На  всех
были одинаковые мантии, такие же, как и на Гуинплене, с той лишь разницей,
что у герцогов  было  по  пять  горностаевых,  обшитых  золотом  полос,  у
маркизов четыре, у графов и виконтов три, а у баронов две.  Лорды  входили
группами, продолжая беседу, начатую еще в коридорах. Некоторые  появлялись
поодиночке. Одеяния были парадными, в позах же и в словах не  было  ничего
торжественного. Входя, каждый из лордов кланялся трону.
   Пэры все прибывали. Все эти обладатели громких имен входили в зал почти
без всякого церемониала, так как посторонней публики не было. Вошел Лестер
и пожал руку Личфилду; затем явились Чарльз Мордаунт,  граф  Питерборо,  и
Монмут, друг Локка, по инициативе  которого  он  в  свое  время  предложил
переливку монеты; Чарльз Кемпбел, граф Лоудоун, которому что-то нашептывал
Фук Гревилл,  лорд  Брук;  Дорм,  граф  Карнарвон;  Роберт  Сеттон,  барон
Лексингтон, сын того Лексингтона, который посоветовал  Карлу  II  прогнать
историографа Грегорио Лети, слишком недостаточно догадливого,  чтобы  быть
историком; красивый  старик  Томас  Белласайз,  виконт  Фалькомберг;  трое
двоюродных  братьев  Ховардов:  Ховард,  граф  Биндон,  Боур-Ховард,  граф
Беркшир, и Стаффорд-Ховард, граф Стаффорд; Джон Ловлес, барон Ловлес,  чей
род прекратился в 1736 году, что позволило  Ричардсону  ввести  Ловлеса  в
свой роман и создать под этим  именем  определенный  тип.  Все  эти  лица,
выдвинувшиеся либо в области политики, либо на войне и прославившие  собою
Англию, смеялись и болтали. Это была сама история в домашнем халате.
   Меньше чем за полчаса палата оказалась почти  в  полном  составе.  Дело
объяснялось просто - предстояло  королевское  заседание.  Более  необычным
обстоятельством были оживленные разговоры. Палата, еще недавно погруженная
в сонную тишину, загудела, как потревоженный улей. Пробудило ее от дремоты
появление запоздавших лордов.  Они  принесли  с  собой  любопытные  вести.
Странное  дело:  пэры,  находившиеся  в  палате  с  начала  заседания,  не
подозревали  о  том,  что  произошло  в  палате,   тогда   как   те,   что
отсутствовали, знали обо всем.
   Многие лорды приехали из Виндзора.
   Уже несколько часов, как все происшедшее с Гуинпленом стало  достоянием
гласности. Тайна - та же сеть: достаточно, чтобы порвалась одна  петля,  и
все расползается. Весть  о  происшествиях,  уже  известных  читателю,  вся
история о пэре, найденном на подмостках, о скоморохе,  признанном  лордом,
еще утром разнеслась по Виндзору в кругу приближенных  королевы.  Об  этом
заговорили сначала вельможи, затем  лакеи.  Вслед  за  королевским  двором
событие стало известно всему городу. События  имеют  свой  вес,  и  к  ним
вполне применим закон квадрата скоростей. Обрушиваясь на  публику,  они  с
невероятной быстротой вызывают всевозможные толки. В семь часов в  Лондоне
никто и понятия не имел об этой истории. В восемь часов в городе только  и
говорили, что о Гуинплене. Лишь несколько  пожилых  лордов,  прибывших  до
открытия заседания, ни о чем не догадывались, так как не успели побывать в
городе, где о случившемся кричали на  всех  перекрестках,  а  провели  это
время в палате и ровно ничего  не  заметили.  Они  невозмутимо  сидели  на
скамьях, когда вновь прибывшие члены взволнованно обратились к ним.
   -  Каково?  -  спрашивал  Френсис  Броун,  виконт  Монтекьют,   маркиза
Дорчестера.
   - Что?
   - Неужели это возможно?
   - Что?
   - Да "Человек, который смеется"!
   - Что это за "Человек, который смеется"?
   - Как, вы не знаете "Человека, который смеется"?
   - Нет.
   -  Это  клоун.  Ярмарочный  комедиант.  Невероятно   уродливый,   такой
уродливый, что его доказывали в балагане за деньги. Фигляр.
   - Ну и что же?
   - Вы только что приняли его в пэры Англии.
   - Вы сами - человек, который смеется, милорд Монтекьют.
   - Я нисколько не смеюсь, милорд Дорчестер.
   Виконт  Монтекьют  знаком  подозвал  парламентского  клерка,   и   тот,
поднявшись с  мешка,  набитого  шерстью,  подтвердил  их  светлостям  факт
принятия нового пэра. Затем он сообщил всякие подробности.
   - Вот так штука, - сказал лорд Дорчестер, - а я все время  беседовал  с
епископом Илийским!
   Молодой граф Энсли подошел к старому  лорду  Юру,  которому  оставалось
жить лишь два года, так как он умер в 1707 году.
   - Милорд Юр?
   - Милорд Энсли?
   - Знали вы лорда Линнея Кленчарли?
   - Старого лорда? Знал.
   - Того, что умер в Швейцарии?
   - Да. Мы были с ним в родстве.
   - Того, что был республиканцем при Кромвеле  и  остался  республиканцем
при Карле Втором?
   - Республиканцем? Вовсе нет. Он попросту обиделся. У него  были  личные
счеты с королем. Я знаю из  достоверных  источников,  что  лорд  Кленчарли
помирился бы с ним, если бы ему предоставили место  канцлера,  доставшееся
лорду Хайду.
   - Вы удивляете меня, милорд Юр! Мне говорили, что  лорд  Кленчарли  был
честным человеком.
   - Честный! Да разве честные люди существуют? Молодой человек, на  свете
нет честных людей.
   - А Катон?
   - Вы верите в Катона?
   - А Аристид?
   - Его прогнали, и поделом.
   - А Томас Мор?
   - Ему отрубили голову, и хорошо сделали.
   - И, по вашему мнению, лорд Кленчарли...
   - Был из той же породы. К тому же  человек,  добровольно  остающийся  в
изгнании, просто смешон.
   - Он там умер.
   - Честолюбец, обманувшийся в своих расчетах. Знал ли я его? Еще  бы!  Я
был его лучшим другом.
   - Известно ли вам, милорд Юр, что в Швейцарии он женился?
   - Что-то слыхал об этом.
   - И что от этого брака у него был законный сын?
   - Да. Этот сын умер.
   - Нет, он жив.
   - Жив?
   - Жив.
   - Невозможно.
   - Вполне возможно. Доказано. Засвидетельствовано.  Официально  признано
судом. Зарегистрировано.
   - В таком случае этот сын унаследует пэрство Кленчарли?
   - Нет, не унаследует.
   - Почему?
   - Потому что он уже унаследовал. Дело сделано.
   - Уже?
   - Поверните голову, барон Юр. Он сидит за вами на скамье баронов.
   Лорд Юр обернулся, но Гуинплен сидел, опустив голову,  и  лица  его  не
было видно.
   - Смотрите! - воскликнул старик, не видя ничего, кроме волос Гуинплена.
- Он уже усвоил новую моду. Он не носит парика.
   Грентэм подошел к Колпеперу.
   - Вот кто попался-то!
   - Кто?
   - Дэвид Дерри-Мойр.
   - Почему?
   - Он больше уже не пэр.
   - Как так?
   И Генри Оверкерк, граф Грентэм, рассказал Джону, барону Колпеперу, весь
"анекдот",  то  есть  историю  о  выброшенной  морем  и   доставленной   в
адмиралтейство бутылке, о пергаменте компрачикосов, о королевском приказе,
скрепленном подписью Джеффриса, об очной ставке в саутворкском застенке, о
том, как отнеслись ко всем  этим  событиям  лорд-канцлер  и  королева,  об
отречении  от  католических  догматов  в  стеклянной  ротонде,  наконец  о
принятии лорда Фармена Кленчарли в члены палаты перед  началом  заседания.
Оба лорда старались разглядеть сидевшего между лордом Фицуолтером и лордом
Эранделом нового пэра, о котором столько говорилось,  но,  так  же  как  и
лорду Юру и лорду Энсли, им это не удалось.
   Быть может, случайно, а может быть, потому, что  об  этом  позаботились
его  восприемники,  предупрежденные  канцлером,  Гуинплен  сидел  в  тени,
укрывавшей его от любопытных взоров.
   - Где он, где же он?
   Все, входя, задавали себе этот  вопрос,  но  никому  не  удавалось  как
следует рассмотреть нового лорда. Некоторые, видевшие Гуинплена в "Зеленом
ящике", сгорали от любопытства, но все их усилия были тщетны.  Как  иногда
старые, вдовы благоразумно заслоняют собою от  нескромных  взоров  молодую
девушку, так и Гуинплен был укрыт за широкими спинами пожилых, немощных  и
ко  всему  безучастных  лордов.   Старики,   страдающие   подагрой,   мало
интересуются тем, что не имеет к ним прямого отношения.
   По рукам ходила копия  письма  в  три  строки,  которое,  как  уверяли,
герцогиня Джозиана прислала своей сестре, королеве, в ответ на предложение
ее величества выйти замуж за нового  пэра,  законного  наследника  баронов
Кленчарли, лорда Фермена. Письмо это было следующего содержания:

   "Государыня!
   Я согласна. Это даст мне  возможность  взять  себе  в  любовники  лорда
Дэвида".

   Внизу  стояла  подпись:   "Джозиана".   Письмо   это,   настоящее   или
вымышленное, возбуждало всеобщий восторг.
   Молодой лорд Чарльз Окемптон, барон Мохен, из числа тех, кто  не  носил
парика, с наслаждением читал и перечитывал эту записку. Льюис Дюрас,  граф
Фивершем, англичанин, отличавшийся чисто французским остроумием, с улыбкой
поглядывал на Мюхена.
   - Вот женщина! - воскликнул лорд Мохен. - На такой стоит жениться!
   И два лорда, сидевшие рядом с Дюрасом  и  Мохеном,  услышали  следующий
разговор:
   - Жениться на герцогине Джозиане, лорд Мохен?
   - А почему бы нет?
   - Черт возьми!
   - Это было бы счастье!
   - Это счастье делили бы с вами другие.
   - Разве бывает иначе?
   - Лорд Мохен,  вы  травы.  Когда  дело  касается  женщины,  нам  всегда
перепадают крохи чужого пиршества. Кто положил этому начало?
   - Адам, должно быть.
   - Вовсе нет.
   - Верно, сатана.
   - Дорогой мой, - заметил  в  заключение  Льюис  Дюрас,  -  Адам  только
подставное лицо. Его надули, беднягу. Он взвалил себе на  плечи  весь  род
людской. Дьявол сотворил мужчину для женщины.
   Натанаэль Крью, бывший вдвойне пэром, светским в качестве барона Крью и
духовным в качестве епископа  Дерхемского,  сидя  на  епископской  скамье,
окликнул Гью Чолмлея, графа Чолмлея, известного законоведа:
   - Возможно ли это?
   - Вы хотите сказать - законно ли это? - поправил его Чолмлей.
   - Принятие нового лорда совершилось  не  в  зале  палаты,  -  продолжал
епископ, - хотя, как говорят, подобные примеры бывали и раньше.
   - Да. Лорд Бошан при Ричарде Втором, лорд Ченей при Елизавете.
   - И лорд Брогил при Кромвеле.
   - Кромвель в счет не идет.
   - Что вы думаете, обо всем этом?
   - Как сказать...
   - Милорд граф Чолмлей, какое же место будет занимать в  палате  молодой
Фермен Кленчарли?
   -  Милорд  епископ,  так  как  республика  нарушила  исконный   порядок
старшинства, то пэрство Кленчарли  занимает  теперь  среднее  место  между
пэрством Барнард и пэрством Сомерс, следовательно, при подаче мнений  лорд
Фермен Кленчарли будет говорить восьмым.
   - Подумать только! Ярмарочный фигляр!
   - Происшествие само по себе не удивляет  меня,  милорд  епископ.  Такие
вещи случаются. Бывают и еще более удивительные. Разве накануне войны Алой
и Белой Розы первого января  тысяча  триста  девяносто  девятого  года  не
высохла вдруг рева Уза в Бедфорде? Но если  река  может  высохнуть,  то  и
вельможа может  впасть  в  унизительное  состояние.  Улиссу,  царю  Итаки,
приходилось браться за всякую работу. Фермен  Кленчарли  оставался  лордом
под внешней оболочкой скомороха. Одежда простолюдина не  умаляет  того,  в
чьих жилах течет благородная кровь. Однако принесение присяги и принятие в
члены палаты вне зала заседаний, хотя они и  произведены  вполне  законно,
могут  все  же  вызвать  возражения.  Я  полагаю,   что   нам   необходимо
сговориться, следует ли позднее  сделать  лорд-канцлеру  запрос  по  этому
поводу. Через несколько недель станет ясно, как нам поступить.
   Епископ заметил:
   - Все равно. Такого происшествия не было со времени графа Джесбодуса.
   На всех скамьях только и было разговору, что о Гуинплене, о  "Человеке,
который  смеется",  о  Тедкастерской  гостинице,  о  "Зеленом  ящике",   о
"Побежденном хаосе", о Швейцарии, о Шильоне, о компрачикосах, об изгнании,
об изуродовании, о республике,  о  Джеффрисе,  об  Иакове  II,  о  приказе
короля, о бутылке, откупоренной в адмиралтействе, об отце, лорде Линнее, о
законном сыне, лорде Фермене, о побочном сыне, лорде Дэвиде,  о  возможных
столкновениях  между  ними,  о  герцогине  Джозиане,  о  лорд-канцлере,  о
королеве. Громкий шепот пробегал по залу с  быстротою  огня  по  пороховой
дорожке. Без конца смаковали подробности. От всех этих толков в зале стоял
непрерывный гул. Гуинплен лишь смутно слышал это гуденье,  не  подозревая,
что причиной этого является он сам. Однако он был по-своему внимателен  ко
всему окружавшему, но только внимание его было обращено куда-то вглубь,  а
не на внешнюю сторону происходившего в  зале.  Избыток  внимания  вызывает
обособленность.
   Шум в палате не  мешает  заседанию  идти  своим  чередом,  так  же  как
дорожная пыль не препятствует продвижению войск. Судьи,  присутствующие  в
палате лордов в качестве зрителей и имеющие право говорить не  иначе,  как
отвечая на предлагаемые им вопросы, уселись на втором мешке с  шерстью,  а
три государственных секретаря - на  третьем.  Наследники  пэрских  титулов
собрались в отведенном им отделении позади трона, несовершеннолетние  пэры
заняли свою особую скамью. В 1705  году  их  было  не  меньше  двенадцати:
Хентингтон,  Линкольн,  Дорсет,  Уорик,  Бат,  Берлингтон,   Дервентуотер,
которому  впоследствии  суждено  было   трагически   погибнуть,   Лонгвил,
Лонсдейл, Дадлей, Уорд и Картрет; среди этих юнцов было восемь графов, два
виконта и два барона.
   Каждый лорд  занял  свое  место  на  одной  из  скамей,  тремя  ярусами
окружавших зал. Почти все  епископы  были  налицо.  Герцогов  было  много,
начиная с Чарльза Сеймура, герцога Сомерсета, и  кончая  Георгом-Августом,
курфюрстом  Ганноверским,  герцогом  Кембриджским,  младшим   по   времени
пожалования,  а  потому  и  младшим  по  рангу.  Все  сидели   в   порядке
старшинства. Кавендиш, герцог Девоншир, чей дед приютил у себя в  Гартвике
девяностодвухлетнего Гоббса; Ленокс, герцог Ричмонд; три  Фиц-Роя:  герцог
Саутгемптон, герцог Грефтон и герцог Нортемберленд; Бетлер, герцог Ормонд;
Сомерсет, герцог  Бофорт;  Боклерк,  герцог  Сент-Олбенс;  Раулет,  герцог
Болтон; Осборн, герцог Лидс; Райотсли Рессел, герцог Бетфорд, чьим девизом
и военным кличем было: "Che sara  sara"  ("Будь  что  будет"),  выражавшее
полную  покорность  судьбе;  Шеффилд,  герцог  Бекингем;  Меннес,   герцог
Ретленд, и прочие. Ни Ховард, герцог Норфолк, ни Талбот, герцог  Шрусбери,
будучи католиками, не присутствовали на заседании, не было также Черчилля,
герцога Мальборо - по-вашему Мальбрука, который к тому  времени  "в  поход
собрался"  и  воевал  во  Франции.  Не  было  также  шотландских  герцогов
Куинсбери, Монтроза и Роксберга, так как они были приняты в палату  лордов
только в 1707 году.



6. ВЕРХНЯЯ И НИЖНЯЯ ПАЛАТЫ

   Вдруг зал ярко осветился. Четыре привратника принесли  и  поставили  по
обеим сторонам трона четыре  высоких  канделябра  со  множеством  восковых
свечей. Освещенный таким образом трон предстал в пурпурном сиянии. Пустой,
но величественный. Сиди на нем сама королева, это  вряд  ли  прибавило  бы
торжественности.
   Вошел пристав черного жезла и, подняв кверху свой жезл, возгласил:
   - Их милости комиссары ее величества.
   Шум сразу прекратился.
   На пороге большой двери появился клерк в парике и  длиннополой  мантии,
держа в руках расшитую геральдическими лилиями подушку, на которой  лежали
свитки пергамента. Эти свитки были не что иное, как билли. От  каждого  из
них свешивался шелковый плетеный шнурок с прикрепленным к  концу  шариком;
некоторые из этих шариков были золотые.  По  этим  шарикам  -  bills,  или
bulles, - законы зовутся в Англии биллями, а в Риме буллами.
   За клерком выступали три человека в пэрских мантиях и шляпах с перьями.
   Это были королевские комиссары. Первый из них был лорд-казначей  Англии
Годольфин,  второй  -   лорд-председатель   совета   Пемброк,   третий   -
лорд-хранитель собственной ее величества печати Ньюкасл.
   Они  шествовали  один  за  другим  не  по  старшинству  титулов,  а  по
старшинству должностей; Годольфин шел поэтому первым, а Ньюкасл последним,
хотя и был герцогом.
   Подойдя  к  скамье,  стоявшей  перед  троном,   они   отвесили   поклон
"королевскому креслу", затем, снова надев шляпы, сели на скамью.
   Лорд-канцлер, обратившись к приставу черного жезла, произнес:
   - Позовите представителей палаты общин.
   Пристав черного жезла вышел.
   Парламентский клерк положил  на  стол,  стоявший  посредине  помещения,
подушку с биллями.
   Наступил  перерыв,  продолжавшийся  несколько  минут.  Два  привратника
поставили перед барьером трехступенчатый, обитый пунцовым бархатом помост,
на котором золотые головки гвоздей были расположены узором  геральдических
лилий.
   Двустворчатая дверь снова распахнулась, и чей-то голос возвестил:
   - Верноподданные представители английской палаты общин!
   Это  пристав  черного  жезла  объявил,  о  прибытии   второй   половины
парламента.
   Лорды надели шляпы.
   Члены  палаты  общин,  предшествуемые  спикером,  вошли  с  обнаженными
головами.
   Они  остановились   у   барьера.   На   них   были   костюмы   горожан,
преимущественно черного цвета; каждый имел при себе шпагу.
   Спикер,  достопочтенный  Джон  Смит,  эсквайр,  депутат  от   Андовера,
поднялся на помост перед барьером. На  нем  была  длинная  мантия  черного
атласа  с  широкими  рукавами  и  разрезами  спереди  и  сзади,   обшитыми
завитушками из золотых шпуров; парик у него  был  немного  меньше,  чем  у
лорд-канцлера. Несмотря на  его  величественный  вид,  чувствовалось,  что
здесь он исполняет второстепенную роль.
   Все члены палаты общин почтительно стояли с обнаженными головами  перед
лордами, сидевшими в шляпах.
   Среди представителей нижней палаты можно было увидеть Джозефа  Джекиля,
главного судью города Честера, трех присяжных законоведов ее величества  -
Хупера, Пауиса и Паркера, генерального прокурора и генерального  стряпчего
Саймона Харкорта. За исключением нескольких  баронетов,  дворян  и  девяти
лордов - Харпингтона, Виндзора, Вудстона, Мордаунта,  Гремби,  Скьюдемора,
Фиц-Хардинга, Хайда и Беркли - сыновей пэров  и  наследников  пэрств,  все
остальные принадлежали к среднему сословию. Они стояли  темной  молчаливой
толпой.
   Когда стих шум их шагов, глашатай пристава черного  жезла,  стоявший  у
дверей, воскликнул:
   - Слушайте!
   Коронный клерк встал. Он взял с подушки пергамент и, развернув,  прочел
его.  Это  было  послание  королевы,  в  котором  сообщалось,  что  своими
представителями в парламенте с правом утверждать билли она назначает  трех
комиссаров, а именно...
   Тут клерк повысил голос:
   - Сиднея, графа Годольфина.
   Клерк поклонился лорду  Годольфину.  Лорд  Годольфин  приподнял  шляпу.
Клерк продолжал:
   - Томаса Герберта, графа Пемброка и Монтгомери.
   Клерк поклонился лорду  Пемброку.  Лорд  Пемброк  прикоснулся  к  своей
шляпе. Клерк продолжал:
   - Джона Голлиса, герцога Ньюкасла.
   Клерк поклонился лорду Ньюкаслу. Лорд Ньюкасл в ответ кивнул головой.
   После этого коронный клерк снова сел. Поднялся парламентский клерк. Его
помощник, стоявший на коленях позади него,  последовал  его  примеру.  Оба
стали лицом к трону, а спиною к членам палаты общин.
   На подушке лежало пять биллей. Эти пять биллей, принятые палатой  общин
и одобренные палатой лордов, ожидали королевской санкции.
   Парламентский клерк прочел первый билль.
   Этим актом нижней  палаты  издержки  в  сумме  одного  миллиона  фунтов
стерлингов,  произведенные  королевою  на  украшение   ее   резиденции   в
Гемптон-Корте, относились за счет государства.
   Окончив чтение, клерк низко поклонился трону. Его  помощник  поклонился
еще ниже, затем, став вполоборота к представителям палаты общин, произнес:
   - Королева принимает ваше добровольное даяние и изъявляет  на  то  свое
согласие.
   Затем клерк прочел второй билль.
   Это был проект закона, присуждавшего к тюремному заключению и к  штрафу
всякого уклоняющегося  от  службы  в  войсках  ополчения.  Это  ополчение,
служившее в  царствование  Елизаветы  без  жалованья,  в  ту  пору,  когда
ожидалось прибытие испанской Армады, выставило сто восемьдесят пять