мучительное опьянение и все то  чувство
стыда, которое содержится в гордости. Неужели он поддастся искушению?
   Она повторила:
   - Люблю тебя!
   И в каком-то исступлении прижала его к своей груди.
   Гуинплен задыхался.
   Вдруг совсем близко от них раздался громкий и пронзительный звонок. Это
звенел колокольчик,  вделанный  в  стену.  Герцогиня  повернула  голову  и
сказала:
   - Что ей нужно от меня?
   И внезапно, подобно отброшенной тугой пружиной крышке люка, в стене  со
стуком отворилась серебряная дверца, украшенная королевской короной.
   Показались внутренние стенки, обтянутые  голубым  бархатом;  в  ней  на
золотом подносе лежало письмо.
   Объемистый квадратный конверт был положен с  таким  расчетом,  чтобы  в
глаза  сразу  бросилась  крупная  печать  из  алого  сургуча.  Колокольчик
продолжал звенеть.
   Открытая дверца почти касалась кушетки, на которой  сидели  Джозиана  и
Гуинплен. Все еще одной рукой обнимая  Гуинплена,  герцогиня  наклонилась,
взяла письмо и  захлопнула  дверцу.  Отверстие  закрылось,  и  колокольчик
умолк.
   Герцогиня сломала печать, разорвала конверт, вынула из него два листа и
бросила конверт на пол к ногам Гуинплена.
   Печать  надломилась  таким  образом,  что  Гуинплен   мог   рассмотреть
королевскую корону и под нею букву "А". На другой стороне конверта  стояла
надпись: "Ее светлости герцогине Джозиане".
   Джозиана вынула из него большой лист пергамента и маленькую записку  на
веленевой бумаге. На пергаменте стояла зеленая канцелярская печать больших
размеров, свидетельствовавшая о том,  что  документ  относится  к  знатной
особе. Герцогиня, все еще в  упоении  восторга,  затуманившего  ее  глаза,
сделала еле заметную недовольную гримасу.
   - Ах, что это она мне опять посылает? - сказала она.  -  Бумаги!  Какая
надоедливая женщина!
   И, отложив в сторону пергамент, она развернула записку.
   - Ее почерк. Почерк моей сестры. Как мне это наскучило! Гуинплен, я уже
спрашивала тебя: умеешь ты читать? Умеешь?
   Гуинплен утвердительно кивнул головой.
   Она растянулась на кушетке, со странной стыдливостью спрятала ноги  под
халат, опустила  широкие  рукава,  оставив,  однако,  открытой  грудь,  и,
обжигая Гуинплена  страстным  взглядом,  протянула  ему  листок  веленевой
бумаги.
   - Ну вот, Гуинплен,  ты  -  мой  теперь.  Начни  же  свою  службу.  Мой
возлюбленный, прочти, что пишет мне королева.
   Гуинплен взял письмо, развернул и  стал  читать  голосом,  дрожащим  от
самых разнообразных чувств:

   "Герцогиня!
   Всемилостивейше посылаем  вам  прилагаемую  при  сем  копию  протокола,
заверенную и подписанную нашим слугою  Вильямом  Коупером,  лорд-канцлером
королевства Англии, из какового протокола выясняется весьма примечательное
обстоятельство, а именно, что законный сын лорда Кленчарли,  известный  до
сих пор под именем Гуинплена и ведший низкий, бродячий образ жизни в среде
странствующих  фигляров  и  скоморохов,  ныне  разыскан,  и  личность  его
установлена. Всех принадлежащих ему прав  состояния  он  лишился  в  самом
раннем  возрасте.  Согласно   законам   королевства   и   в   силу   своих
наследственных прав,  лорд  Фермен  Кленчарли,  сын  лорда  Линнея,  будет
сегодня же восстановлен в своем звании и введен в палату лордов. А посему,
желая выразить вам нашу благосклонность и сохранить за вами право владения
переданными    вам    поместьями    и    земельными    угодьями     лордов
Кленчарли-Генкервиллей, мы предназначаем его вам  в  женихи  взамен  лорда
Дэвида  Дерри-Мойр.  Мы  распорядились  доставить  лорда  Фермена  в  вашу
резиденцию  Корлеоне-Лодж;  мы  приказываем  и,  как  сестра  и  королева,
изъявляем желание, чтобы лорд Фермен Кленчарли, до сего  времени  носивший
имя Гуинплена, вступил с вами в брак  и  стал  вашим  мужем.  Такова  наша
королевская воля".

   Пока Гуинплен читал - голосом, изменявшимся почти при каждом  слове,  -
герцогиня, приподнявшись с подушки, слушала, не сводя с него  глаз.  Когда
он кончил, она вырвала у него из рук письмо.
   - "Анна, королева", - задумчиво произнесла она, взглянув на подпись.
   Подобрав  с  полу  пергамент,  она  быстро  пробежала  его.  Это   была
засвидетельствованная  саутворкским   шерифом   и   лорд-канцлером   копия
признаний компрачикосов, погибших на "Матутине".
   Она еще раз перечла письмо королевы. Затем сна сказала:
   - Хорошо.
   И совершенно спокойно, указывая Гуинплену на портьеру, отделявшую их от
галереи, она проговорила:
   - Выйдите отсюда.
   Окаменевший Гуинплен не трогался с места.
   Ледяным тоном она повторила:
   - Раз вы мой муж, - уходите.
   Гуинплен, опустив глаза, словно виноватый, не вымолвил ни  слова  и  не
пошевельнулся.
   Она прибавила:
   - Вы не имеете права оставаться здесь. Это место моего любовника.
   Гуинплен сидел как пригвожденный.
   - Хорошо, - сказала она, - в таком случае  уйду  я.  Так  вы  мой  муж?
Превосходно! Я ненавижу вас.
   Она встала и, сделав в пространство высокомерный прощальный жест, вышла
из комнаты.
   Портьера галереи опустилась за ней.



5. УЗНАЮТ ДРУГ ДРУГА, ОСТАВАЯСЬ НЕУЗНАННЫМИ

   Гуинплен остался один.
   Один перед теплой ванной и неубранной постелью.
   В голове его царил полный хаос. То, что возникало в его сознании,  даже
не  было  похоже  на  мысли.  Это  было  нечто  расплывчатое,  бессвязное,
непонятное и  мучительное.  Перед  его  взором  проносились  рой  за  роем
леденящие душу образы.
   Вступление в неведомый мир дается не так-то легко.
   Начиная с письма герцогини, принесенного грумом, на Гуинплена  одно  за
другим обрушилось столько неожиданных событий, час от  часу  непостижимее.
До этой минуты он словно спал, но все видел ясно. Теперь, так и не придя в
себя, он вынужден был брести ощупью.
   Он не размышлял.  Он  даже  не  думал.  Он  просто  подчинялся  течению
событий.
   Он продолжал сидеть на кушетке, на том самом месте,  где  его  оставила
герцогиня.
   Вдруг в глубокой  тишине  раздались  чьи-то  шаги.  Шаги  мужчины.  Они
приближались со стороны, противоположной галерее, куда скрылась герцогиня.
Они звучали глухо,  но  отчетливо.  Как  ни  был  поглощен  Гуинплен  всем
происшедшим, он насторожился.
   За откинутым герцогиней серебристым занавесом, позади кровати, в  стене
внезапно распахнулась замаскированная расписным зеркалом дверь, и  веселый
мужской голос огласил зеркальную комнату  припевом  старинной  французской
песенки:

   Три поросенка, развалясь в грязи,
   Как старые носильщики ругались.

   Вошел мужчина в расшитом золотом морском мундире.
   Он был при шпаге и держал в руке украшенную перьями шляпу с кокардой.
   Гуинплен вскочил, словно его подбросило пружиной.
   Он узнал вошедшего, и тот, узнал его.
   Из их уст одновременно вырвался крик:
   - Гуинплен!
   - Том-Джим-Джек!
   Человек со шляпой, украшенной перьями,  подошел  к  Гуинплену,  который
скрестил руки на груди.
   - Как ты здесь очутился, Гуинплен?
   - А ты как попал сюда, Том-Джим-Джек?
   - Ах, я понимаю! Каприз Джозианы. Фигляр, да еще урод впридачу. Слишком
соблазнительное для нее существо, она не  могла  устоять.  Ты  переоделся,
чтобы прийти сюда, Гуинплен?
   - И ты тоже, Том-Джим-Джек?
   - Гуинплен, что означает это платье вельможи?
   - А что означает этот офицерский мундир, Том-Джим-Джек?
   - Я не отвечаю на вопросы, Гуинплен.
   - Я тоже, Том-Джим-Джек.
   - Гуинплен, мое имя не Том-Джим-Джек.
   - Том-Джим-Джек, мое имя не Гуинплен.
   - Гуинплен, я здесь у себя дома.
   - Том-Джим-Джек, я здесь у себя дома.
   - Я запрещаю тебе повторять мои слова. Ты не лишен иронии,  но  у  меня
есть трость. Довольно передразнивать меня, жалкий шут!
   Гуинплен побледнел.
   - Сам ты шут! Ты ответишь мне за это оскорбление.
   - В твоем балагане, на кулаках, - сколько угодно.
   - Нет, здесь, и на шпагах.
   - Шпага, мой  любезный,  -  оружие  джентльменов.  Я  дерусь  только  с
равными. Одно дело рукопашная, тут  мы  равны,  шпага  же  -  дело  совсем
другое.  В  Тедкастерской  гостинице  Том-Джим-Джек  может  боксировать  с
Гуинпленом. В Виндзоре же об  этом  не  может  быть  и  речи.  Знай:  я  -
контр-адмирал.
   - А я - пэр Англии.
   Человек, которого Гуинплен до сих пор  считал  Том-Джим-Джеком,  громко
расхохотался.
   - Почему же не король? Впрочем, ты прав. Скоморох может исполнять любую
роль. Скажи уж прямо, что ты Тезей, сын афинского царя.
   - Я пэр Англии, и мы будем драться.
   - Гуинплен, мне это надоело. Не шути с тем, кто может приказать  высечь
тебя. Я - лорд Дэвид Дерри-Мойр.
   - А я - лорд Кленчарли.
   Лорд Дэвид вторично расхохотался.
   - Ловко придумано! Гуинплен - лорд  Кленчарли!  Это  как  раз  то  имя,
которое необходимо, чтобы обладать Джозианой. Так и быть, я тебе прощаю. А
знаешь, почему? Потому что мы оба ее возлюбленные.
   Портьера, отделявшая  их  от  галереи,  раздвинулась,  и  чей-то  голос
произнес:
   - Вы оба, милорды, ее мужья.
   Оба обернулись.
   - Баркильфедро! - воскликнул лорд Дэвид.
   Это был действительно Баркильфедро.
   Улыбаясь, он низко кланялся обоим лордам.
   В нескольких шагах позади него стоял дворянин с  почтительным,  строгим
выражением лица; в руках у незнакомца был черный жезл.
   Незнакомец подошел к Гуинплену, трижды  отвесил  ему  низкий  поклон  и
сказал:
   - Милорд, я пристав черного жезла. Я  явился  за  вашей  светлостью  по
приказанию ее величества.




ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. КАПИТОЛИЙ И ЕГО ОКРЕСТНОСТИ


1. ТОРЖЕСТВЕННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ ВО ВСЕХ ЕЕ ПОДРОБНОСТЯХ

   Та ошеломляющая сила, которая привела Гуинплена в Виндзор и  в  течение
уже стольких часов возносила все выше и выше, теперь снова перенесла его в
Лондон.
   Непрерывной чередой  промелькнули  перед  ним  все  эти  фантастические
события.
   Уйти от них было невозможно. Едва завершалось одно, как  на  смену  ему
являлось другое.
   Он не успевал даже перевести дыхание.
   Кто видел жонглера, тот воочию видел  человеческую  судьбу.  Эти  шары,
падающие, взлетающие вверх и снова падающие, - не  образ  ли  то  людей  в
руках судьбы? Она так же бросает их. Она так же ими играет.
   Вечером того же дня Гуинплен очутился в необычайном месте.
   Он восседал на скамье, украшенной геральдическими лилиями.  Поверх  его
атласного,  шитого  золотом  кафтана  была  накинута  бархатная  пурпурная
мантия, подбитая белым шелком и отороченная горностаем, с горностаевыми же
наплечниками, обшитыми золотым галуном.  Вокруг  него  были  люди  разного
возраста, молодые и старые. Они восседали так же, как и он, на  скамьях  с
геральдическими лилиями и так  же,  как  и  он,  были  одеты  в  пурпур  и
горностай.
   Прямо перед собой он видел других людей. Эти стояли на коленях,  мантии
их были из черного шелка. Некоторые из них что-то писали.
   Напротив себя, немного  поодаль,  он  видел  ступени,  которые  вели  к
помосту,  крытому  алым  бархатом,  балдахин,  широкий   сверкающий   щит,
поддерживаемый  львом  и  единорогом,  а  под  балдахином,   на   помосте,
прислоненное к щиту позолоченное, увенчанное короной кресло. Это был трон.
   Трон Великобритании.
   Гуинплен, ставший пэром, находился в палате лордов Англии.
   Каким же образом произошло это  введение  Гуинплена  в  палату  лордов?
Сейчас расскажем.
   Весь  этот  день,  с  утра  до  вечера,  от  Виндзора  до  Лондона,  от
Корлеоне-Лоджа до Вестминстерского дворца  был  днем  его  восхождения  со
ступени на ступень. И на каждой ступени его ждало новое головокружительное
событие.
   Его увезли из  Виндзора  в  экипаже  королевы  в  сопровождении  свиты,
подобающей пэру.  Почетный  конвой  очень  напоминает  стражу,  охраняющую
узника.
   В этот день обитатели домов, расположенных вдоль дороги из  Виндзора  в
Лондон, видели, как пронесся вскачь отряд личного  ее  величества  конвоя,
сопровождавший две стремительно мчавшиеся коляски. В первой из  них  сидел
пристав с черным жезлом в руке. Во второй  можно  было  разглядеть  только
широкополую  шляпу  с  белыми  перьями,  бросавшую  густую  тень  на  лицо
сидевшего в коляске человека. Кто это был? Принц или узник?
   Это был Гуинплен.
   Судя по всем признакам, кого-то везли не то в лондонский Тауэр, не то в
палату лордов.
   Королева устроила все как подобает.  Для  сопровождения  будущего  мужа
своей сестры она дала людей из собственного своего конвоя.
   Во главе кортежа скакал верхом помощник пристава черного жезла.
   На  откидной  скамейке  против  пристава  лежала  серебряная   парчовая
подушка, а на ней черный портфель с изображением королевской короны.
   В Брайтфорде, на последней станции перед Лондоном, обе коляски и конвой
остановились.
   Здесь  их  уже  дожидалась   карета   с   черепаховыми   инкрустациями,
запряженная четверкой лошадей,  с  четырьмя  лакеями  на  запятках,  двумя
форейторами впереди и кучером в парике. Колеса,  подножки,  дышло,  ремни,
поддерживающие кузов кареты,  были  позолочены.  Кони  были  в  серебряной
сбруе.
   Этот парадный экипаж, сделанный по совершенно особому рисунку, был  так
великолепен, что, несомненно, мог бы занять место в числе  тех  пятидесяти
знаменитых карет, изображения которых оставил нам Рубо.
   Пристав черного жезла вышел из экипажа, его помощник соскочил с лошади.
   Помощник пристава черного  жезла  снял  со  скамеечки  дорожной  кареты
парчовую подушку,  на  которой  лежал  портфель,  украшенный  изображением
короны, и, взяв ее в обе руки, стал позади пристава.
   Пристав черного  жезла  отворил  дверцы  пустой  кареты,  затем  дверцы
коляски,  в  которой  сидел  Гуинплен,  и,  почтительно  склонив   голову,
предложил Гуинплену пересесть в парадный экипаж.
   Гуинплен вышел из коляски и сел в карету.
   Пристав с жезлом и его помощник с подушкой последовали за ним и уселись
на низкой откидной скамеечке, на которой  в  старинных  парадных  экипажах
обыкновенно помещались пажи.
   Внутри  карета  была  обтянута  белым  атласом,   отделанным   беншским
кружевом, серебряными позументами и кистями. Потолок был украшен гербами.
   Форейторы, сопровождавшие дорожные экипажи,  были  одеты  в  придворные
ливреи. Кучер, форейторы и лакеи парадного  экипажа  были  в  великолепных
ливреях уже другого образца.
   Сквозь то полусознательное состояние, в котором он находился,  Гуинплен
все же обратил внимание на эту пышно разодетую челядь и  спросил  пристава
черного жезла:
   - Чьи это слуги?
   Пристав черного жезла ответил:
   - Ваши, милорд.
   В этот день палата лордов должна  была  заседать  вечером.  Curia  erat
serena  [заседание  происходило  вечером   (лат.)],   отмечают   старинные
протоколы. В Англии парламент охотно ведет ночной образ  жизни.  Известно,
что Шеридану однажды пришлось начать речь в  полночь  и  закончить  ее  на
заре.
   Оба дорожных экипажа вернулись в Виндзор  пустыми;  карета,  в  которую
пересел  Гуинплен,  направилась  в  Лондон.  Эта  карета  с   черепаховыми
инкрустациями, запряженная четверкой лошадей, двинулась  из  Брайтфорда  в
Лондон шагом, как это полагалось карете, управляемой кучером в  парике.  В
лице этого исполненного важности кучера церемониал вступил в свои права  и
завладел Гуинпленом.
   Впрочем,  медлительность  переезда,   судя   по   всему,   преследовала
определенную цель. В дальнейшем мы увидим, какую.
   Еще не наступила ночь, но было уже  довольно  поздно,  когда  карета  с
черепаховыми инкрустациями  остановилась  перед  Королевскими  воротами  -
тяжелыми низкими воротами между двумя башнями, служившими сообщением между
Уайт-Холлом и Вестминстером.
   Конвой живописной группой окружил карету.
   Один из лакеев, соскочив с запяток, отворил дверцы.
   Пристав черного жезла в сопровождении помощника, несшего подушку, вышел
из кареты и обратился к Гуинплену:
   - Благоволите выйти, милорд. Не снимайте, ваша милость, шляпы.
   Под дорожным плащом на Гуинплене был надет атласный кафтан,  в  который
его переодели накануне. Шпаги при нем не было.
   Плащ он оставил в карете.
   Под аркой Королевских ворот, служившей въездом для экипажей, находилась
боковая дверь, к которой вело несколько ступенек.
   Церемониал   требует,   чтобы   лицу,   которому   оказывается   почет,
предшествовала свита.
   Пристав черного жезла, сопровождаемый помощником, шел впереди.
   Гуинплен следовал за ними.
   Они поднялись по ступенькам, вошли в боковую дверь и  спустя  несколько
мгновений  очутились  в  просторном  круглом  зале  с  массивной  колонной
посредине.
   Зал  помещался  в  первом  этаже  башни  и  был  освещен  очень  узкими
стрельчатыми окнами; должно  быть,  здесь  и  в  полдень  царил  полумрак.
Недостаток света иногда усугубляет  торжественность  обстановки.  Полумрак
величественен.
   В комнате стояли тринадцать человек: трое впереди,  шестеро  во  втором
ряду и четверо позади.
   На одном  из  стоявших  впереди  был  камзол  алого  бархата,  на  двух
остальных тоже алые камзолы, но атласные. У  каждого  из  этих  троих  был
вышит на плече английский герб.
   Шесть человек, составлявшие второй ряд, были в далматиках белого муара;
на груди у каждого из них красовался свой особый герб.
   Четверо последних, одетых в  черный  муар,  отличались  друг  от  друга
какой-нибудь особенностью в одежде: на первом был голубой плащ, у  второго
- пунцовое изображение святого Георгия на груди, у третьего - два  вышитых
малиновых креста на спине и  на  груди,  на  четвертом  -  черный  меховой
воротник. Все были в париках, без шляп и при шпагах.
   В полумраке их лица трудно было различить. Они также  не  могли  видеть
лица Гуинплена.
   Пристав поднял свой черный жезл и произнес:
   - Милорд  Фермен  Кленчарли,  барон  Кленчарли-Генкервилл!  Я,  пристав
черного жезла, первое должностное лицо в приемной ее  величества,  передаю
вашу светлость кавалеру ордена Подвязки, герольдмейстеру Англии.
   Человек в алом бархатном камзоле выступил вперед, поклонился  Гуинплену
до земли и сказал:
   -  Милорд  Фермен  Кленчарли,  я  -  кавалер  ордена  Подвязки,  первый
герольдмейстер Англии. Я получил свое  звание  от  его  светлости  герцога
Норфолка,  наследственного  графа-маршала.  Я  присягал  королю,  пэрам  и
кавалерам ордена Подвязки. В  день  моего  посвящения,  когда  граф-маршал
Англии оросил мне голову вином из кубка, я торжественно  обещался  служить
дворянству, избегать общества  людей,  пользующихся  дурной  славой,  чаще
оправдывать, чем обвинять  людей  знатных  и  оказывать  помощь  вдовам  и
девицам. На моей обязанности лежит устанавливать порядок похорон  пэров  и
охранять их гербы. Предоставляю себя в распоряжение вашей светлости.
   Первый из двух одетых  в  атласные  камзолы  отвесил  низкий  поклон  и
сказал:
   -  Милорд,  я  -  Кларенс,  второй  герольдмейстер  Англии.   На   моей
обязанности  лежит  устанавливать  порядок  похорон  дворян,  не   имеющих
пэрского титула. Предоставляю себя в распоряжение вашей светлости.
   Затем выступил второй, поклонился и сказал:
   - Милорд, я - Норрой, третий герольдмейстер Англии. Предоставляю себя в
распоряжение вашей светлости.
   Шесть человек,  составлявшие  второй  ряд,  не  кланяясь,  сделали  шаг
вперед.
   Первый, направо от Гуинплена, сказал:
   - Милорд, мы - шесть герольдов Англии. Я - Йорк.
   Затем каждый из герольдов по очереди назвал себя:
   - Я - Ланкастер.
   - Я - Ричмонд.
   - Я - Честер.
   - Я - Сомерсет.
   - Я - Виндзор.
   На груди у каждого из них был вышит герб того графства или  города,  по
названию которого он именовался.
   Четверо последних, одетые в черное и стоявшие позади герольдов, хранили
молчание.
   Герольдмейстер, кавалер ордена Подвязки,  указал  на  них  Гуинплену  и
представил:
   - Милорд, вот четверо оруженосцев. - Голубая Мантия.
   Человек в голубом плаще поклонился.
   - Красный Дракон.
   Человек с изображением святого Георгия на груди поклонился.
   - Красный Крест.
   Человек с