помогла  ему  изменить  его
наружность. Хуже этого зрелища для меня быть не могло. И уж кому-кому, а вам
я ни за что на свете не позволил бы показывать все это мне,  если  бы  знал,
что увижу.
     - Признаюсь, у  меня  всегда  были  подозрения,  -  сказал  Теклтон,  -
потому-то меня здесь и недолюбливали.
     - Но так как именно вы показали мне это, - продолжал возчик, не обращая
на него внимания, - и так как вы видели ее, мою жену, жену, которую я люблю,
- и голос, и взгляд, и руки его стали тверже, когда он повторял  эти  слова,
видимо исполняя какое-то обдуманное решение, - так как вы видели ее в  такой
порочащей обстановке, справедливо и нужно, чтобы вы  взглянули  на  все  это
моими глазами и узнали, что делается у меня на сердце и  какого  я  об  этом
мнения.  Потому  что  я  решился,  -  сказал  возчик,  пристально  глядя  на
собеседника, - и теперь ничто не может изменить мое решение.
     Теклтон  пробормотал  несколько   общих   одобрительных   фраз   насчет
необходимости того или иного возмездия, однако вид  собеседника  внушал  ему
большой страх. Как ни прост, как ни грубоват был возчик,  в  наружности  его
было что-то достойное и благородное, а это  бывает  только  в  тех  случаях,
когда и душа человека возвышенная и честная.
     - Я человек простой, неотесанный,  -  продолжал  возчик,  -  и  никаких
заслуг не имею. Я человек не большого  ума,  как  вам  отлично  известно.  Я
человек не молодой. Я люблю свою маленькую Крошку потому, что  знал  ее  еще
ребенком и видел, как она росла в родительском доме; люблю потому, что знаю,
какая она хорошая; потому, что многие годы она была мне дороже жизни. Немало
найдется мужчин, с которыми мне не сравниться, но я думаю, что никто из  них
не мог бы так любить мою маленькую Крошку, как люблю ее я!
     Он умолк и некоторое время постукивал ногой по полу, потом продолжал:
     - Я часто думал, что хоть я и недостаточно хорош для нее,  но  буду  ей
добрым мужем, потому что знаю ей цену, быть может, лучше других; так  вот  я
сам себя  уговорил  и  начал  подумывать,  что,  пожалуй,  нам  можно  будет
пожениться. И, наконец, так и вышло, и мы действительно поженились!
     - Ха! - произнес Теклтон, многозначительно качнув головой.
     - В себе самом я разбирался; я знал, что во мне происходит,  знал,  как
крепко я ее люблю и как счастлив я буду с нею, - продолжал возчик,  -  но  я
недостаточно, - и теперь я это понимаю, - недостаточно думал о ней.
     - Ну,  конечно  !  -  сказал  Теклтон.  -  Взбалмошность,  легкомыслие,
непостоянство, страсть вызывать всеобщее восхищение! Не подумали! Вы все это
упустили из виду! Ха!
     - Не перебивайте, пока вы меня не поймете, - довольно сурово проговорил
возчик, - а вам до этого еще далеко. Если вчера я одним ударом свалил  бы  с
ног человека, посмевшего произнести хоть слово  против  нее,  то  сегодня  я
растоптал бы его, как червяка, будь он даже моим родным братом!
     Фабрикант игрушек, пораженный, смотрел на него.  Джон  продолжал  более
мягким тоном.
     - Подумал ли я о том, - говорил  возчик,  -  что  оторвал  ее  -  такую
молодую и красивую - от ее  сверстниц  и  подруг,  от  общества,  украшением
которого она была, в котором она сияла, как самая яркая звездочка,  и  запер
ее в своем унылом доме, где ей  день  за  днем  пришлось  скучать  со  мной?
Подумал ли я о том, как мало я подходил  к  ее  веселости,  бойкости  и  как
тоскливо было женщине такого живого нрава жить с  таким  человеком,  как  я,
вечно занятым своей работой? Подумал ли я о том, что моя любовь к ней  вовсе
не заслуга и не мое преимущество перед другими, - ведь всякий, кто ее знает,
не может не любить ее? Ни разу не подумал! Я воспользовался тем, что она  во
всем умеет находить радость и ниоткуда не ждет плохого, и  женился  на  ней.
Лучше бы этого не случилось! Для нее, не для меня.
     Фабрикант игрушек смотрел на него не мигая. Даже полузакрытый глаз  его
теперь открылся.
     - Благослови ее небо, - сказал возчик, - за то, что она так весело, так
усердно старалась, чтобы я не заметил всего этого! И да  простит  мне  небо,
что я, тугодум, сам не догадался об этом раньше. Бедное дитя! Бедная Крошка!
И я не догадывался ни о чем, хотя видел в ее глазах  слезы,  когда  при  ней
говорили о таких браках, как наш! Ведь я сотни раз видел, что  тайна  готова
сорваться с ее дрожащих губ, но до вчерашнего вечера ни о чем не подозревал!
Бедная девочка! И я мог надеяться, что она полюбит меня! Я мог поверить, что
она любит!
     - Она выставляла напоказ свою любовь к вам, - сказал Теклтон. - Она так
подчеркивала ее, что, сказать правду, это-то  и  начало  возбуждать  во  мне
подозрение.
     И тут он заговорил о превосходстве Мэй Филдинг,  которая,  уж  конечно,
никогда не выставляла напоказ своей любви к нему, Теклтону.
     - Она старалась, - продолжал бедный возчик, волнуясь больше прежнего, -
я только теперь  начинаю  понимать,  как  усердно  она  старалась  быть  мне
послушной и доброй женой, какой хорошей она была,  как  много  она  сделала,
какое у нее мужественное и сильное сердце, и пусть об  этом  свидетельствует
счастье, которое я испытал в этом доме! Это будет меня хоть как-то утешать и
поддерживать, когда я останусь здесь один.
     - Один*? -  сказал  Теклтон.  -  Вот  как!  Значит,  вы  хотите  что-то
предпринять в связи с этим?
     - Я хочу, - ответил возчик, - отнестись к ней с величайшей  добротой  и
по  мере  сил  загладить  свою  вину  перед  нею.  Я  могу  избавить  ее  от
каждодневных мучений неравного брака и  стараний  скрыть  эти  мученья.  Она
будет свободна - настолько, насколько я могу освободить ее.
     - Загладить вину... перед ней! - воскликнул  Теклтон,  крутя  и  дергая
свои огромные уши. - Тут что-то не так. Вы, конечно, не то хотели сказать.
     Возчик схватил  фабриканта  игрушек  за  воротник  и  потряс  его,  как
тростинку.
     - Слушайте! - сказал он. - И постарайтесь правильно услышать.  Слушайте
меня. Понятно я говорю?
     - Да уж куда понятнее, - ответил Теклтон.
     - И говорю именно то, что хочу сказать?
     - Да уж, видать, то самое.
     - Я всю ночь сидел здесь у очага... всю ночь! - воскликнул возчик. - На
том самом месте, где она часто сидела рядом со мной,  обратив  ко  мне  свое
милое личико. Я вспомнил всю ее жизнь,  день  за  днем.  Я  представил  себе
мысленно ее милый образ во все  часы  этой  жизни.  И,  клянусь  душой,  она
невинна, - если только есть на свете Высший суд, чтобы отличить невинного от
виновного!
     Верный сверчок за очагом! Преданные домашние феи!
     - Гнев и недоверие покинули меня, -  продолжал  возчик,  -  и  осталось
только мое горе. В недобрый час какой то прежний поклонник, который  был  ей
больше по душе и по годам, чем я, какой-то человек,  которому  она  отказала
из-за меня, возможно, против своей воли, теперь вернулся. В недобрый час она
была застигнута врасплох, не успела подумать о том, что делает, и, став  его
сообщницей, скрыла его обман от всех. Вчера вечером она встретилась  с  ним,
пришла на свидание, и мы с вами это видели. Она поступила  нехорошо.  Но  во
всем остальном она невинна, если только есть правда на земле!
     - Если вы такого мнения... - начал Теклтон.
     - Значит, пусть она уйдет! - продолжал возчик. - Пусть уйдет и унесет с
собой мои благословения за те многие счастливые часы, которые подарила  мне,
и мое прощение за ту муку, которую она мне причинила. Пусть  уйдет  и  вновь
обретет тот душевный покой, которого я ей желаю! Меня она  не  возненавидит!
Она будет лучше ценить меня, когда я перестану быть ей помехой и когда цепь,
которой я опутал ее, перестанет ее тяготить.  Сегодня  годовщина  того  дня,
когда я увез ее из родного дома, так мало думая  о  ее  благе.  Сегодня  она
вернется домой, и я больше не буду ее тревожить. Родители ее  нынче  приедут
сюда - мы собирались провести этот день вместе, - и они  отвезут  ее  домой.
Там ли она будет жить или где-нибудь еще, все равно  я  в  ней  уверен.  Она
покинет меня беспорочной и такой, конечно, проживет всю  жизнь.  Если  же  я
умру - а я, возможно, умру, когда она будет еще молодая, потому что  за  эти
несколько часов я пал духом, - она узнает, что я вспоминал  и  любил  ее  до
своего смертного часа! Вот к чему приведет то, что вы показали мне. Теперь с
этим покончено!
     - О нет, Джон, не покончено! Не говори, что покончено! Еще не совсем. Я
слышала твои благородные слова. Я  не  могла  уйти  украдкой,  притвориться,
будто не узнала того, за что я тебе так глубоко благодарна. Не говори, что с
этим покончено, пока часы не пробьют снова!
     Она вошла в комнату вскоре после прихода Теклтона и  все  время  стояла
здесь. На Теклтона она не взглянула, но от мужа не отрывала глаз. Однако она
держалась вдали от него, насколько  возможно  дальше,  и  хотя  говорила  со
страстной искренностью, но даже в эту минуту не подошла к нему ближе. Как не
похоже это было на нее, прежнюю!
     - Никакая рука не смастерит таких часов, что могли бы снова пробить для
меня час, ушедший в прошлое, - сказал возчик со слабой улыбкой, -  но  пусть
будет так, дорогая, если ты этого  хочешь.  Часы  пробьют  скоро.  А  что  я
говорю, это неважно. Для тебя я готов и на более трудное дело.
     - Так! - буркнул Теклтон. - Ну, а мне придется уйти, потому что,  когда
часы начнут бить, мне пора  будет  ехать  в  церковь.  Всего  доброго,  Джон
Пирибингл. Скорблю о том,  что  лишаюсь  удовольствия  видеть  вас  у  себя.
Скорблю об этой утрате и о том, чем она вызвана!
     - Я говорил понятно? - спросил возчик, провожая его до дверей!
     - Вполне!
     - И вы запомните то, что я вам сказал?
     - Ну, если вы  принуждаете  меня  высказаться,  -  проговорил  Теклтон,
сперва, осторожности ради, забравшись в свой экипаж, -  признаюсь,  что  все
это было очень неожиданно, и я вряд ли это позабуду.
     - Тем лучше для нас обоих, -  сказал  возчик.  -  Прощайте.  Желаю  вам
счастья!
     - Хотел бы и я пожелать того же самого вам, - отозвался Теклтон,  -  но
не могу. Поэтому ограничусь тем, что только поблагодарю вас. Между нами  (я,
кажется, уже говорил вам об этом, я не  думаю,  чтобы  мой  брак  был  менее
счастливым, оттого,  что  Мэй  до  свадьбы  не  слишком  мне  льстила  и  не
выставляла напоказ своих чувств. Прощайте! Подумайте о себе!
     Возчик стоял и смотрел ему вслед, пока Теклтон не отъехал  так  далеко,
что стал казаться совсем ничтожным - меньше цветов и бантов на своей лошади,
а тогда Джон глубоко вздохнул и принялся ходить взад и вперед  под  ближними
вязами, словно не находя себе места: ему не хотелось возвращаться в  дом  до
тех пор, пока часы не начнут бить.
     Маленькая жена его, оставшись одна,  горько  плакала;  но  по  временам
удерживалась от слез и, вытирая глаза, восклицала  -  какой  у  нее  добрый,
какой хороший муж! А раз или два она  даже  рассмеялась,  да  так  радостно,
торжествующе и непоследовательно (ведь плакала она не переставая), что Тилли
пришла в ужас.
     - 0-у, пожалуйста, перестаньте! - хныкала Тилли. -  И  так  уж  хватает
всего - впору уморить и похоронить младенчика, позвольте вам доложить!
     - Ты будешь иногда приносить его сюда к отцу, Тилли,  когда  я  уже  не
смогу больше оставаться здесь и перееду к родителям? - спросила ее  хозяйка,
вытирая глаза.
     - 0-у, пожалуйста, перестаньте!  -  вскричала  Тилли,  откидывая  назад
голову и испуская громкий вопль; в этот миг она была необыкновенно похожа на
Боксера. - 0-у, пожалуйста, не надо! 0-у, что это со всеми сделалось  и  что
все сделали со всеми, отчего все сделались такими несчастными! 0-у-у-у!
     Тут  мягкосердечная  Слоубой  разразилась  жестоким  воплем,   особенно
громогласным, потому что  она  так  долго  сдерживалась;  и  она  непременно
разбудила бы малыша и напугала бы его так, что с ним, наверное, случилось бы
серьезное недомогание (скорей всего, родимчик), если  бы  не  увидела  вдруг
Калеба Пламмера, который входил в комнату под руку с дочерью. Это  напомнило
Тилли о том, что надо вести себя прилично, и она несколько мгновений  стояла
как вкопанная, широко разинув рот и не издавая ни звука, а потом,  ринувшись
к кроватке, на которой спал  малыш,  принялась  отплясывать  какой-то  дикий
танец, вроде пляски святого Витта, одновременно тыкаясь лицом  и  головой  в
постель и, по-видимому, получая большое облегчение  от  этих  необыкновенных
движений.
     - Мэри! - проговорила Берта. - Ты не на свадьбе?
     - Я говорил ей, что вас там не будет, сударыня, - прошептал Калеб. -  Я
кое-что слышал  вчера  вечером.  Но,  дорогая  моя,  -  продолжал  маленький
человек, с нежностью беря ее за обе руки, - мне все равно, что они  говорят.
Я им не верю. Я недорого стою, но скорее дал бы разорвать себя на куски, чем
поверил бы хоть одному слову против вас!
     Он обнял ее и прижал к себе, как ребенок прижимает куклу.
     - Берта не могла усидеть дома нынче утром, - сказал Калеб.  -  Я  знаю,
она боялась  услышать  колокольный  звон  в,  не  доверяя  себе,  не  хотела
оставаться так близко от них в день их свадьбы. Поэтому  мы  встали  рано  и
пошли к вам.
     Я думал о том, что я натворил, - продолжал Калеб после короткой  паузы,
- и ругательски ругал себя за то, что причинил ей такое горе, а теперь прямо
не знаю, как быть и что делать. И я решил, что  лучше  мне  сказать  ей  всю
правду, только вы, сударыня, побудьте уж в это время со  мною.  Побудете?  -
спросил он, весь дрожа. - Не знаю, как это на нее подействует; не знаю,  что
она обо мне подумает; не знаю, станет  ли  она  после  этого  любить  своего
бедного отца. Но для нее будет лучше, если она узнает правду, а я, что ж,  я
получу по заслугам!
     - Мэри, - промолвила Берта, - где твоя рука? Ах, вот она,  вот  она!  -
Девушка с улыбкой прижала к губам руку Крошки и прилегла к ее плечу. - Вчера
вечером я слышала, как  они  тихонько  говорили  между  собой  и  за  что-то
осуждали тебя. Они были неправы.
     Жена возчика молчала. За нее ответил Калеб.
     - Они были неправы, - сказал он.
     - Я это знала! - торжествующе воскликнула Берта. - Так я им и  сказала.
Я и слышать об этом не хотела. Как можно осуждать ее!  -  Берта  сжала  руки
Крошки и коснулась нежной щекой ее лица. - Нет! Я не настолько слепа.
     Отец подошел к ней, а  Крошка,  держа  ее  за  руку,  стояла  с  другой
стороны.
     - Я всех вас знаю, - сказала Берта, -  и  лучше,  чем  вы  думаете.  Но
никого не знаю так хорошо, как ее. Даже тебя, отец. Из всех моих близких нет
ни одного и вполовину такого верного и честного человека, как она. Если бы я
сейчас прозрела, я нашла бы тебя в целой толпе, хотя бы ты не промолвила  ни
слова! Сестра моя!
     - Берта, дорогая! - сказал Калеб. - У меня кое-что лежит на душе,  и  я
хотел  бы  тебе  об  этом  сказать,  пока  мы  здесь  одни.  Выслушай  меня,
пожалуйста! Мне нужно признаться тебе кое в чем, милая.
     - Признаться, отец?
     - Я обманул тебя и сам совсем запутался, дитя мое, -  сказал  Калеб,  и
расстроенное лицо его приняло  покаянное  выражение.  -  Я  погрешил  против
истины, жалея тебя, и поступил жестоко.
     Она повернула к нему изумленное лицо и повторила:
     - Жестоко?
     - Он осуждает себя слишком строго, Берта, -  промолвила  Крошка.  -  Ты
сейчас сама это скажешь. Ты первая скажешь ему это.
     - Он... был жесток ко мне! - воскликнула Берта с недоверчивой улыбкой.
     - Невольно, дитя мое! - сказал Калеб. - Но я был жесток,  хотя  сам  не
подозревал об этом до вчерашнего дня. Милая моя  слепая  дочка,  выслушай  и
прости меня! Мир, в котором ты живешь, сердце мое, не  такой,  каким  я  его
описывал. Глаза, которым ты доверялась, обманули тебя.
     По-прежнему обратив к нему изумленное лицо, девушка отступила  назад  и
крепче прижалась к подруге.
     - Жизнь у тебя трудная, бедняжка, - продолжал Калеб, - а  мне  хотелось
облегчить ее. Когда я рассказывал себе о разных предметах и характере людей,
я описывал их неправильно, я изменял их и часто выдумывал то, чего на  самом
деле не было, чтобы ты была счастлива. Я многое скрывал  от  тебя,  я  часто
обманывал тебя - да простит мне бог! - и окружал тебя выдумками.
     - Но живые люди не выдумки! - торопливо проговорила она, бледнея и  еще
дальше отступая от него. - Ты не можешь их изменить!
     - Я это делал, Берта, - покаянным голосом промолвил Калеб. - Есть  один
человек, которого ты знаешь, милочка моя...
     - Ах, отец! Зачем ты говоришь, что я знаю? -  ответила  она  с  горьким
упреком. - Кого и что я знаю! - Ведь у меня нет  поводыря!  Я  слепа  и  так
несчастна!
     В тревоге она протянула вперед руки, как бы нащупывая себе путь,  потом
в отчаянии и тоске закрыла ими лицо.
     - Сегодня свадьба, - сказал Калеб, -  и  жених  -  суровый,  корыстный,
придирчивый человек. Он много лет был жестоким хозяином  для  нас  с  тобой,
дорогая моя. Он урод - и душой и телом. Он всегда  холоден  и  равнодушен  к
другим. Он совсем не такой, каким я изображал его тебе, дитя мое. Ни  в  чем
не похож!
     - О, зачем, - вскричала слепая девушка, которая, как видно,  невыразимо
страдала, - зачем ты это сделал? Зачем ты переполнил мое сердце  любовью,  а
теперь приходишь и, словно сама смерть, отнимаешь у меня того, кого я люблю?
О небо, как я слепа! Как беспомощна и одинока!
     Удрученный отец опустил голову, и одно лишь горе и раскаяние  были  его
ответом.
     Берта страстно  предавалась  своей  скорби;  как  вдруг  сверчок  начал
стрекотать за очагом, и услышала его она одна. Он  стрекотал  не  весело,  а
как-то слабо, едва слышно, грустно. И звуки эти были так печальны, что слезы
потекли из глаз Берты, а когда волшебный призрак сверчка, всю ночь  стоявший
рядом с возчиком, появился сзади нее и указал ей на отца, слезы ее  полились
ручьем.
     Вскоре она яснее услышала голос сверчка и, несмотря  на  свою  слепоту,
почувствовала, что волшебный призрак стоит около ее отца.
     - Мэри, - проговорила слепая девушка, - скажи мне,  какой  у  нас  дом?
Какой он на самом деле?
     - Это бедный дом, Берта, очень бедный и пустой. Он больше одной зимы не
продержится - не сможет устоять против  ветра  и  дождя.  Он  так  же  плохо
защищен от непогоды, Берта, - продолжала Крошка тихим, но ясным  голосом,  -
как твой бедный отец в своем холщовом пальто.
     Слепая девушка, очень взволнованная, встала и отвела Крошку в сторону.
     -  А  эти  подарки,  которыми  я  так  дорожила,   которые   появлялись
неожиданно, словно кто-то угадывал мои  желания,  и  так  меня  радовали,  -
сказала она, вся дрожа, - от кого они были? Это ты их присылала?
     - Нет.
     - Кто же?
     Крошка поняла, что Берта сама догадалась, и промолчала. Слепая  девушка
снова закрыла руками лицо, но совсем не так, как в первый раз.
     - Милая Мэри, на минутку, на одну минутку! Отойдем еще  чуть  подальше.
Вот сюда. Говори тише. Ты правдива, я знаю. Ты не станешь теперь  обманывать
меня, нет?
     - Нет, конечно, Берта.
     - Да, я уверена, что не станешь. Ты так жалеешь меня. Мэри, посмотри на
то место, где мы только что стояли, где теперь стоит  мой  отец,  мой  отец,
который так жалеет и любит меня, и скажи, что ты видишь.
     - Я вижу старика, - сказала Крошка, которая отлично все понимала, -  он
сидит, согнувшись, в кресле, удрученный, опустив голову на руки,  -  как  бы
ожидая, что дочь утешит его.
     - Да, да. Она утешит его. Продолжай.
     - Он старик, он одряхлел от забот  и  работы.  Это  худой,  истощенный,
озабоченный седой старик. Я вижу  -  сейчас  он  унылый  и  подавленный,  он
сдался, он больше не борется. Но, Берта, раньше  я  много  раз  видела,  как
упорно он боролся, чтобы достигнуть одной заветной цели. И я чту его  седины
и благословляю его.
     Слепая девушка отвернулась и, бросившись на колени перед отцом, прижала
к груди его седую голову.
     - Я пpoзpeлa. Прозрела! - в