее родители, как и  мой  отец,  были
люди прижимистые. Несмотря на морщины,  она  жеманится,  как  избалованный
ребенок,  кончиками  ногтей  терпеливо  развязывает  узлы,   разворачивает
бумагу, не разрывая ее, и издает мышиный писк, обнаружив коробочку  мятных
конфет (Обэн), ночную кофту (купленную вскладчину  девочками),  коробку  с
мылом (иронический подарок Жаннэ), электрокофемолку взамен  ее  допотопной
мельницы (Бертиль) и, наконец - то ли знак вызова, то  ли  как  символ,  -
оливковое  деревце  из  серебра  с  шестью  ветками,  украшенными   шестью
медальонами с нашими фотографиями, - все это  мы  наспех  собрали  сегодня
днем, узнав, что она остается.
   - Спасибо, детки, - повторяет она, - спасибо.
   Она в восторге. Но в то же время и уязвлена. Она  теряет  престиж.  Она
ходит взад и вперед по столовой, украшенной Жаннэ: на этот  раз  была  его
очередь придумать  праздничное  убранство,  и  он,  расположив  стеклянные
шарики разной величины  вокруг  люстры,  изображавшей  солнце,  тонущее  в
розовом сиянии цветного  пластика,  смастерил  модель  солнечной  системы.
Мадам Резо останавливается под спутником, который по  двойной  проволочной
нити совершает облет Юпитера... Вдруг  мы  погрузились  в  темноту.  Жаннэ
потушил  свет,  и  спутник,  мигая,  понесся  к  потолочному  карнизу.  Он
возвращается, снова летит. Мы в восхищении. Потом нам это надоедает. Снова
включаем  свет.  Мамаша  сидит  на  прежнем  месте,  но  осанка  ее  стала
неузнаваема. Поистине с монаршим величием она подходит к невестке.
   - Надеюсь, вы простите меня, Бертиль, но я ничего не припасла. Впрочем,
мой сын создал мне в этом отношении вполне заслуженную репутацию: я  очень
скупа.
   Она закинула руки себе за шею и что-то делает ими. Легкий щелчок -  она
отцепила двойную нитку жемчуга, смесь белого, серого, черного и  розового,
редкая драгоценность, единственная, оставшаяся от бабушки Резо.
   - На старой коже восточное украшение не смотрится, - продолжает она.  -
Вам, дочь моя, оно будет больше к лицу.
   И  вот  на  шее  у  изумленной  Бертиль  двести   настоящих   жемчужин,
выловленных из глубины южных морей, где акулы порой  заглатывают  отважных
искателей жемчуга. У мадам Резо отлегло от сердца. Мадам Резо торжествует.
О  своем  ожерелье  она  будет  жалеть  до  самой  смерти.  Но  зато   она
покрасовалась; теперь она может есть, пить, а потом в комнате  для  гостей
храпеть, как сапер, пока мы с Бертиль, лежа  в  постели,  будет  обсуждать
события прошедшего дня, между  тем  как  при  свежем  ветерке,  приносящем
издали шум кабачков, Жаннэ в  пуловере  под  кожаной  курткой  и  Саломея,
запахнувшись  в  шубку  из  кошачьего  меха,  которая  оказалась  в  числе
полученных ею подарков, потихоньку,  порознь,  скользнут  навстречу  своей
любви.



13

   Около четырех часов утра послышались шаги по  гравию,  потом  скрипнула
калитка в глубине сада -  там,  где  у  нас  стоит  прицепной  фургон  для
кемпинга. В полусне  я  даже  наивно  подумал:  канистра  с  бензином  для
радиатора пуста - они там замерзнут. Во всяком  случае,  Саломея  -  ее-то
шаги легко узнать по стуку каблучков-шпилек - вернулась около шести часов,
а Жаннэ, под тяжестью  восьмидесяти  килограммов  которого  дрожат  перила
лестницы, - в семь. Когда в первом часу по  вторичному  зову  колокольчика
они спустились  завтракать,  оба  не  в  силах  были  сдержать  зевоту  и,
показывая белые зубы, с сонными глазами и  помятыми  физиономиями,  лениво
потягивались, как довольные коты.
   - Ну и видик у вас, нечего сказать! - заметила Бландина.
   - Тысячеметровку я сейчас, пожалуй, не пробежал бы, - признался  Жаннэ,
- но до Ланьи мы с Гонзаго доплывем.
   - И я с вами! - восклицает Обэн.
   - И я, - требует Бландина.
   - Нет, - возражает Жаннэ. -  Если  в  лодку  сядут  пятеро,  при  таком
сильном течении нам не выгрести. Мы возьмем моторк