тлу  и,  укрывшись  за  столами,  затаил
дыхание.  Запустив  руку  в  волосы,  он  почесывал  затылок   -   признак
напряженного внимания.
   Судебный пристав сел на скамью перед столом; Баркильфедро сел на  стул;
Урсус и дядюшка Никлс стояли перед ними. Полицейские столпились на  улице,
у закрытых ворот.
   Судебный пристав устремил на Урсуса строгий взор  блюстителя  закона  и
спросил:
   - Вы держите у себя волка?
   Урсус ответил:
   - Не совсем так.
   - Вы держите у себя волка, - повторил судебный пристав,  резко  напирая
на слово "волк".
   - Дело в том... - начал было Урсус и замолчал.
   - Уголовно наказуемый проступок, - сказал пристав.
   Урсус попробовал защищаться:
   - Это домашнее животное.
   Пристав положил руку на стол, растопырив  все  пять  пальцев,  -  жест,
прекрасно выражающий всю силу его власти.
   - Фигляр, завтра в этот час вы  с  вашим  волком  будете  за  пределами
Англии. В противном случае волка заберут, отведут в присутствие и убьют.
   Урсус подумал: "Одно убийство за другим". Однако не произнес ни слова и
только задрожал всем телом.
   - Вы слышите? - продолжал пристав.
   Урсус утвердительно кивнул головой.
   Пристав повторил:
   - И убьют.
   Наступило молчание.
   - Удавят или утопят.
   Судебный пристав посмотрел на Урсуса:
   - А вас - в тюрьму.
   Урсус пробормотал:
   - Господин судья...
   - Вы должны уехать прежде, чем наступит  утро  завтрашнего  дня.  Иначе
приказ будет выполнен.
   - Господин судья...
   - Что?
   - Нам обоим нужно уехать из Англии?
   - Да.
   - Сегодня?
   - Сегодня же.
   - Но как это сделать?
   Дядюшка Никлс был счастлив. Этот  судебный  пристав,  которого  он  так
боялся, выручил его из беды. Полиция пришла ему, Никлсу,  на  помощь.  Она
освободила его от "этих людей". Она сама взяла на себя заботу избавить его
от них. Урсуса, которого он хотел выгнать,  высылала  полиция.  Неодолимая
сила. Попробуй с ней поспорить! Он был в восторге.
   Он вмешался в разговор:
   - Ваша честь, этот человек...
   Он указал пальцем на Урсуса.
   - Этот человек спрашивает, как ему уехать нынче из Англии.  Нет  ничего
проще. На Темзе по обеим сторонам Лондонского моста и днем и  ночью  можно
найти суда, отплывающие в  различные  страны:  в  Данию,  в  Голландию,  в
Испанию, - куда угодно, кроме Франции, с которой мы ведем войну. Многие из
них снимутся с якоря сегодня около часу ночи, когда начнется отлив.  Между
прочими и роттердамская шхуна "Вограат".
   Судебный пристав повел плечом в сторону Урсуса.
   - Хорошо. Уезжайте на любом судне. Хоть на "Вограате".
   - Господин судья... - начал Урсус.
   - Ну?
   - Господин судья, это было бы возможно, если бы у меня, как  и  прежде,
был только возок. Его можно было бы погрузить на корабль. Но...
   - Но что же?
   - Но сейчас у меня "Зеленый ящик", огромный фургон  с  двумя  лошадьми,
который не поместится даже на большом судне.
   - А мне-то что за дело? - возразил пристав.  -  В  таком  случае  волка
убьют.
   Урсус затрепетал, почувствовав, что сердце у него словно сжимает чья-то
ледяная рука. "Изверги! - думал он. - Убийство - их излюбленное занятие".
   Трактирщик с улыбкой обратился к Урсусу:
   - Мистер Урсус, ведь вы же можете продать свой "Зеленый ящик".
   Урсус взглянул на него.
   - Мистер Урсус, вам же сделали предложение.
   - Какое?
   - Предложение насчет фургона, насчет  лошадей.  Насчет  обеих  цыганок.
Насчет...
   - Кто?
   - Хозяин соседнего цирка.
   - Да, верно.
   Урсус вспомнил.
   Никлс повернулся к судебному приставу:
   - Ваша честь, сделка может  состояться  сегодня  же.  Хозяин  соседнего
цирка хочет купить фургон и лошадей.
   - Хозяин цирка поступит разумно, - сказал пристав, - потому что  фургон
и лошади ему очень скоро понадобятся. Он тоже  уедет  сегодня.  Священники
саутворкских приходов подали жалобу на шум и безобразие, которые  творятся
в Таринзофилде. Шериф принял надлежащие меры. Сегодня вечером  на  площади
не останется ни одного балагана. Конец всем  этим  безобразиям.  Почтенный
джентльмен, удостаивающий нас своим присутствием...
   Судебный пристав сделал  паузу,  чтобы  отвесить  поклон  Баркильфедро,
который ответил ему тем же.
   - ...почтенный джентльмен, удостаивающий нас своим присутствием, прибыл
сегодня из Виндзора. Он привез приказы. Ее величество повелела:  "Очистить
площадь".
   Урсус, успевший много передумать за эту ночь, мысленно задавал себе  не
один вопрос. Ведь  в  конце  концов  он  видел  только  гроб.  Мог  ли  он
поручиться, что в нем лежало тело Гуинплена? Мало  ли  узников  умирает  в
тюрьме? На гробе не ставят имя покойника. Вскоре  после  ареста  Гуинплена
кого-то хоронили. Это еще ничего не доказывает: Post hoc, non propter  hoc
[после этого еще не значит вследствие этого (лат.)] - и так далее. Урсусом
снова овладели сомнения. Надежда загорается и сверкает над нашей  скорбью,
подобно тому как горит нефть на воде. Ее  огонек  постоянно  всплывает  на
поверхность людского горя. В конце  концов  Урсус  решил:  "Возможно,  что
хоронили действительно Гуинплена, но это еще не достоверно. Как  знать?  А
вдруг Гуинплен еще жив?"
   Урсус поклонился приставу:
   - Достопочтенный судья, я уеду. Мы уедем. Все уедут. На  "Вограате".  В
Роттердам. Я повинуюсь. Я продам "Зеленый ящик", лошадей, трубы,  цыганок.
Но у меня есть товарищ, которого я не могу оставить. Гуинплен...
   - Гуинплен умер, - произнес чей-то голос.
   Урсусу показалось, будто  он  внезапно  ощутил  холодное  прикосновение
какого-то пресмыкающегося.
   Эти слова произнес Баркильфедро.
   Угас последний луч надежды. Сомнений больше не было. Гуинплен умер.
   Незнакомец должен был знать это доподлинно. У него был  такой  зловещий
вид.
   Урсус поклонился.
   В сущности, дядюшка Никлс был человеком добрым.  Но  когда  не  трусил.
Страх делал его жестоким. Нет никого безжалостнее перепуганного труса.
   Он пробормотал:
   - Это упрощает дело.
   И стал за спиною Урсуса потирать руки,  радуясь,  как  все  эгоисты,  и
мысленно говоря: "Я здесь ни при чем" -  жест  Понтия  Пилата,  умывающего
руки.
   Урсус горестно поник головой. Смертный приговор, вынесенный  Гуинплену,
был приведен в исполнение; он же,  Урсус,  как  ему  только  что  об  этом
объявили, был осужден на  изгнание.  Ничего  другого  не  оставалось,  как
повиноваться. Он задумался.
   Вдруг он почувствовал, что кто-то взял его за локоть. Это  был  спутник
судебного пристава. Урсус вздрогнул.
   Голос, сказавший раньше: "Гуинплен умер", теперь прошептал ему на ухо:
   - Вот десять фунтов стерлингов, которые  посылает  лицо,  желающее  вам
добра.
   И Баркильфедро положил на стол перед Урсусом маленький кошелек.
   Читатель помнит, конечно, про шкатулку, унесенную Баркильфедро.
   Десять гиней - вот и все, что смог уделить Баркильфедро из двух  тысяч.
По совести говоря, этого было вполне достаточно. Дай он Урсусу больше,  он
сам оказался бы в убытке. Ведь он  потратил  немало  труда  на  то,  чтобы
разыскать  лорда,  -  теперь  он  приступал  к  использованию  находки,  и
справедливость требовала, чтобы первая же добыча  с  открытой  им  золотой
россыпи досталась ему. Пускай иные назовут такой поступок низким,  это  их
дело, но удивляться тут не приходится. Просто Баркильфедро любил деньги, в
особенности  краденые.  В  каждом  завистнике  кроется   корыстолюбец.   У
Баркильфедро были свои недостатки - ведь злодеи  не  избавлены  от  мелких
пороков. И у тигров бывают вши.
   Кроме того, здесь сказывалась школа Бекона.
   Баркильфедро повернулся к судебному приставу и сказал:
   - Сударь, будьте любезны, кончайте поскорей.  Я  очень  тороплюсь.  Мне
нужно скакать во весь дух в Виндзор и прибыть туда не позже, чем через два
часа. Я должен донести обо всем и получить дальнейшие приказания.
   Судебный пристав поднялся.
   Он подошел к двери, которая была заперта только на задвижку, открыл ее,
не произнося ни слова,  окинул  взором  полицейских,  поманил  их  к  себе
указательным пальцем. Весь отряд вступил в зал, соблюдая  тишину,  которая
обычно предвещает наступление чего-то грозного.
   Дядюшка  Никлс,  довольный  быстрой  развязкой,  сулившей  конец   всем
осложнениям, был в восторге, что выпутался из беды, но  при  виде  шеренги
выстроившихся полицейских испугался, как бы Урсуса не арестовали у него  в
доме. Один за другим два ареста в его гостинице - сначала Гуинплена, затем
Урсуса - это могло повредить его заведению, так как  посетители  не  любят
тех кабачков, куда часто заглядывает полиция. Наступил момент, когда  надо
было почтительно вмешаться и в то же время проявить  великодушие.  Дядюшка
Никлс  обратил  к  приставу  улыбающееся  лицо,   на   котором   выражение
самоуверенности смягчилось подобострастием.
   - Ваша честь,  я  позволю  себе  заметить,  что  в  почтенных  господах
сержантах нет никакой нужды теперь, когда ясно, что преступный волк  будет
увезен  из  Англии,  а  человек,  носящий   имя   Урсуса,   не   оказывает
сопротивления и собирается в точности исполнить  приказание  вашей  чести.
Пусть ваша честь соблаговолит принять во внимание, что  достойные  всякого
уважения действия полиции, столь необходимые для блага королевства,  могут
причинить ущерб моему заведению, хотя оно ни в чем не повинно. Как  только
площадь, пользуясь выражением ее величества,  будет  очищена  от  фигляров
"Зеленого ящика", на ней не останется больше  преступного  элемента,  ибо,
по-моему, нельзя считать нарушителями законности  ни  слепую  девушку,  ни
обеих  цыганок;  поэтому  я  умоляю  вашу  честь  сократить  свое  высокое
пребывание здесь и отправить назад достойных господ, только  что  вошедших
сюда, так как им больше нечего делать в моем  доме;  если  бы  ваша  честь
позволила мне подтвердить справедливость моих слов смиренным  вопросом,  я
доказал бы бесполезность присутствия этих почтенных господ,  спросив  вашу
честь: поскольку человек, носящий имя Урсуса,  подчиняется  приговору,  то
кого же они намереваются арестовать здесь?
   - Вас, - ответил пристав.
   С  ударом  шпаги,  пронзающей  вас  насквозь,  спорить  не  приходится.
Пораженный как громом, Никлс упал на первый стоявший близ него предмет, не
то на стол, не то на скамью.
   Судебный пристав возвысил голос так, что его могли услышать на площади:
   - Мистер Никлс Племптри, содержатель харчевни, нам нужно покончить  еще
с одним делом. Этот скоморох и волк - бродяги. Они изгоняются  из  Англии.
Но главный виновник - вы. При вашем  попустительстве  был  у  вас  в  доме
нарушен закон, и вы,  человек,  которому  разрешили  содержать  гостиницу,
человек, ответственный за все происходящее в ней, вы терпели бесчинства  в
своем  заведении.  Мистер  Никлс,  у  вас  отныне  отбирается  патент,  вы
заплатите штраф и будете посажены в тюрьму.
   Полицейские окружили трактирщика.
   Судебный пристав указал на Говикема.
   - Этот малый арестуется как ваш сообщник.
   Рука одного из полицейских схватила  за  шиворот  Говикема,  который  с
любопытством взглянул на блюстителя порядка. Он не  очень  испугался,  так
как плохо понимал, в чем дело;  он  насмотрелся  на  всякие  странности  и
мысленно задавал себе вопрос, не продолжают ли еще разыгрывать  перед  ним
комедию.
   Судебный пристав нахлобучил на голову шляпу, сложил руки на животе, что
является высшим выражением величественности, и прибавил:
   - Итак, мистер Никлс, вас отведут в тюрьму и посадят за решетку. Вас  и
этого  мальчишку.  А  ваша  Тедкастерская  гостиница   будет   закрыта   и
заколочена. В назидание другим. Теперь следуйте за нами.




ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ЖЕНЩИНА-ТИТАН


1. ПРОБУЖДЕНИЕ

   - А Дея?
   Гуинплену, смотревшему на занимавшийся  день  в  Корлеоне-Лодже,  в  то
время как в Тедкастерской гостинице происходили  описанные  выше  события,
показалось, что этот возглас донесся к нему извне; но крик  этот  вырвался
из глубины его существа.
   Кому из нас не приходилось слышать голос,  звучащий  в  тайниках  нашей
души?
   К тому же начинало светать.
   Утренняя заря - призыв.
   К чему бы служило солнце, если бы оно не будило совесть, спящую тяжелым
сном?
   Свет и добродетель соприродны друг другу.
   Зовут ли бога Христом или Амуром - в жизни  каждого,  даже  лучшего  из
нас, наступает час, когда мы  забываем  о  нем;  все  мы,  не  исключая  и
праведников, нуждаемся тогда в напоминании, и заря пробуждает в нас  вещий
голос совести. Он предшествует пробуждению в нас чувства долга так же, как
пение петуха предшествует рассвету.
   В хаосе человеческого сердца раздается возглас: "Fiat  lux"  [да  будет
свет (лат.)].
   Гуинплен (мы будем называть его по-прежнему этим именем, ибо  Кленчарли
- только лорд, а Гуинплен - человек) - Гуинплен как бы воскрес.
   Пора было перевязать лопнувшую артерию, иначе он мог утратить последнюю
каплю благородства.
   - А Дея? - сказал он.
   И он почувствовал в своих жилах живительный прилив крови. Словно обдало
его бодрящей  мятежной  волною.  Бурный  наплыв  добрых  мыслей  похож  на
возвращение домой человека, который потерял ключ и взламывает  собственную
дверь. Это насильственное вторжение, но вторжение добра; это  насилие,  но
насилие над игом зла.
   - Дея! Дея! Дея! - повторил он.
   Он как бы закреплял этим именем то, что происходило у него в сердце.
   Он спросил вслух:
   - Где ты?
   И почти удивился, что не получил ответа.
   Оглядывая потолок и стены, как человек, к которому возвращается  разум,
он продолжал вопрошать:
   - Где ты? Где я?
   И он снова заметался по комнате, точно запертый в клетку звери.
   - Где я? В Виндзоре. А ты? В Саутворке. Ах, боже мой! В  первый  раз  в
жизни мы разлучены друг с другом. Кто же разъединил нас?  Я  здесь,  а  ты
там. О! Это невозможно. Этого не будет. Что же со мной сделали?
   Он остановился.
   - Кто это говорил  мне  про  королеву?  Откуда  я  знаю?  Изменился!  Я
изменился? Почему? Потому, что я стал лордом. Знаешь ли ты, что случилось,
Дея? Ты теперь леди. Творятся удивительные дела. Ах, да! Надо выбраться на
настоящую дорогу. Не заблудился ли я? Какой-то человек говорил мне  что-то
непонятное. Я помню  его  слова:  "Милорд,  судьба,  отворяя  одну  дверь,
захлопывает другую. То, что осталось позади вас, уже не существует!" Иначе
говоря: "Вы негодяй!" Этот презренный человек говорил мне все это, пока  я
еще не пришел в себя. Он  воспользовался  тем,  что  я  был  ошеломлен.  Я
оказался его добычей. Где он? Я хочу ответить ему оскорблением! Я, точно в
кошмаре, видел его ехидную улыбку. Ах, но теперь я опять становлюсь  самим
собой! Прекрасно! Они ошибаются, думая, будто  с  лордом  Кленчарли  можно
сделать все, что угодно! Я - пэр Англии,  да,  но  у  пэра  есть  законная
супруга - Дея. Условия? Да разве я приму какие-то условия?  Королева?  Что
мне за дело до королевы? Я ее в глаза не видал.  Не  для  того  родился  я
лордом, чтобы быть рабом. Я получу власть,  но  не  отдам  своей  свободы.
Даром, что ли, сняли с меня оковы? Меня изуродовали - только и всего. Дея!
Урсус! Я с вами. Я был таким, как вы. Теперь вы будете такими, каким  стал
я. Придите! Нет! Я иду к вам! Сейчас же, немедля! Я и  так  слишком  долго
ждал. Что они могут подумать, видя, что я не возвращаюсь? Ах, эти  деньги!
Как смел я послать им деньги! Я должен был сам поспешить к ним.  Я  помню,
этот человек сказал, что мне не выйти отсюда. Посмотрим. Эй, карету! Пусть
подадут карету! Я отправлюсь за ними. Где слуги? Должны же быть слуги, раз
есть господин. Я здесь хозяин! Это мой дом! Я сорву запоры, сломаю  замки,
я ногами вышибу двери. Я насквозь проколю шпагой того, кто  преградит  мне
дорогу: теперь у меня есть  шпага.  Пусть  только  попробуют  оказать  мне
сопротивление. У меня есть жена - это Дея! У меня есть отец -  это  Урсус!
Мой дом - дворец, и я дарю его Урсусу. Мое имя - корона, и я отдаю ее Дее.
Скорей! Сейчас! Вот  я,  Дея.  Одно  только  мгновение  -  и  я  перешагну
разделяющее нас расстояние, вот увидишь!
   И, откинув первую попавшуюся портьеру, он порывисто вышел из комнаты.
   Он очутился в коридоре и бросился вперед.
   Перед ним открылся второй коридор.
   Все двери были настежь.
   Он пошел наугад из комнаты в комнату, из коридора в коридор  в  поисках
выхода.



2. ДВОРЕЦ, ПОХОЖИЙ НА ЛЕС

   Как  и  во  всех  дворцах,   выстроенных   в   итальянском   вкусе,   в
Корлеоне-Лодже было мало дверей. Их заменяли занавесы, портьеры, ковры.
   В те времена не было дворца, который не представлял бы собой  странного
нагромождения  великолепных  палат,   коридоров,   украшенных   позолотой,
мрамором, резными панелями, восточными  шелками,  уединенных  уголков,  то
темных и  таинственных,  то  залитых  светом.  Там  были  веселые,  богато
убранные  покои,  блестевшие  лаком,  плитками  голландского  фаянса   или
португальскими узорными изразцами; амбразуры высоких окон,  верхняя  часть
которых уходила в антресоли, застекленные  кабинеты,  похожие  на  большие
красивые фонари. Глубокие  ниши  в  толстых  стенах  также  могли  служить
уединенными  уголками.  Почти  на  каждом  шагу  попадались   гардеробные,
напоминавшие бонбоньерки. Все это называлось "внутренними покоями". Именно
здесь готовились преступления.
   Такие покои оказывались очень удобными в тех случаях, когда  надо  было
убить герцога Гиза, обесчестить  хорошенькую  жену  президента  Сильвекана
или, позднее, заглушать  крики  юных  девушек,  которых  приводил  Лебель.
Замысловатые строения, где человеку непривычному легко было заблудиться. В
таких дворцах не стоило никакого труда кого угодно похитить и замести  все
следы. В этих изысканных вертепах принцы и вельможи скрывали свою  добычу.
Граф Шароле прятал там госпожу  Куршан,  жену  председателя  кассационного
суда; де Монтюле - дочь Одри, арендатора  земель  Круа-Сен-Ланфруа;  принц
Конти - двух красавиц булочниц из Лиль-Адама; герцог Бекингем  -  бедняжку
Пеньюэл и  т.д.  Все  происходившее  там  совершалось,  если  пользоваться
выражением римского права, vi, clam et precario,  то  есть  насильственно,
тайно и ненадолго. Кто попадал туда, оставался там до тех  пор,  пока  это
было угодно хозяину. Это были позолоченные темницы. Они напоминали собой и
монастырь и сераль. Винтовые лестницы  кружили,  поднимались,  спускались.
Извиваясь спиралью, вереница смежных  комнат  приводила  вас  снова  туда,
откуда вы вышли. Галерея упиралась в молельню.  Исповедальня  примыкала  к
алькову.  Моделью  для  архитекторов,  строивших   королям   и   вельможам
"внутренние покои", служили, очевидно,  разветвления  кораллов  и  ходы  в
губках. Из этого лабиринта, казалось, невозможно было выбраться, но  вдруг
какой-нибудь вращающийся на шарнирах  портрет  оказывался  замаскированной
дверью.  Все  было  предусмотрено.  Да  оно  и  понятно:   здесь   нередко
разыгрывались драмы. Дворец  от  подвалов  до  мансард  представлял  собой
многоэтажный улей. Этот причудливый  звездчатый  коралл,  выросший  внутри
каждого дворца, начиная от Версаля, представлялся как бы жилищем пигмеев в
обиталище титанов.  Коридоры,  альковы,  ниши,  тайники  -  все  это  были
укромные уголки, где высокие особы прятали от людских взоров  свои  низкие
дела.
   Эти извилистые, глухие  переходы  напоминали  об  играх,  о  завязанных
глазах, о руках,  нащупывающих  двери,  о  сдержанном  смехе,  о  жмурках,
прятках и в то  же  время  приводили  на  память  Атридов,  Плантагенетов,
Медичи, свирепых рыцарей  Эльца,  убийство  Риччо,  Мональдески,  людей  с
обнаженными шпагами, преследующих беглеца из комнаты в комнату.
   Такие таинственные убежища, где роскошь предназначена укрывать страшные
злодеяния, были еще в древности. Образцом их могут  служить  сохранившиеся
под землей египетские  гробницы,  как,  например,  склеп  царя  Псаметиха,
обнаруженный раскопками Пассалакки. Древние поэты с ужасом  описывали  эти
таинственные  постройки.  Error  ci