емного царства, чье изображение красовалось у него над
головой.
   Первый из трех, Минос,  официальный  представитель  богословия,  знаком
велел ему сесть на скамейку.
   Урсус поклонился учтиво, то есть до земли, и, зная, что  медведя  можно
задобрить медом, а доктора - латынью, произнес, почти не разгибая спины  -
из уважения к присутствующим:
   - Tres faciunt capitulum [трое составляют капитул (лат.)].
   И с опущенной головой (смирение обезоруживает) сел на скамейку.
   Перед каждым из трех докторов лежала на столе папка с бумагами, которые
они перелистывали.
   Допрос начал Минос:
   - Вы выступаете публично?
   - Да, - ответил Урсус.
   - По какому праву?
   - Я - философ.
   - Это еще не дает вам права.
   - Кроме того, я - скоморох, - сказал Урсус.
   - Это другое дело.
   Урсус вздохнул с облегчением, но еле слышно. Минос продолжал:
   - Как скоморох вы можете говорить, но как философ вы должны молчать.
   - Постараюсь, - сказал Урсус.
   И подумал: "Я могу говорить, но должен молчать. Сложная задача".
   Он был сильно напуган.
   Представитель богословия продолжал:
   - Вы высказываете неблагонамеренные суждения. Вы  оскорбляете  религию.
Вы отрицаете самые очевидные  истины.  Вы  распространяете  возмутительные
заблуждения.  Например,   вы   говорили,   что   девственность   исключает
материнство.
   Урсус кротко поднял глаза.
   - Я не говорил  этого.  Я  только  сказал,  что  материнство  исключает
девственность.
   Минос задумался и пробормотал:
   - В самом деле, это нечто прямо противоположное.
   Это было одно и то же. Но первый удар был отражен.
   Размышляя над ответом Урсуса, Минос погрузился  в  бездну  собственного
тупоумия, вследствие чего наступило молчание.
   Официальный представитель истории, тот, которого Урсус мысленно  назвал
Радамантом, постарался прикрыть поражение Миноса, обратившись к Урсусу  со
следующими словами:
   - Обвиняемый, всех ваших дерзостей и  заблуждений  не  перечислить.  Вы
отрицали тот факт, что Фарсальская битва была проиграна потому, что Брут и
Кассий встретили по дороге негра.
   - Я говорил, - пролепетал Урсус, - что это объясняется также  тем,  что
Цезарь был более талантливым полководцем.
   Представитель истории сразу перешел к мифологии:
   - Вы оправдывали низости Актеона.
   - Я полагаю, - осторожно  возразил  Урсус,  -  что  увидеть  обнаженную
женщину не позор для мужчины.
   - И вы заблуждаетесь, - строго заметил судья.
   Радамант опять вернулся к истории:
   - В связи с несчастьями, постигшими конницу  Митридата,  вы  оспаривали
всеми признанные свойства некоторых трав и растений. Вы утверждали, что от
травы securiduca у лошадей не могут отвалиться подковы.
   - Простите, - ответил Урсус, - я только говорил, что подобным свойством
обладает лишь трава sferra-cavallo. Я не отрицаю  достоинств  ни  в  одном
растении.
   И вполголоса прибавил:
   - И ни в одной женщине.
   Последними словами Урсус хотел доказать самому себе, что,  невзирая  на
свою тревогу, он не обезоружен. Несмотря на владевший им страх,  Урсус  не
терял присутствия духа.
   - Я настаиваю на этом, - продолжал Радамант. - Вы заявили, что  Сципион
поступил глупо, когда, желая отворить ворота  Карфагена,  он  прибегнул  к
траве Aethlopis, ибо,  по  вашему  мнению,  трава  Aethlopis  не  обладает
способностью взламывать замки.
   - Я просто сказал, что он поступил бы  лучше,  если  бы  воспользовался
травой Lunaria.
   - Ну, это еще вопрос, - пробормотал Радамант, задетый в свою очередь.
   И представитель истории умолк.
   Представитель богословия Минос, придя в себя,  снова  стал  допрашивать
Урсуса. За это время он успел просмотреть тетрадь с заметками.
   - Вы отнесли аурипигмент  к  мышьяковым  соединениям  и  говорили,  что
аурипигмент может служить отравой. Библия отрицает это.
   -  Библия  отрицает,  -  со  вздохом  возразил  Урсус,  -  зато  мышьяк
доказывает.
   Особа, которую Урсус  мысленно  называл  Эаком  и  которая  в  качестве
официального представителя медицины не проронила  до  сих  пор  ни  слова,
теперь вмешалась в разговор и, надменно полузакрыв глаза, с высоты  своего
величия поддержала Урсуса. Она изрекла:
   - Ответ не глуп.
   Урсус поблагодарил Эака самой льстивой улыбкой,  на  какую  только  был
способен.
   Минос сделал страшную гримасу.
   - Продолжаю, - сказал он. - Отвечайте. Вы говорили, что неправда, будто
василиск царствует над змеями под именем Кокатрикса.
   - Ваше высокопреподобие, - промолвил Урсус,  -  я  нисколько  не  хотел
умалить славы  василиска  и  даже  утверждал,  как  нечто,  не  подлежащее
сомнению, что у него человеческая голова.
   - Допустим, - сурово возразил Минос, - но вы прибавили, что Пэрий видел
одного василиска с головою сокола. Можете вы доказать это?
   - С трудом, - ответил Урсус.
   Здесь он почувствовал, что теряет почву под ногами.
   Минос, воспользовавшись его замешательством, продолжал:
   - Вы говорили, что еврей, перешедший в христианство, дурно пахнет.
   - Но  я  прибавил,  что  христианин,  перешедший  в  иудейство,  издает
зловоние.
   Минос бросил взгляд на тетрадь с обличительными записями.
   - Вы распространяете самые вздорные бредни. Вы  говорили,  будто  Элиан
видел, как слон писал притчи.
   - Нет, ваше высокопреподобие. Я просто сказал, что Оппиан  слышал,  как
гиппопотам обсуждал философскую проблему.
   - Вы заявили, что на блюде из  букового  дерева  не  могут  сами  собой
появиться любые яства.
   - Я сказал, что таким свойством может обладать лишь  блюдо,  подаренное
вам дьяволом.
   - Подаренное мне?!
   - Нет, мне, ваше преподобие! Нет, никому! Я хотел сказать: всем!
   И про себя Урсус подумал: "Я  и  сам  уж  не  знаю,  что  говорю".  Но,
несмотря на то, что он сильно волновался, он почти ничем не выдавал своего
волнения. Он продолжал бороться.
   - Все это, - возразил Минос, - отчасти предполагает веру в дьявола.
   Урсус не смутился.
   - Ваше высокопреподобие, я верю в дьявола. Вера в дьявола  -  оборотная
сторона веры в бога. Одна доказывает наличие другой. Кто хоть  немного  не
верит в черта, не слишком верит и в  бога.  Кто  верит  в  солнце,  должен
верить  и  в  тень.  Дьявол  -  это  ночь  господня.   Что   такое   ночь?
Доказательство существования дня.
   Урсус  импровизировал,  преподнося  своим  судьям  непостижимую   смесь
философии с религией.  Минос  снова  задумался  и  еще  раз  погрузился  в
молчание.
   Урсус опять вздохнул с облегчением.
   И вдруг он подвергся неожиданной атаке. Эак, официальный  представитель
медицины, только что высокомерно защитивший его от богослова, внезапно  из
союзника превратился в нападающего. Положив кулак  на  внушительный  ворох
испещренных записями бумаг, он сразил Урсуса в упор:
   - Доказано, что хрусталь -  результат  естественной  возгонки  льда,  и
алмаз -  результат  такой  же  возгонки  хрусталя;  установлено,  что  лед
становится хрусталем через тысячу лет, а хрусталь становится алмазом через
тысячу веков. Вы это отрицали.
   - Нет, - меланхолически возразил Урсус. -  Я  только  говорил,  что  за
тысячу лет лед может растаять и что тысячу веков не так-то легко счесть.
   Допрос продолжался; вопросы и ответы звучали как сабельные удары.
   - Вы отрицали, что растения могут говорить.
   - Ничуть. Но для этого нужно, чтобы они росли под виселицей.
   - Признаете вы, что мандрагора кричит?
   - Нет, но она поет.
   - Вы отрицали, что  безымянный  палец  левой  руки  обладает  свойством
исцелять сердечные болезни?
   - Я только сказал, что чихнуть налево - дурная примета.
   - Вы дерзко и оскорбительно отзывались о фениксе.
   - Ученейший судья, я всего-навсего говорил, что, утверждая, будто  мозг
феникса - вкусное блюдо, вызывающее, однако, головную боль, Плутарх  зашел
слишком далеко, так как феникса никогда не существовало.
   - Возмутительные речи. Каннамалка, который вьет себе гнездо из  палочек
корицы,  дубоноса,  из  которого  Паризатида  изготовляла   свои   отравы,
манукодиату, которая не что иное, как райская птица, и семенду  с  тройным
клювом ошибочно принимали за феникса; но феникс существовал.
   - Я не возражаю.
   - Вы осел.
   - Вполне этим удовлетворен.
   - Вы признали, что бузина излечивает грудную жабу, но вы прибавили, что
это происходит вовсе не потому, что у нее на корне есть волшебный нарост.
   - Я объяснял целебные свойства бузины тем, что на ней повесился Иуда.
   - Суждение, близкое к истине, - пробормотал Минос, довольный  тем,  что
может в свою очередь подпустить шпильку медику Эаку.
   Задетое высокомерие сразу переходит в гнев. Эак пришел в ярость:
   -  Бродяга,  ваш  ум  блуждает  так  же,  как  и  ваши  ноги.   У   вас
подозрительные и странные наклонности. Вы  занимаетесь  чем-то  близким  к
чародейству. Вы состоите в сношениях с  неведомыми  зверями.  Вы  говорите
простонародью о вещах, существующих лишь в  вашем  воображении  и  природа
которых никому не известна, например, о гемороусе.
   - Гемороус - гадюка, которую видел Тремеллий.
   Этот ответ поверг свирепого доктора Эака в некоторое замешательство.
   Урсус прибавил:
   - В существовании гемороуса так  же  не  может  быть  сомнений,  как  в
существовании пахучей гиены или циветты, описанной Кастеллом.
   Эак вышел из затруднения, выпустив решительный заряд:
   - Вот ваши подлинные, поистине дьявольские слова. Слушайте.
   Заглянув в свои записи, Эак прочел:
   - "Два  растения,  фалагсигль  и  аглафотис,  светятся  с  наступлением
темноты. Днем они цветы, ночью - звезды".
   Он пристально посмотрел на Урсуса.
   - Что вы можете сказать в свое оправдание?
   Урсус ответил:
   - Каждое растение - лампада. Его благоухание - свет.
   Эак перелистал несколько страниц.
   - Вы  отрицали,  что  железы  выдры  выделяют  жидкость,  тождественную
бобровой струе.
   - Я ограничился замечанием, что, быть может, в этом вопросе не  следует
доверять Аэцию.
   Эак рассвирепел.
   - Вы занимаетесь медицинской практикой?
   - Я практикую в этой области, - робко вздохнул Урсус.
   - На живых людях?
   - Предпочитаю на живых, нежели на покойниках, - сказал Урсус.
   Урсус отвечал серьезно и вместе с тем заискивающе; в этом  удивительном
сочетании двух интонаций преобладала  вкрадчивость.  Он  говорил  с  такой
кротостью, что Эак почувствовал потребность оскорбить его.
   - Что вы там воркуете? - грубо сказал он.
   Урсус растерялся и ограничился тем, что ответил:
   - Воркуют молодые люди, старики же только кряхтят.  Увы,  я  могу  лишь
кряхтеть.
   Эак продолжал:
   - Предупреждаю вас: если вы возьметесь лечить больного и он  умрет,  вы
будете казнены.
   Урсус отважился задать вопрос:
   - А если он выздоровеет?
   - В таком случае, - ответил доктор  более  мягким  тоном,  -  вы  также
будете казнены.
   - Невелика разница, - заметил Урсус.
   Доктор продолжал:
   - В случае смерти больного карается невежество, в случае  выздоровления
- дерзость. В обоих случаях вас ждет виселица.
   - Я не знал этой подробности, - пролепетал Урсус. -  Благодарю  вас  за
разъяснение. Ведь не всякому известны все тонкости  нашего  замечательного
законодательства.
   - Берегитесь!
   - Буду свято беречься, - промолвил Урсус.
   - Мы знаем, чем вы занимаетесь.
   "А я, - подумал Урсус, - знаю это не всегда".
   - Мы могли бы отправить вас в тюрьму.
   - Я вижу, милостивейшие государи.
   - Вы не в состоянии отрицать ваши проступки и своевольные действия.
   - Как философ, прошу прощения.
   - Вам приписывают целый ряд дерзких суждений.
   - Это страшная ошибка.
   - Говорят, что вы излечиваете больных.
   - Я - жертва клеветы.
   Три пары бровей, устрашающе направленных на  Урсуса,  нахмурились;  три
ученые физиономии наклонились одна  к  другой;  послышался  шепот.  Урсусу
померещилось, будто над тремя  головами  трех  официальных  представителей
науки  высится   один   дурацкий   колпак;   многозначительно-таинственное
бормотание этой троицы длилось несколько минут, в течение которых  его  от
ужаса  бросало  то  в  жар,  то  в  холод;  наконец  Минос,  председатель,
повернулся к нему и с бешенством прошипел:
   - Убирайтесь вон!
   Урсус почувствовал приблизительно то же, что чувствовал Иона, когда кит
извергнул его из своего чрева.
   Минос продолжал:
   - На этот раз вас отпускают.
   Урсус подумал:
   "Уж больше я им не попадусь! Прощай, медицина!"
   И прибавил в глубине души:
   "Отныне я предоставлю больным полную свободу околевать".
   Согнувшись в три погибели, он отвесил поклоны во все стороны: докторам,
бюстам, столу, стенам, и, пятясь,  отступил  к  дверям,  чтобы  исчезнуть,
подобно рассеявшейся тени.
   Он вышел из зала медленно, как человек с чистой совестью, но очутившись
на  улице,  кинулся  бежать  опрометью,  как  преступник.  При   ближайшем
знакомстве представители правосудия производят столь страшное и непонятное
впечатление, что, даже будучи оправданным, человек норовит поскорее унести
ноги.
   Убегая, Урсус ворчал себе под нос:
   - Я дешево отделался. Я - ученый дикий, они -  ученые  ручные.  Доктора
преследуют настоящих ученых. Ложная наука - отброс науки подлинной,  и  ею
пользуются для того, чтобы губить философов. Философы, создавая  софистов,
сами роют себе яму. На помете певчего дрозда вырастает  омела,  выделяющая
клей, при помощи которого ловят дроздов. Turdus sibi  malum  cacat  [дрозд
роняет помет себе на беду (лат.)].
   Мы не хотим изобразить Урсуса чрезмерно щепетильным. Он  имел  дерзость
употреблять выражения, вполне передававшие его мысль. В этом отношении  он
стеснялся не более, чем Вольтер.
   Вернувшись  в  "Зеленый  ящик",  Урсус  объяснил  дядюшке  Никлсу  свое
опоздание тем, что ему попалась на улице какая-то хорошенькая женщина;  ни
словом не обмолвился он о своем приключении.
   Только вечером он шепнул на ухо Гомо:
   - Знай: я одержал победу над трехголовым псом Цербером.



7. ПО КАКИМ ПРИЧИНАМ МОЖЕТ ЗАТЕСАТЬСЯ ЗОЛОТОЙ СРЕДИ МЕДЯКОВ?

   Произошло неожиданное событие.
   Тедкастерская гостиница все более и более становилась очагом веселья  и
смеха. Нигде нельзя было встретить более жизнерадостной суматохи. Владелец
гостиницы и его слуга разрывались на части, без конца наливая  посетителям
эль, стаут и портер. По вечерам в низенькой зале светились все окна  и  не
оставалось ни одного свободного столика. Пели, горланили; старинный  камин
с железной решеткой, доверху набитый углем, пылал ярким пламенем. Харчевня
казалась вместилищем огня и шума.
   Во дворе, то есть в театре, толпа была еще гуще.
   Вся  публика  пригорода,  все  население  Саутворка  валом  валило   на
"Побежденный хаос", так что к моменту поднятия занавеса, иными  словами  -
когда опускалась подъемная стенка "Зеленого ящика", все места были заняты,
окна битком набиты зрителями, галерея переполнена. Не видно было ни  одной
плиты на мощеном дворе: сплошная масса голов скрывала все.
   Только ложа для знати по-прежнему оставалась пустой.
   Вот почему в том месте, где  находился  как  бы  центр  балкона,  зияла
черная дыра - на актерском языке это называется "провалом". Ни души. Всюду
толпа, а здесь - никого.
   И вот однажды вечером здесь кто-то появился.
   Это было в субботу -  в  день,  когда  англичане  спешат  развлечься  в
предвидении воскресной скуки. В зале яблоку негде было упасть.
   Мы говорим "в зале". Шекспир тоже долгое время давал  представления  во
дворе гостиницы и называл его залом.
   В ту минуту, когда раздвинулся занавес и начался  пролог  "Побежденного
хаоса", Урсус,  находившийся  в  это  время  на  сцене  вместе  с  Гомо  и
Гуинпленом, по обыкновению окинул взором публику и поразился.
   Отделение "для знати" было занято.
   Посреди ложи в кресле, обитом утрехтским бархатом, сидела женщина.
   Рядом с ней не было никого, и казалось, она одна наполняет собой ложу.
   Есть существа, которые излучают сияние. Так же как и Дея,  эта  женщина
вся светилась, но совсем по-иному. Дея была бледна, эта женщина -  румяна.
Дея была занимающимся рассветом, эта женщина - багряной  зарей.  Дея  была
прекрасна,  эта  женщина  -  ослепительна.  Дея   была   вся   невинность,
целомудрие, белизна, алебастр; эта женщина была пурпуром, и чувствовалось,
что она не боится краснеть. Излучаемый ею свет как бы изливался за пределы
ложи,  а  она  неподвижно  сидела  в  самом  центре   ее,   торжественная,
невозмутимая, словно идол.
   В этой грязной толпе она  сверкала  точно  драгоценный  карбункул,  она
распространяла вокруг себя такой блеск, что все остальное тонуло во мраке:
она затмевала собою тусклые лица окружающих. Перед ее великолепием  меркло
все.
   Все глаза были устремлены на нее.
   Среди зрителей находился и Том-Джим-Джек. Он, как и все другие, исчезал
в сиянии ослепительной незнакомки.
   Женщина, приковавшая к себе сначала внимание публики,  отвлекла  ее  от
спектакля и этим несколько помешала первому впечатлению  от  "Побежденного
хаоса".
   Хотя тем, кто сидел близко от нее, она и казалась  видением,  это  была
самая настоящая женщина.  Быть  может,  даже  слишком  женщина.  Она  была
высока, довольно полна; ее плечи и  грудь  были  обнажены,  насколько  это
позволяло приличие. В  ушах  сверкали  крупные  жемчужные  серьги  с  теми
странными подвесками, которые называются "ключами Англии". Платье  на  ней
было из сиамской кисеи, затканной золотом,  -  чрезвычайная  роскошь,  ибо
такое платье стоило тогда не менее шестисот экю. Большая алмазная застежка
придерживала сорочку, по нескромной моде  того  времени  еле  прикрывавшую
грудь; сорочка была из тончайшего фрисландского полотна, из которого  Анне
Австрийской  шили  простыни,   свободно   проходившие   сквозь   перстень.
Незнакомка была как бы в панцире из рубинов, среди которых было  несколько
неграненых; юбка ее тоже сверкала множеством нашитых  на  ней  драгоценных
каменьев. Ее брови были подведены китайской тушью, а руки,  локти,  плечи,
подбородок,  ноздри,  края  век,  мочки  ушей,  ладони,  кончики   пальцев
нарумянены, и это обилие красноватых тонов придавало ей что-то чувственное
и вызывающее. Во всей ее наружности проглядывало непреклонное желание быть
прекрасной. И она в самом деле была прекрасна,  прекрасна  до  ужаса.  Это
была пантера, способная притвориться ласковой кошечкой. Один  глаз  у  нее
был голубой, другой - черный.
   Гуинплен, так же как и Урсус, не спускал глаз с этой женщины.
   "Зеленый ящик" являл собой в  известной  мере  зрелище  фантастическое.
"Побежденный  хаос"  воспринимался  скорее   как   сновидение,   чем   как
театральное представление.
   Урсус и Гуинплен уже привыкли к тому, что для публики они - нечто вроде
видения; теперь видение являлось им самим; призрак был в зрительном  зале;
настала их очередь испытать смятение. Они,  которые  завораживали  других,
теперь были заворожены сами.
   Женщина смотрела на них, и они смотрели на нее.
   Благодаря значительному расстоянию, отделявшему их от нее, и  полумраку
в "театральном зале", ее очертания терялись в  световой  дымке;  казалось,
это галлюцинация. Да, без сомнения, это была женщина, но  не  пригрезилась
ли она им? Это вторжение света в их мрачное  существование  ошеломило  их.
Казалось, неведомая планета залетела к ним из неких блаженных  миров.  Она
казалась очень большой, благодаря исходящему от нее  сиянию.  Женщина  вся
сверкала, как сверкает Млечный Путь на ночном небе. Драгоценные  камни  на
ней казались звездами. Алмазная застежка была как будто  одной  из  Плеяд.
Великолепные очертания ее груди представлялись чем-то  сверхъестественным.
При одном только взгляде на  это  звездное  существо  мгновенно  возникало
леденящее ощущение близости к  сферам  вечного  блаженства.  Как  будто  с
райских высот склонялось это непреклонное  и  спокойное  лицо  над  убогим
"Зеленым ящиком" и его жалкими зрителями. Острое любопытство к  тому,  что
она видит, и снисхождение к