любопытству  черни  отражались  на  этом  лице
небожительницы. Сойдя с горних высот, она позволяла земным тварям  взирать
на себя.
   Урсус, Гуинплен, Винос, Фиби, толпа - все затрепетали, ослепленные этим
блеском; только Дея, погруженная в вечную ночь, ни о чем не знала.
   Эта женщина вызывала мысль о призраке, хотя в  ее  наружности  не  было
ничего такого, что обычно связывают с  этим  словом:  ничего  призрачного,
ничего таинственного, ничего воздушного, никакой дымки; это было  розовое,
свежее, цветущее здоровьем привидение, и, однако, свет падал на нее  таким
образом, что с того места, где находились Урсус и Гуинплен,  она  казалась
им чем-то нереальным. Такие упитанные призраки  действительно  существуют:
они  именуются  вампирами.  Иная  королева,  которая  тоже  кажется  толпе
прелестным видением и пожирает по тридцати миллионов в год,  высасывая  их
из народа, отличается таким же завидным здоровьем.
   Позади этой женщины в полумраке стоял ее грум, el mozo [слуга  (исп.)],
маленький человечек с детским личиком, бледный, хорошенький  и  серьезный.
Очень юные и вместе с тем очень степенные слуги были в то  время  в  моде.
Грум был одет с головы до ног в  бархат  огненно-красного  цвета;  на  его
обшитой золотом  шапочке  красовался  пучок  вьюрковых  перьев,  что  было
отличительным признаком челяди знатных домов и свидетельствовало о высоком
положении его госпожи.
   Лакей - неотъемлемая часть господина, и  потому  в  тени  этой  женщины
нельзя  было  не  заметить  ее  пажа-шлейфоносца.  Наша   память   нередко
удерживает многое без нашего ведома; Гуинплен и не подозревал, что  пухлые
щеки, важный вид и обшитая галуном, украшенная перьями шапочка  маленького
пажа запечатлелись в его памяти. Впрочем, грум вовсе не старался  привлечь
к  себе  чьи-либо  взоры:  обращать  на  себя  внимание  -   значит   быть
непочтительным; он невозмутимо стоял в глубине ложи,  около  самой  двери,
держась как можно дальше от своей госпожи.
   Хотя ее muchacho [мальчик-слуга (исп.)], ее паж, и находился  при  ней,
казалось, что женщина в ложе совершенно одна: слуги в счет не идут.
   Как ни велико было впечатление,  произведенное  незнакомкой,  появление
которой, казалось, входило  в  спектакль,  развязка  "Побежденного  хаоса"
потрясла зрителей еще сильнее. Эффект, как  всегда,  был  неотразим.  Быть
может,  благодаря  присутствию  в  зале  блистательной  зрительницы  (ведь
зритель  иногда  является  участником  спектакля)  публика  была  особенно
наэлектризована. Смех Гуинплена в этот вечер  казался  заразительнее,  чем
когда  бы  то  ни  было.  Все  присутствующие  покатывались  от  хохота  в
неописуемом припадке судорожного  веселья,  и  среди  всех  голосов  резко
выделялся зычный смех Том-Джим-Джека.
   И только незнакомка, просидевшая весь  вечер  неподвижно,  как  статуя,
глядя на сцену пустыми глазами призрака, ни разу не  улыбнулась.  Да,  это
был призрак, но призрак яркий, будто солнечный спектр.
   Когда представление окончилось и стенка фургона была поднята, обитатели
"Зеленого ящика" собрались, по обыкновению, в своем тесном кругу, и  Урсус
высыпал из мешка на уже приготовленный для ужина стол всю выручку. И вдруг
в куче медных монет засверкала испанская золотая унция.
   - Она! - воскликнул Урсус.
   Среди позеленевших медных грошей  золотая  унция  действительно  сияла,
подобно той женщине среди серой толпы.
   - Она заплатила за свое место квадрупль! - продолжал восхищенный Урсус.
   В эту минуту в "Зеленый ящик" вошел хозяин гостиницы; просунув  руку  в
заднее окошко фургона, он отворил в стене форточку, о которой мы упоминали
и которая находилась на уровне окна, благодаря чему из нее видна была  вся
площадь. Он молча поманил к себе Урсуса и знаками показал ему,  чтобы  тот
взглянул на площадь.  От  харчевни  быстро  отъезжала  нарядная  карета  с
роскошной упряжкой и лакеями в шляпах, разукрашенных перьями, и с факелами
в руках.
   Почтительно придерживая  большим  и  указательным  пальцами  квадрупль,
Урсус показал его дядюшке Никлсу и произнес:
   - Это богиня.
   Затем его взор упал  на  карету,  заворачивавшую  за  угол,  на  крышке
которой свет от факелов освещал восьмиконечную корону.
   Тогда он воскликнул:
   - Это больше, чем богиня! Это герцогиня!
   Карета скрылась из виду. Стук колес замер вдали.
   Несколько мгновений Урсус стоял неподвижно, восторженно воздевая кверху
руку с квадруплем, словно дарохранительницу, -  тем  самым  жестом,  каким
возносят святые дары.
   Потом положил монету на стол и,  не  сводя  с  нее  глаз,  заговорил  о
"госпоже". Хозяин гостиницы отвечал на его вопросы. Да, это герцогиня.  Ее
титул известен. А имя? Имени никто не знает. Но  Никлс  рассмотрел  вблизи
карету с гербами и лакеев в шитых  золотом  ливреях.  На  кучере  парик  -
точь-в-точь как у  лорд-канцлера.  Карета  редко  встречающегося  образца,
который в Испании называется "повозка-гробница", - великолепный  экипаж  с
верхом, напоминающим по форме крышку гроба, увенчанную короной.  Грум  был
такой крошечный, что  вполне  свободно  помещался  на  подножке  кареты  с
наружной стороны дверцы.  Эти  миловидные  существа  носят  обычно  шлейфы
знатных дам; иногда же им поручают носить и любовные послания. Заметил  ли
кто  пучок  вьюрковых  перьев  на  его  шапочке?  Вот  бесспорный  признак
знатности его госпожи. Всякий, кто, не имея на то права, украсит  головной
убор своего слуги такими, перьями, платит  штраф.  Никлс  видел  вблизи  и
самое даму. Настоящая  королева.  Такое  богатство  не  может  не  красить
человека. И кожа становится  белей,  и  взгляд  более  гордым,  и  поступь
благороднее, и движения уверенней.  Ничто  не  в  состоянии  сравниться  с
надменным изяществом вечно праздных рук. Никлс описывал  великолепие  этой
белой с голубыми жилками кожи, шею, плечи незнакомки, ее румяна, жемчужные
серьги,  прическу,  волосы,  припудренные  золотым   порошком,   несчетное
множество драгоценных камней, рубинов, алмазов.
   - Они блестят не так ярко, как ее глаза, - пробормотал Урсус.
   Гуинплен молчал.
   Дея слушала.
   - И знаете, что удивительнее всего? - сказал трактирщик.
   - Что? - спросил Урсус.
   - Я видел, как она садилась в карету.
   - Ну и что?
   - Она села не одна.
   - Вот как!
   - С ней сел еще один человек.
   - Кто?
   - Угадайте.
   - Король? - сказал Урсус.
   - Прежде всего, - заметил дядюшка Никлс, - у  нас  теперь  нет  короля.
Нами правит королева. Угадайте же, кто сел в карету этой герцогини.
   - Юпитер, - сказал Урсус.
   Трактирщик ответил:
   - Том-Джим-Джек.
   - Том-Джим-Джек? - вырвалось  у  Гуинплена,  не  проронившего  до  этой
минуты ни слова.
   Все были поражены. Наступило молчание. И в этой тишине  вдруг  раздался
тихий голос Деи:
   - Нельзя ли больше не пускать сюда эту женщину?



8. ПРИЗНАКИ ОТРАВЛЕНИЯ

   "Призрак" больше не возвращался.
   Он не вернулся в ложу, но снова возник в душе Гуинплена.
   Гуинплен был в некотором смятении.
   Ему показалось, что он впервые в жизни увидал женщину.
   И,  сразу  же  отдавшись  необычным  грезам,  он  наполовину   совершил
грехопадение. Надо остерегаться,  грез,  овладевающих  нами  против  нашей
воли. Мечта обладает таинственностью и неуловимостью аромата. По отношению
к мысли она - то же, что благоухание  туберозы.  Порою  она  одурманивает,
словно ядовитый аромат, и проникает в мысли, словно  угар.  Грезами  можно
отравиться так же, как цветами. Упоительное самоубийство, восхитительное и
ужасное!
   Дурные мысли - самоубийство души. В них-то и заключается отрава.  Мечта
привлекает вас, обольщает,  заманивает,  затягивает  в  свои  сети,  затем
превращает вас в своего сообщника: она делает вас  соучастником  в  обмане
совести. Она одурманивает, а потом развращает. О ней можно сказать то  же,
что об азартной игре. Сперва человек бывает жертвой  мошенничества,  затем
начинает плутовать сам.
   Гуинплен предался мечтам.
   Он никогда не видел Женщины.
   Он видел лишь тень ее в женщинах простонародья и видел душу ее в Дее.
   Теперь он увидел настоящую женщину.
   Он увидел теплую, нежную кожу, под которой чувствовалось биение  пылкой
крови; очертания тела, пленяющие четкостью  мрамора  и  плавными  изгибами
волны; высокомерно-бесстрастное лицо, выражающее одновременно и  призыв  и
отказ, лицо с ослепительно прекрасными чертами;  волосы,  точно  озаренные
отблеском пожара; изящество наряда,  пробуждающего  трепет  сладострастия;
обольстительную  полунаготу;  надменное  желание  воспламенять  вожделения
завороженной толпы, но  только  издали;  неотразимое  кокетство;  влекущую
неприступность; искушение, идущее рука  об  руку  с  предвидением  гибели;
обещание чувствам и угрозу рассудку; сложное чувство тревоги,  порожденное
страстным влечением и страхом. Он только что видел все это. Он только  что
видел женщину.
   То, что он только что видел, было и больше и меньше,  чем  женщина.  То
была  влекущая  женская  плоть  -  и  в  то  же   время   богиня   Олимпа.
Олицетворенная чувственность и красота небожительницы.
   Ему воочию предстала тайна пола.
   И где? За пределами досягаемого.
   В бесконечном отдалении от него.
   Какая насмешка судьбы: душу, эту небесную сущность, он держал в  руках,
она принадлежала ему, - это была Дея; женскую плоть, эту сущность  земную,
он только видел издали, на недосягаемой высоте, - это была та женщина.
   Герцогиня!
   "Больше, чем богиня", - так сказал о ней Урсус.
   Какая высота!
   Даже в мечтах было бы страшно взобраться на такую крутизну.
   Неужели он так безрассуден, что думает об этой незнакомке? Он  старался
побороть эти чары.
   Он вспоминал все, что рассказывал ему Урсус о жизни этих высоких, почти
царственных особ; разглагольствования философа, казавшиеся ему до сих  пор
не заслуживающими внимания, теперь становились вехами его  размышлений,  -
наша память нередко  бывает  прикрыта  лишь  тончайшей  пеленой  забвения,
сквозь которую в нужную минуту нам удается разглядеть  то,  что  погребено
под нею; Гуинплен старался представить себе  высший  свет,  мир  знати,  к
которому принадлежала эта женщина, этот мир, стоящий неизмеримо выше  мира
низшего, мира простого  народа,  к  которому  принадлежал  он  сам.  Да  и
принадлежал ли он к народу? Не был ли он, скоморох,  ниже  даже  тех,  кто
находится в самом низу? Впервые с тех пор, как он  стал  мыслить,  у  него
сжалось сердце от сознания своего низкого положения, от того,  что  теперь
мы  назвали  бы  чувством  унижения.  Картины,  набросанные  Урсусом,  его
восторженные лирические описания замков, парков, фонтанов и колоннад,  его
подробные рассказы  о  богатстве  и  могуществе  знати  оживали  в  памяти
Гуинплена, наполняясь образами, в которых действительность  смешивалась  с
фантазией. Он был одержим видениями этих заоблачных  высот.  Ему  казалось
химерой, что человек может быть лордом. А между тем такие люди существуют.
Невероятно, просто невероятно! На свете есть  лорды!  Созданы  ли  они  из
плоти и крови, как все люди? Вряд  ли.  Он  чувствовал,  что  находится  в
глубоком мраке, что он окружен со  всех  сторон  стеною;  словно  человек,
брошенный на дно колодца, он видел  там,  в  зените,  над  самой  головой,
ослепительное смешение лазури, света и видений - обиталище олимпийцев, и в
самом центре этого лучезарного мира сияла она, герцогиня.
   Он испытывал к  этой  женщине  какое-то  странное  чувство,  в  котором
непреодолимое влечение было неотделимо от сознания ее недоступности. И  он
без конца мысленно возвращался к этой  вопиющей  нелепости:  ощущать  душу
близ себя, рядом с собой, тесно соприкасаясь с ней на каждом  шагу,  плоть
же видеть только в идеальной сфере, в области недосягаемого.
   Ни одна из этих мыслей не была  совершенно  четкой.  Это  был  какой-то
туман, где все было зыбко, где все ежеминутно меняло очертания.  Это  было
глубокое смятение чувств.
   Впрочем, ему ни разу не приходило в голову сделать попытку приблизиться
к герцогине. Даже в мечтах не разрешил  бы  он  себе  подняться  на  такую
высоту. И это было его счастьем.
   Ведь стоит лишь раз поставить ногу на ступень этой лестницы,  чтобы  ее
дрожание навсегда помутило ваш рассудок: думаешь, что восходишь на  Олимп,
а попадаешь в Бедлам. Явственное вожделение привело бы Гуинплена  в  ужас.
Но ничего подобного он не испытывал.
   Да и увидит ли он еще когда-нибудь эту женщину?  По  всей  вероятности,
никогда. Влюбиться в зарницу, вспыхнувшую на горизонте, - на такое безумие
не способен никто. Плениться  звездой  -  это  все-таки  еще  понятно:  ее
увидишь снова, она опять появится в небе на том  же  месте.  Но  можно  ли
загореться страстью к промелькнувшей молнии?
   В его душе одна мечта сменялась другою. В них  то  возникал,  то  вновь
исчезал образ этого божества,  этой  величественной,  лучезарной  женщины,
сияющей из глубины ложи. Он то думал о  ней,  то  забывал,  то  отвлекался
чем-нибудь другим, и снова возвращался все к  тем  же  мыслям.  Они  будто
баюкали его, но не могли усыпить.
   Это не давало ему спать в течение нескольких ночей. Бессонница,  как  и
сон, полна видений.
   Нет  почти  никакой  возможности  выразить  точными   словами   неясные
процессы, протекающие в  нашем  мозгу.  Слова  неудобны  именно  тем,  что
очертания их резче, чем контуры мысли.  Не  имея  четких  контуров,  мысли
зачастую сливаются друг с другом; слова  -  иное  дело.  Поэтому  какая-то
смутная часть нашей души всегда ускользает от слов. Слово имеет границы, у
мысли их нет.
   Наш внутренний мир так смутен и необъятен,  что  происходившее  в  душе
Гуинплена  не  имело  почти  никакого  отношения  к  Дее.  Дея  оставалась
средоточием его помыслов, она была священной; ничто не могло коснуться ее.
   А между тем, - душа человека вся соткана из таких противоречий, - в нем
происходила  борьба.  Сознавал  ли  он  это?   Вероятно,   только   смутно
догадывался.
   В самой глубине души, в наиболее уязвимом ее месте, там, где у  каждого
легко может возникнуть трещина, он чувствовал столкновение противоположных
желаний.  Для  Урсуса  все  это  было  бы  ясно.  Гуинплену  было   трудно
разобраться в этом.
   Два инстинкта боролись в нем: влечение к идеалу и влечение  к  женщине.
На мосту, перекинутом через бездну, подобные поединки между ангелом  белым
и ангелом черным происходят нередко.
   Наконец черный ангел был низвергнут.
   Однажды как-то сразу Гуинплен перестал думать о незнакомке.
   Борьба двух начал, схватка между земной и небесной сущностью  Гуинплена
произошла в тайниках его души, на такой ее глубине, что почти не  достигла
его сознания.
   Несомненным было лишь одно: ни на мгновение не  переставал  он  обожать
Дею.
   Когда-то давно - чудилось ему - он пережил какое-то смятение, его кровь
кипела, но теперь с этим было покончено. Осталась только Дея.
   Гуинплен даже удивился бы, если б ему сказали, что Дея хотя одну минуту
была в опасности.
   Неделю или две спустя призрак, который,  казалось,  угрожал  этим  двум
существам, исчез бесследно.
   Сердце Гуинплена снова пламенело одной любовью к Дее.
   К тому же, как мы уже говорили, герцогиня больше не возвращалась.
   Урсус находил это в  порядке  вещей.  "Дама  с  квадруплем"  -  явление
необычное. Такое существо входит однажды, платит за место  золотой,  потом
исчезает бесследна. Жизнь была бы слишком хороша, если б это повторялось.
   Что касается Деи, она ни разу даже не упомянула больше о  той  женщине,
отошедшей в прошлое. Она, вероятно, прислушивалась  к  разговорам;  вздохи
Урсуса  и  время  от  времени  вырывавшиеся   у   него   многозначительные
восклицания: "Не каждый же день получать золотые унции!" пробудили  в  ней
смутный страх. Она теперь больше никогда не заговаривала о  незнакомке.  В
этом сказывался глубокий инстинкт. Порою душа  безотчетно  принимает  меры
предосторожности, тайна которых ей не всегда бывает ясна. Когда молчишь  о
ком-нибудь, кажется, что этим отстраняешь его от себя. Расспрашивая о нем,
боишься привлечь его. Можно оградить себя молчанием, как ограждаешь  себя,
запирая дверь.
   Происшествие было забыто.
   Следовало ли придавать ему какое-либо значение?  Произошло  ли  это  на
самом  деле?  Можно  ли  было  сказать,  что  между  Гуинпленом   и   Деей
промелькнула какая-то тень? Дея не знала об этом, а  Гуинплен  уже  забыл.
Нет. Ничего и не было. Образ герцогини растаял в отдалении, словно  только
померещился им. Просто Гуинплен замечтался на минуту, а теперь очнулся  от
грез. Рассеявшиеся мечты, как и рассеявшийся туман, не оставляют следов, и
после того, как туча пронеслась мимо, любовь в душе испытывает  не  больше
ущерба, чем солнце в небе.



9. ABYSSUS ABYSSUM VOCAT - БЕЗДНА ПРИЗЫВАЕТ БЕЗДНУ

   Исчезло и другое лицо - Том-Джим-Джек. Он вдруг перестал  появляться  в
Тедкастерской гостинице.
   Люди, которым их общественное положение позволяло  видеть  обе  стороны
великосветской жизни лондонской знати, вероятно  заметили,  что  в  то  же
самое время в "Еженедельной газете", между двумя выписками  из  приходских
метрических книг, появилось известие об "отъезде лорда Дэвида  Дерри-Мойр,
коему,  согласно  повелению  ее  величества",  предстояло  снова   принять
командование фрегатом, крейсирующим в составе "белой  эскадры"  у  берегов
Голландии.
   Урсус заметил, что Том-Джим-Джек больше не посещает "Зеленый ящик"; это
очень занимало его. Том-Джим-Джек не показывался с того дня, как  уехал  в
одной карете с дамой, заплатившей квадрупль. Конечно, этот  Том-Джим-Джек,
похищавший герцогинь, был загадкой. Как было  бы  интересно  углубиться  в
исследование такого происшествия! Сколько тут возникало вопросов!  Сколько
можно было бы высказать по этому поводу замечаний! Именно потому  Урсус  и
не обмолвился ни словом.
   Немало повидав на своем веку, он знал, как жестоко  можно  обжечься  на
дерзком любопытстве. Любопытство всегда должно соразмеряться с  положением
любопытствующего. Подслушивая - рискуешь  ухом,  подсматривая  -  рискуешь
глазом. Ничего не видеть  и  ничего  не  слышать  -  самое  благоразумное.
Том-Джим-Джек сел в княжескую  карету,  хозяин  гостиницы  видел,  как  он
садился. Матрос, занявший место рядом с леди, казался  каким-то  чудом,  и
это заставило Урсуса насторожиться.  Прихоти  знатных  людей  должны  быть
священны для лиц низкого звания. Всем этим  существам,  пресмыкающимся  во
прахе, всем, кого высокородные люди называют чернью,  не  остается  ничего
лучшего,  как  забиться  в  свою  нору,  когда  они  замечают   что-нибудь
необычайное. Лишь тот в безопасности, кто сидит  смирно.  Закройте  глаза,
если вам не посчастливилось родиться слепым; заткните уши, если,  на  свою
беду, вы не глухи; крепко держите язык за зубами,  если  вы  не  настолько
совершенны, чтобы быть немым. Великие мира сего  становятся  тем,  чем  им
хочется быть, малые - чем могут; посторонимся же перед неведомым. Не будем
тревожить  мифологию,  не  будем  доискиваться  смысла  видимых   явлений;
почтительно преклонимся перед их показной стороной. Оставим досужие  толки
об  угасании  или  рождении  светил,  происходящем  в  высоких  сферах  по
причинам, нам неизвестным. Для нас,  ничтожных  людишек,  это  по  большей
части оптический обман. Метаморфозы - дело богов; внезапные превращения  и
исчезновения случайно встреченных знатных особ, парящих  где-то  в  высоте
над нами, - туманные события, понять которые невозможно, а изучать опасно.
Излишнее внимание раздражает олимпийцев, занятых  своими  развлечениями  и
причудами; берегитесь, удар грома может разъяснить  вам  лучше  слов,  что
бык, к которому вы слишком пристально присматриваетесь, не кто  иной,  как
Юпитер. Не будем же распахивать складки серой мантии, облекающей  страшных
властителей наших судеб. Равнодушие - это благоразумие. Не шевелитесь -  в
этом ваше спасение. Притворитесь мертвым, и