в   полукруглом
углублении массивного свода и висела на узловатых прочных петлях; она была
заперта  на  большой  замок,  снабжена  тяжелым  молотком,  сплошь  усеяна
гвоздями и словно покрыта панцирем из металлических пластинок  и  блях:  в
ней было больше железа, чем дерева.
   В переулке - ни души. Ни лавок, ни прохожих.  Но  откуда-то  поблизости
доносился непрерывный шум, как будто рядом  с  переулком  протекал  бурный
поток. Это был гул голосов и грохот  экипажей.  Возможно,  что  по  другую
сторону почерневшего здания  проходила  большая  улица,  вероятно  главная
улица Саутворка, упиравшаяся одним  концом  в  Кентерберийскую  дорогу,  а
другим - в Лондонский мост.
   На всем протяжении переулка случайный наблюдатель  мог  бы  обнаружить,
кроме конвоя,  окружавшею  Гуинплена,  только  одно  человеческое  лицо  -
смертельно бледный профиль Урсуса, который рискнул  наполовину  высунуться
из тени, падавшей от стены. Он притаился в  одном  из  коленчатых  изгибов
переулка, смотрел и боялся увидеть.
   Отряд выстроился перед калиткой.
   Гуинплен находился в центре, но теперь  жезлоносец  со  своим  железным
жезлом стоял позади него. Судебный пристав поднял молоток и  постучал  три
раза. Оконце открылось. Судебный пристав произнес:
   - По указу ее величества.
   Тяжелая  дубовая,  окованная  железом  дверь  повернулась  на   петлях,
открылся темный, холодный проем, напоминавший вход в пещеру. Страшный свод
терялся во мраке.
   Урсус видел, как Гуинплен исчез под этим сводом.



5. УЖАСНОЕ МЕСТО

   Жезлоносец  вошел  вслед  за  Гуинпленом.  За  жезлоносцем  -  судебный
пристав. За ним - весь отряд. Калитка захлопнулась.
   Тяжелая дверь вплотную прилегла к каменному косяку, и не было видно, ни
кто открыл ее, ни кто ее запер. Казалось, засовы сами собой вошли в скобы.
В некоторых очень  давней  постройки  смирительных  домах  еще  существуют
подобные механизмы, служившие в старину для вящего устрашения преступника.
Дверь, привратник  которой  оставался  незримым.  Это  придавало  тюремным
воротам сходство с вратами ада.
   Эта калитка была задним ходом Саутворкской тюрьмы.
   В этом покрытом плесенью  угрюмом  здании  не  было  ни  одной  детали,
которая шла бы вразрез с мрачным видом, свойственным всякой тюрьме.
   Языческий храм, воздвигнутый  некогда  катьюкланами  в  честь  могонов,
древних божеств Англии,  ставший  впоследствии  дворцом  для  Этелульфа  и
крепостью  для  Эдуарда  Святого,  а  в  1199  году  превращенный  Иоанном
Безземельным в место заключения, - вот что представляла собою Саутворкская
тюрьма. Это сооружение, вначале  пересеченное  улицей,  подобно  тому  как
Шенонсо пересекается рекой, в течение одного или двух столетий  было  тем,
что по-английски называется gate, то есть укрепленной заставой  городского
предместья; затем проезд заложили.  В  Англии  еще  сохранилось  несколько
тюрем этого типа:  в  Лондоне  -  Ньюгейт,  в  Кентербери  -  Вестгейт,  в
Эдинбурге - Кенонгейт. Французская Бастилия на первых порах  тоже  служила
заставой.
   Почти все английские тюрьмы имели один и тот же внешний вид: снаружи  -
высокая стена, внутри - целый улей тюремных камер. Трудно представить себе
что-либо мрачнее этих готических тюрем, в которых паук и правосудие  ткали
свою паутину и куда в то время не проник  еще,  подобно  солнечному  лучу,
Джон Ховард. Все они, подобно старинной брюссельской  "геенне",  могли  бы
быть названы "домом слез".
   Глядя на эти угрюмые здания, люди испытывали ту же щемящую тоску, какую
чувствовали древние мореплаватели, проезжая мимо ада  рабов,  упоминаемого
Плавтом, мимо  островов  железного  лязга,  ferricrepiditae  insulae,  при
приближении к которым слышен был звон цепей.
   В Саутворкскую тюрьму, старинное место пыток и изгнания бесов,  вначале
сажали  преимущественно  колдунов,  как  на  то  указывало   полустершееся
двустишие, высеченное на камне над калиткой:

   Sunt arreptitii vexati daemone multo.
   Est energumenus quem daemon possidet unus
   [Бесноватые - это те, кого мучат многие бесы.
   Тот, кем владеет лишь один бес, - только одержимый (лат.)].

   Эти стихи устанавливают тонкое различие между одержимым и бесноватым.
   Над этой надписью была прибита к стене  виселичная  лестница  -  символ
высшего правосудия; она была когда-то сделана  из  дерева,  но  окаменела,
будучи зарыта в землю близ Вобурнского аббатства, в  Асплей-Говисе,  почва
которого обладает свойством все превращать в камень.
   Саутворкская тюрьма, ныне  уже  разрушенная,  выходила  на  две  улицы,
сообщавшиеся между собой в те времена, когда она служила воротами;  в  ней
было два входа: один, парадный, с  главной  улицы,  предназначавшийся  для
властей, другой - с переулка, "скорбный вход", для всех прочих смертных, а
также для покойников, ибо когда в  тюрьме  умирал  заключенный,  его  труп
выносили в эту калитку. Это было тоже своего рода освобождение.  Смерть  -
свобода, даруемая вечностью.
   Этим "скорбным входом" Гуинплена ввели в тюрьму.
   Переулок, как мы уже  говорили,  представлял  выложенную  камнем  узкую
дорожку, сжатую с обеих сторон стенами. В Брюсселе  есть  такой  переулок,
именуемый "Улицей для  одного  прохожего".  Стены  были  неравной  высоты:
высокая стена была стеной тюрьмы, низкая - оградой кладбища.  Эта  ограда,
за которой окончательно превращалось в прах тело,  наполовину  сгнившее  в
тюрьме, была не выше человеческого роста. Ее ворота  приходились  как  раз
напротив тюремной калитки. Покойнику только и было труда, что  перебраться
через улицу. Достаточно было сделать двадцать  шагов  вдоль  стены,  чтобы
очутиться на кладбище. К высокой стене была прибита  виселичная  лестница;
напротив, на кладбищенской ограде, красовалось изваяние черепа. Одна стена
нисколько не ослабляла мрачного впечатления от другой.



6. КАКИЕ СУДЕБНЫЕ ЧИНЫ СКРЫВАЛИСЬ ПОД ПАРИКАМИ ТОГО ВРЕМЕНИ

   Если бы кто-нибудь в эту  минуту  посмотрел,  что  творится  по  другую
сторону тюрьмы -  со  стороны  ее  фасада,  он  увидел  бы  главную  улицу
Саутворка и мог бы заметить у монументального  парадного  подъезда  здания
дорожную карету с крытыми козлами, напоминавшую  нынешние  кабриолеты.  Ее
окружала кучка  любопытных.  Карета  была  разукрашена  гербами,  и  толпа
видела, как из нее вышел человек, который исчез  затем  в  дверях  тюрьмы;
вероятно, судья, - решили  присутствовавшие,  ибо  в  Англии  судьи  часто
бывали из дворян и имели "право на герб".  Во  Франции  герб  и  судейская
мантия почти всегда исключали  друг  друга;  герцог  Сен-Симон,  говоря  о
судьях, как-то выразился: "люди этого сословия". В Англии же звание  судьи
нисколько не бесчестило дворянина.
   В Англии существуют должности выездных судей; они называются "окружными
судьями", и не было ничего проще, как принять эту карету за экипаж  судьи,
совершающего  объезд.  Несколько  необычным  казалось   только   то,   что
предполагаемый судья вышел не из самой кареты, а сошел с козел, где хозяин
обычно не сидит. Другая странность: в ту  эпоху  в  Англии  путешествовали
либо в дилижансе, уплачивая по шиллингу за каждые пять миль, либо  верхом,
с оплатой по три су за  милю  и  по  четыре  су  форейтору  после  каждого
перегона;  тот,  кто  позволял  себе  путешествовать  на   перекладных   в
собственной карете, платил за каждую  лошадь  и  за  каждую  милю  столько
шиллингов, сколько су платил ехавший верхом; карета же,  остановившаяся  у
подъезда  Саутворкской  тюрьмы,  была  запряжена   четверкой   лошадей   и
управлялась двумя форейторами - княжеская роскошь.  Наконец  больше  всего
возбуждало любопытство и сбивало с толку  то  обстоятельство,  что  карета
была тщательно закрыта со всех сторон.  Верх  был  поднят.  Окошечки  были
защищены  ставнями;  все  отверстия,  куда  только  мог  проникнуть  глаз,
заслонены; снаружи нельзя было видеть того, что было  внутри  экипажа,  и,
вероятно, изнутри точно так же не  было  видно  ничего  из  происходившего
снаружи. Впрочем, судя по всему, в карете никого не было.
   Так как Саутворк входил в состав Серрейского графства, то  Саутворкская
тюрьма  была  подведомственна  серрейскому  шерифу.  Такое   разграничение
подсудности было в Англии  явлением  обычным.  Так,  например,  лондонский
Тауэр считался расположенным вне территории какого-либо графства, то есть,
с точки зрения юридической, как бы висел в  воздухе.  Тауэр  не  признавал
никаких судебных властей, кроме своего констебля, носившего звание  custos
turris [страж башни (лат.)]. Тауэр имел свою собственную юрисдикцию,  свою
церковь, свой суд, свое особое управление. Власть кустода, или  констебля,
простиралась и за пределы Лондона на двадцать одно селение.
   В Великобритании существует множество юридических несообразностей: так,
в частности, должность  главного  канонира  Англии  подчинена  лондонскому
Тауэру.
   Другие обычаи, получившие силу закона,  кажутся  еще  более  странными.
Например, английский морской суд руководствуется в своей практике законами
Родоса  и   Олерона   (французского   острова,   некогда   принадлежавшего
англичанам).
   Шериф графства был весьма важным лицом.  Он  всегда  был  эсквайром,  а
иногда  и  рыцарем.  В  старинных  хартиях  он  именуется  spectabilis   -
человеком, на которого надлежит смотреть. Этот титул занимал среднее место
между illustris и clarissimus [преславный и  светлейший  (лат.)]:  он  был
ниже первого и выше второго. Шерифы графств некогда избирались народом; но
с тех пор как Эдуард II я вслед за ним Генрих VI сделали назначение на эту
должность прерогативой короны, шерифы, стали  представителями  королевской
власти.  Все  они  назначались  его  величеством,  за  исключением  шерифа
уэстморлендского, должность  которого  являлась  наследственной,  а  также
шерифов Лондона и Мвддлсекса, избиравшихся самим населением в  Commonhall.
Шерифы  Уэльса  и  Честера  пользовались  известными  правами  фискального
характера. Все эти должности существуют в Англии и поныне, но мало-помалу,
испытав на себе влияние новых обычаев и  новых  идей,  уже  утратили  свои
прежние характерные особенности. На шерифе графства лежала, между  прочим,
обязанность  сопровождать  выездных  судей  и  при  случае  оказывать   им
покровительство. Подобно тому, как у человека две руки, у шерифа было  два
помощника; правой его рукой был собственно  помощник  шерифа,  а  левой  -
судебный  пристав.   При   содействии   окружного   пристава,   именуемого
жезлоносцем,   судебный   пристав   арестовывал,    допрашивал    и    под
ответственность  шерифа  подвергал  тюремному  заключению  воров,   убийц,
бунтовщиков, бродяг и всяких мошенников, подлежавших суду окружных  судей.
Разница между помощником шерифа и судебным  приставом,  которые  оба  были
подчинены шерифу, состояла в том, что помощник шерифа сопровождал  его,  а
судебный пристав помогал ему в отправлении его должности. Шериф возглавлял
два  суда:  суд  постоянный,  окружной,  County  court,  и  суд  выездной,
Sheriff-turn,  воплощая,  таким  образом,  в   своем   лице   единство   и
вездесущность судебной  власти.  В  качестве  судьи  он  мог  требовать  в
сомнительных случаях содействия  и  разъяснений  от  ученого  юриста,  так
называемого sergens coifae,  присяжного  законоведа,  который  под  черной
шапочкой носил  колпачок  из  белого  кембрика.  Шериф  "разгружал"  места
заключения: прибыв в один из городов подведомственного  ему  графства,  он
имел  право  наскоро,  огулом,  решить  судьбу  всех  арестованных,   либо
освободив их совсем, либо отправив на виселицу,  что  называлось  очисткой
тюрьмы, goal delivery. Шериф предлагал составленный им  обвинительный  акт
двадцати четырем присяжным заседателям; если они  соглашались  с  ним,  то
писали на нем; bilta vera [правильный акт (лат.)];  если  не  соглашались,
делали надпись: ignoramus [не знаем (лат.)]; во  втором  случае  обвинение
отпадало, я шериф имел право уничтожить обвинительный акт. Если  во  время
судебного следствия один из присяжных умирал,  каковое  обстоятельство  по
закону влекло за собой признание обвиняемого невиновным, шерифу,  имевшему
право арестовать обвиняемого, предоставлялось право освободить его  из-под
стражи. Особенное уважение и особый страх, внушаемые шерифом,  объяснялись
тем, что  на  его  обязанности  лежало  исполнение  "всех  приказаний  его
величества" - чрезвычайно опасная широта полномочий. Такие формулы таят  в
себе неограниченную возможность произвола. Шерифа сопровождали  чиновники,
именовавшиеся verdeors (лесничими) и коронеры; торговые  приставы  обязаны
были оказывать ему содействие; кроме того, у него была прекрасная свита из
конных и пеших слуг, одетых в ливреи. "Шериф, - говорит Чемберлен,  -  это
жизнь правосудия, закона и графства".
   В Англии все  законы  и  обычаи  в  результате  незаметно  протекающего
разрушительного   процесса   подвергаются   постепенному   измельчанию   и
уничтожению. В наше время, повторяем, ни шериф, ни жезлоносец, ни судебный
пристав уже не могли бы отправлять свою должность так, как они  отправляли
ее прежде. В старинной Англии существовало  некоторое  смешение  отдельных
видов власти, и недостаточная определенность полномочий  влекла  за  собой
вторжение  в  сферу  чужой  деятельности  -  явление,  в  наши   дни   уже
невозможное. Тесной связи между полицией и правосудием положен ныне конец.
Наименования должностей сохранились, но функции их уже  стали  иными.  Нам
кажется, что даже  самый  смысл  слова  wapentake  изменился.  Прежде  оно
обозначало судейскую  должность,  теперь  оно  обозначает  территориальное
подразделение; прежде так назывался кантонный пристав,  ныне  же  -  самый
кантон.
   В описываемую нами эпоху шериф графства  соединял  и  сосредоточивал  в
своем лице в качестве городской власти и представителя  короля,  правда  с
некоторыми добавочными  полномочиями  и  ограничениями,  обязанности  двух
чиновников, носивших некогда во Франции звание главного гражданского судьи
города Парижа и полицейского судьи. Главного судью города Парижа  довольно
четко характеризует запись в одном из полицейских протоколов того времени:
"Господин гражданский судья не враг  семейных  раздоров,  потому  что  это
всегда для него грабительская пожива" (22 июля 1704 года). Что же касается
полицейского судьи, особы, опасной многообразием и неопределенностью своих
функций, то этот тип нашел себе наиболее полное выражение в личности  Рене
д'Аржансона, в котором, по словам Сен-Симона, сочетались черты трех  судей
Аида.
   Эти  судьи,  как  уже  видел  читатель,   заседали   и   в   лондонской
Бишопсгейтской тюрьме.



7. ТРЕПЕТ

   Услыхав, как заскрипела всеми петлями  и  захлопнулась  входная  дверь,
Гуинплен содрогнулся. Ему показалось, что эта только  что  закрывшаяся  за
ним дверь была рубежом между светом и мраком, между миром земных  радостей
и царством смерти, что все, что  освещает  и  согревает  солнце,  осталось
позади, что он переступил пределы жизни, очутился вне ее.  Сердце  у  него
болезненно сжалось. Что с ним намерены сделать? Что все это значит?
   Где он?
   Он ничего не видел вокруг себя; его  окружала  непроглядная  тьма.  Как
только  закрылась  дверь,  он  как  будто  мгновенно  ослеп.  Оконце  тоже
захлопнулось.  Не  было  ни   отдушины,   ни   фонаря   -   обычная   мера
предосторожности в старинные времена. Запрещалось освещать внутренние ходы
тюрьмы, чтобы вновь прибывшие не могли их приметить.
   Гуинплен протянул руки в стороны и нащупал справа и  слева  стены;  это
был какой-то коридор. Мало-помалу бог весть откуда  сочившийся  в  высокое
подземелье сумеречный свет, к которому, расширяясь, приспособился  зрачок,
позволил Гуинплену  различить  неясные  очертания  тянувшегося  перед  ним
коридора.
   О  суровых  карательных  мерах  Гуинплен  знал  только  со   слов   все
преувеличивавшего Урсуса, и теперь ему чудилось, будто его схватила чья-то
огромная незримая рука. Ужасно, когда  нами  распоряжается  неведомый  нам
закон. Можно сохранять  присутствие  духа  при  всяких  обстоятельствах  и
все-таки  растеряться  перед  лицом  правосудия.   Почему?   Потому,   что
человеческое правосудие - потемки, и судьи бродят в них  ощупью.  Гуинплен
помнил, что Урсус говорил ему  о  необходимости  соблюдать  молчание;  ему
хотелось живым вернуться к Дее;  он  сознавал,  что  находится  во  власти
чьего-то произвола, и боялся раздражать тех, от  кого  он  теперь  всецело
зависел. Иногда желание выяснить положение только ухудшает его.  С  другой
стороны, все происходившее с ним так тяготило его, что в конце  концов  он
не удержался и спросил:
   - Господа, куда вы ведете меня?
   Никто не ответил ему.
   Сохранение  полного  молчания  было  одним  из  основных   правил   при
безмолвном аресте, и текст нормандского  закона  не  допускал  в  подобных
случаях никаких послаблений: "A silentiarils ostio praepositis  introducti
sunt" [вводятся привратниками, блюстителями тишины (лат.)].
   От этого молчания кровь застыла в жилах Гуинплена. До сих пор он считал
себя сильным; он не нуждался ни в чьей поддержке; не нуждаться ни  в  чьей
поддержке - значит  быть  необоримым.  Он  жил  одиноким,  воображая,  что
одиночество - верный залог неуязвимости. И вот внезапно он почувствовал на
себе гнет некоей ужасной безликой силы. Каким способом бороться  с  чем-то
страшным, жестоким, неумолимым - с законом? Он изнемогал под бременем этой
загадки. Неведомый прежде страх прокрался к нему в  душу,  отыскав  слабое
место в защищавшей его броне. К тому же он совсем не спал и ничего не  ел;
он еле прикоснулся к чашке чая. Всю ночь он метался в каком-то бреду,  его
и теперь лихорадило. Его мучила жажда, быть может и голод. Пустой  желудок
дурно влияет на наше душевное состояние. Со вчерашнего  дня  на  Гуинплена
обрушивалось одно нежданное событие за  другим.  Его  поддерживало  только
терзавшее его волнение: не  будь  урагана,  парус  висел  бы  тряпкой.  Он
чувствовал себя именно таким беспомощным лоскутом, который ветер напрягает
до тех пор, пока не превратит в лохмотья. Он чувствовал, что силы покидают
его. Неужели он упадет без сознания  на  эти  каменные  плиты?  Обморок  -
средство защиты для женщин и позор для мужчины. Он старался взять  себя  в
руки, и все-таки дрожал.
   Он испытывал ощущение человека, у которого почва уходит из-под ног.



8. СТОН

   Процессия тронулась.
   Пошли по коридору.
   Никаких   предварительных   опросов.   Никакой   канцелярии,    никакой
регистрации. Тюремное  начальство  того  времени  не  занималось  излишним
бумагомаранием. Оно  ограничивалось  тем,  что  захлопывало  за  человеком
двери,  нередко  даже  не  зная,  за  что  его  заточили.  Тюрьма   вполне
довольствовалась тем, что она тюрьма и что у нее есть узники.
   Коридор был узким, и шествию пришлось растянуться. Шли  почти  гуськом:
впереди жезлоносец, за ним Гуинплен, за Гуинпленом  судебный  пристав,  за
судебным  приставом  полицейские,  двигавшиеся   вереницей   вдоль   всего
коридора. Проход сужался все больше и больше: теперь Гуинплен уже  касался
локтями обеих стен; в своде,  сооруженном  из  залитого  цементом  мелкого
камня, на равном расстоянии один от  другого  были  гранитные  выступы,  и
здесь потолок нависал еще ниже;  приходилось  наклоняться,  чтобы  пройти;
бежать по коридору было невозможно. Даже  тот,  кто  вздумал  бы  спастись
бегством, был бы вынужден двигаться тут шагом;  узкий  коридор  извивался,
как кишка; внутренность  тюрьмы  так  же  извилиста,  как  и  внутренности
человека. Местами, то направо, то налево, чернели четырехугольные  проемы,
защищенные толстыми решетками,  за  которыми  виднелись  лестницы  -  одни
поднимались вверх, другие спускались вниз. Дошли до  запертой  двери,  она
отворилась,  переступили  через  порог,  и  она  снова  закрылась;   затем
встретилась еще одна дверь, тоже пропустившая ш