ь из повозки и, ловко  проскользнув  между  протянутыми  руками
мистера Бритена, тяжело опустилась на дорожку, причем башмаки эти  не  могли
принадлежать никому, кроме Клеменси Ньюком.
     Они и, правда, принадлежали ей, и она стояла в них,  в  этих  башмаках,
румяная и довольная, а лицо ее было промыто до такого же яркого блеска,  как
и в минувшие времена, но локти стали совсем гладкими - теперь  на  них  даже
виднелись ямочки, говорившие о том, как расцвела ее жизнь.
     - Как ты поздно, Клеменси! - сказал мистер Бритен.
     - Да видишь ли, Бен, у меня была куча дел! -  ответила  она,  заботливо
следя за тем, чтобы все ее свертки и корзинки были благополучно перенесены в
дом. - Восемь, девять, десять... где же одиннадцатая?  Ах,  моя  корзинка  -
одиннадцатая! Все на месте! Убери лошадь, Гарри,  и  если  она  опять  будет
кашлять, дай ей вечером горячего пойла из отрубей. Восемь, девять, десять...
Где же одиннадцатая? Ах, я забыла, все на месте! Как дети, Бен?
     - Резвятся, Клемми, резвятся.
     - Дай им бог здоровья, деточкам нашим! - сказала миссис Бритен,  снимая
шляпу, обрамлявшую ее круглое лицо  (супруги  уже  перешли  в  буфетную),  и
приглаживая ладонями волосы. - Ну, поцелуй же меня, старина!
     Мистер Бритен с готовностью повиновался.
     - Кажется, я сделала все, что нужно, - промолвила миссис Бритен,  роясь
в карманах и вытаскивая наружу целую кипу тонких книжек и смятых  бумажек  с
загнутыми уголками. - По  всем  счетам  заплатила...  Брюкву  продала,  счет
пивовара проверила и погасила... трубки для курильщиков заказала, семнадцать
фунтов четыре шиллинга внесла в банк. А насчет платы доктору Хитфилду за то,
что он принимал у меня маленькую Клем, ты, конечно, догадываешься, Бен, - он
опять не хочет брать денег.
     - Так я и думал, - проговорил Бен.
     - Да. Он говорит, что сколько бы у нас ни было детей, Бен,  он  никогда
не возьмет с нас ни полпенни. Даже если их десятка два народится.
     Лицо у мистера Бритена стало серьезным, и он уставился на стену.
     - Ну разве это не любезно с его стороны? - сказала Клеменси.
     - Очень, - согласился мистер Бритен. - Но к подобной  любезности  я  не
стал бы прибегать слишком часто.
     - Конечно, - отозвалась Клеменси. - Конечно, нет. А еще пони... продала
его за восемь фунтов и два шиллинга. Недурно, а?
     - Очень хорошо, - сказал Бен.
     - Ну, я рада, что ты доволен! - воскликнула его жена. - Так я и думала,
и, пожалуй, это все, а значит, кончаю письмо  и  остаюсь  известная  вам  К.
Бритен... Ха-ха-ха! Вот! Забери все  бумаги  и  спрячь  их  под  замок.  Ах!
Подожди минутку! Надо наклеить на стену вот это печатное объявление. Оно еще
совсем сырое, только что из типографии. Как приятно пахнет!
     - Насчет чего это? - спросил Бен, рассматривая объявление.
     - Не знаю, - ответила ему жена, - я не читала.
     - "Продается с торгов... - начал читать  хозяин  "Мускатной  терки",  -
...если окажется непроданным до назначенного срока..."
     - Так всегда пишут, - сказала Клеменси.
     - Да, но не всегда пишут вот что, - отозвался он. -  Слушай-ка:  "Жилой
дом" и проч., "службы" и  проч.,  "ягодники"  и  проч.,  "ограда"  и  проч.,
"господа  Сничи  и  Крегс"  и  проч.,   "красивейшая   часть   незаложенного
собственного имения Майкла Уордна, эсквайра, намеревающегося  продлить  свое
пребывание за границей".
     - Намеревающегося продлить свое пребывание  за  границей!  -  повторила
Клеменси.
     - Так тут написано, - проговорил Бритен. - Видишь?
     - А я еще сегодня слышала, как  в  старом  доме  прошел  слушок,  будто
вскоре от нее должны прийти вести - и более радостные и более подробные, чем
раньше! - сказала Клеменси, горестно качая  головой  и  похлопывая  себя  по
локтям, должно быть потому, что воспоминания о прежней жизни пробудили в ней
старые привычки. - Ай-ай-ай! Тяжело у них будет на сердце, Бен!
     Мистер Бритен испустил вздох, покачал головой и сказал,  что  ничего  в
этом  не  понимает  и  давным-давно  уже  не  пытается  понять.  Сделав  это
замечание, он принялся наклеивать объявление на окно с  внутренней  стороны.
Клеменси после недолгих безмолвных размышлений поднялась, разгладила морщины
на своем озабоченном челе и убежала взглянуть на детей.
     Надо признать, что хозяин "Мускатной терки" питал глубокое  уважение  к
своей супруге, но он по-прежнему относился к ней снисходительно, и  Клеменси
чрезвычайно  забавляла  своего  мужа.  Он  очень  удивился  бы,  скажи   ему
кто-нибудь, что  ведь  это  она  ведет  все  хозяйство  и  своей  неуклонной
бережливостью, прямотой, добродушием, честностью и трудолюбием  сделала  его
зажиточным человеком. Такие деятельные натуры никогда  не  говорят  о  своих
заслугах, и очень часто видишь (на всех ступенях общественной лестницы), как
их оценивают по их же собственной скромной мерке, в то  же  время  неразумно
восхищаясь поверхностным  своеобразием  и  оригинальностью  тех  людей,  чья
внутренняя ценность так невысока, что если бы мы поглубже заглянули к ним  в
душу, то покраснели бы за то, что приравняли их к первым!
     Мистеру Бритену было приятно думать о том, как он снизошел до Клеменси,
женившись на ней. Она служила ему вечным доказательством доброты его  сердца
и кротости его характера, и если оказалась отличной  женой,  то  в  этом  он
видел  подтверждение  старой  поговорки:  "Добродетель  в  себе  самой  таит
награду".
     Он только что кончил наклеивать объявление, а оправдательные документы,
касавшиеся всего, что сделала и этот день Клеменси,  спрятал  под  замок,  в
шкаф для посуды, - все время посмеиваясь над деловыми способностями жены,  -
и тут она сама вернулась с известием, что оба  маленьких  Бритена  играют  в
каретном сарае под присмотром некоей Бетси,  а  маленькая  Клем  спит,  "как
картинка", после чего  супруги  уселись  за  столик  пить  чай,  поджидавший
прихода хозяйки. Они сидели в маленькой, очень опрятной буфетной, где, как и
подобает, было множество бутылок и стаканов,  где  внушительные  часы  точно
показывали время (половину шестого), где все стояло на своем  месте  и  было
донельзя начищено и натерто.
     - Первый раз присела за весь день, -  сказала  миссис  Бритен,  глубоко
вздохнув с таким видом, словно она уселась на  целый  вечер,  но  немедленно
вскочив, чтобы подать мужу чашку чаю и  намазать  ему  хлеб  маслом.  -  Это
объявление так живо напомнило мне о прежних временах!
     - А, - произнес мистер  Бритен,  держа  блюдце,  как  устрицу,  и,  как
устрицу, проглатывая его содержимое.
     - Через этого самого мистера Майкла Уордна, - сказала Клеменси,  мотнув
головой в сторону объявления о продаже, - я потеряла место.
     - И заполучила мужа, - добавил мистер Бритен.
     - Да,  тоже  через  него,  -  согласилась  Клеменси,  -  и  я  премного
благодарна ему за это.
     - Человек - раб привычки, - сказал мистер Бритен, глядя на жену  поверх
своего блюдца. - Как-то так вышло, что я привык к тебе, Клем, ну  и  увидел,
что не могу без тебя обойтись. Так что мы с тобой  взяли  да  и  поженились.
Ха-ха! Мы с тобой! Кто бы мог подумать!
     - Да уж, кто бы мог подумать? - вскричала Клеменси. -  Это  было  очень
благородно с твоей стороны. Бен.
     - Ну, что ты! - возразил мистер Бритен с самоотверженным видом. - Тут и
говорить не о чем.
     - Нет, это так, Бен! - простодушно молвила его жена. - Я, право же, так
думаю, и я очень тебе благодарна. Ах! - Она снова взглянула на объявление. -
Ты помнишь, когда узнали, что она ушла, моя милочка, и даже след ее простыл,
я не смогла удержаться и все рассказала, столько же ради нее,  сколько  ради
них; да и можно ли было удержаться?
     - Во всяком случае, ты все рассказала, - заметил ее муж.
     - А доктор Джедлер, - продолжала Клеменси, поставив на стол свою  чашку
и задумчиво глядя на объявление, - в горе и гневе выгнал меня  из  дому!  За
всю свою жизнь я ничем так не была довольна, как тем,  что  не  сказала  ему
тогда ни одного дурного слова и что не было у меня к нему  никакого  дурного
чувства даже в то время; а ведь потом он сам искренне раскаялся.  Как  часто
он сидел в этой комнате и все твердил мне, что жалеет о своем поступке, и  в
последний раз это было как раз вчера, когда тебя не было дома. Как часто  он
сидел в  этой  самой  комнате  и  часами  говорил  со  мной  о  том  о  сем,
притворяясь, будто это ему интересно, а на самом деде - только  в  память  о
былых днях и потому, что она любила меня, Бен!
     - Да как же ты до этого додумалась, Клем? - спросил ее муж,  удивленный
тем, что она ясно  осознала  истину,  которая  лишь  смутно  мерещилась  его
пытливому уму.
     - Право, не знаю, - ответила Клеменси, дуя на чай, чтобы остудить  его.
- Не могу объяснить тебе это, даже пообещай ты мне награду в сто фунтов.
     Мистер Бритен, возможно,  продолжал  бы  обсуждать  эту  метафизическую
тему, если бы Клеменси вдруг  не  увидела  в  дверях  за  его  спиной  некий
реальный факт в образе джентльмена, который носил плащ и  сапоги,  как  все,
кто путешествует верхом. Он как будто внимательно прислушивался к  разговору
и не спешил прервать его.
     Тут Клеменси поспешно встала. Мистер Бритен  тоже  встал  и  поклонился
гостю.
     - Не хотите ли пройти наверх, сэр? Наверху есть очень хорошая  комната,
сэр.
     - Благодарю вас, - сказал незнакомец, устремив  пристальный  взгляд  на
жену мистера Бритена. - Можно мне войти сюда?
     - Конечно, сэр, войдите, если желаете, - ответила  Клеменси,  приглашая
его войти. - Что вам будет угодно потребовать, сэр?
     Незнакомец заметил объявление и начал читать его.
     - Прекрасное имение, сэр, - заметил мистер Бритен.
     Тот не ответил, но,  кончив  читать,  обернулся  и  опять  взглянул  на
Клеменси с таким же любопытством, как и раньше.
     - Вы спросили меня... - начал он, не сводя с нее глаз.
     - Что вам угодно заказать, сэр? -  повторила  Клеменси,  поглядывая  на
него в свою очередь.
     - Если вы дадите мне глоток эля, - ответил он, переходя к столу у окна,
- и позволите выпить его здесь, не мешая вашему чаепитию, я буду  вам  очень
благодарен.
     Не тратя лишних слов, он сел и начал смотреть в окно. Это был стройный,
хорошо сложенный человек во цвете  лет.  Лицо  его,  очень  загорелое,  было
обрамлено густыми темными волосами, и он носил усы. Когда ему  подали  пиво,
он налил себе стакан, любезно выпил за "процветание этого дома" и,  поставив
стакан на стол, добавил:
     - Это новый дом, не правда ли?
     - Не особенно новый, сэр, - ответил мистер Бритен.
     - Ему лет пять  или  шесть,  -  сказала  Клеменси,  нарочито  отчетливо
произнося слова.
     - Когда я вошел, мне показалось, что вы говорили о докторе Джедлере,  -
сказал незнакомец. - Это объявление напоминает  мне  о  нем,  потому  что  я
случайно кое-что знаю о той истории, и  по  слухам  и  со  слов  одних  моих
знакомых... А что, старик жив?
     - Да, он жив, сэр, - ответила Клеменси.
     - Очень изменился?
     - С каких пор, сэр? - спросила  Клеменси  необыкновенно  подчеркнуто  и
выразительно.
     - С тех пор, как его дочь... ушла.
     - Да! С тех пор он очень изменился, - ответила Клеменси. - Он поседел и
постарел и вообще уже не тот, что был, но, кажется, он  теперь  счастлив.  С
тех пор он помирился со своей сестрой и очень часто ездит к ней в гости. Это
сразу же хорошо повлияло на него. Вначале он был совсем убит - прямо  сердце
кровью обливалось, когда, бывало, видишь, как он бродит и ропщет  на  жизнь;
но спустя год-два он очень изменился к лучшему и стал часто говорить о своей
ушедшей дочери, хвалит ее, да и жизнь вообще тоже! И он без устали  твердит,
со слезами на глазах, бедняга, какая она была красивая и хорошая.  Он  тогда
уже простил ее. Это было примерно в то время, когда мисс Грейс вышла  замуж.
Помнишь, Бритен?
     Мистер Бритен помнил это очень хорошо.
     - Так, значит, сестра ее вышла замуж... - промолвил незнакомец. Немного
помолчав, он спросил: - За кого?
     Клеменси едва не опрокинула чайного подноса, так она разволновалась.
     - Разве вы ничего не слыхали? - спросила она.
     - Хотелось бы услышать, - ответил он, снова наполнив стакан  и  поднося
его к губам.
     - Ах! История это длинная, если рассказывать ее как следует, -  сказала
Клеменси и, опустив подбородок на левую ладонь, а правой  рукой  поддерживая
левый локоть, покачала головой и, казалось, устремила взор назад, в прошлое,
с тем же задумчивым выражением, с каким люди часто смотрят на огонь в очаге.
- Это, право же, длинная история.
     - А что, если рассказать ее вкратце? - предложил незнакомец.
     -  Если  рассказать  ее  вкратце,  -  повторила  Клеменси  все  тем  же
задумчивым тоном, как будто не обращаясь к собеседнику и не сознавая, что  у
нее есть слушатели, - что же тогда рассказывать?  Что  ее  сестра  и  бывший
жених горевали вместе и вместе вспоминали о ней, как  об  умершей;  что  они
очень жалели ее и никогда не осуждали; что они напоминали друг другу о  том,
какая она была, и оправдывали ее - вот и все! Но об этом все знают. Уж  я-то
знаю, во всяком случае. Кому и знать,  как  не  мне,  -  добавила  Клеменси,
вытирая глаза рукой.
     - И вот... - понукал ее незнакомец.
     - И вот, - продолжала Клеменси, машинально подхватив  его  слова  и  не
изменив ни позы, ни выражения лица, - и вот они в конце  концов  поженились.
Они поженились в день ее рождения - этот день будет  как  раз  завтра,  -  и
свадьба была очень тихая, очень скромная,  но  живут  они  очень  счастливо.
Как-то раз вечером, гуляя по саду, мистер Элфред сказал: "Грейс, пусть  день
рождения Мэрьон будет днем нашей свадьбы". Так и сделали.
     - Значит, они счастливы в браке? - спросил незнакомец.
     - Да, - ответила Клеменси. - Счастливей и быть нельзя. Одно только  это
горе у них и есть.
     Она подняла голову, как бы внезапно вернувшись  к  действительности,  и
быстро взглянула на незнакомца. Увидев, что он отвернулся к окну и, кажется,
погрузился в созерцание расстилавшейся перед ним дали, она принялась  делать
отчаянные знаки своему супругу: то  показывала  пальцем  на  объявление,  то
шевелила губами, словно все вновь и вновь и весьма выразительно повторяя ему
одно и то же слово или фразу. Она не издавала ни звука, а  ее  немые  жесты,
как и почти все ее движения вообще, были  чрезвычайно  своеобразны;  поэтому
непостижимое поведение жены довело мистера Бритена до отчаяния.  Он  таращил
глаза на стол, на незнакомца, на ложки, на жену... следил за  ее  пантомимой
взором, полным глубокого изумления и замешательства... спрашивал ее  на  том
же немом языке, грозит ли опасность  их  имуществу,  ему  самому  или  ей...
отвечал на ее знаки другими  знаками,  выражавшими  глубочайшее  волнение  и
смущение...  следил  за  движениями  ее  губ,  стараясь  угадать  ее  слова,
произносил вполголоса: "малый гордый?", "мак у лорда?",  "мелкий  орден?"  и
все-таки не мог догадаться, что низано она хочет сказать.
     В  конце  концов  Клеменси  отказалась  от  своих  безнадежных  попыток
сообщить что-то мужу и, тихонько подвинув свой стул  поближе  к  незнакомцу,
сидела, как будто опустив глаза, но в действительности то и дело бросала  на
него внимательные взгляды, словно ожидая от него еще какого-нибудь  вопроса.
Ей не пришлось долго ждать, ибо он вскоре заговорил:
     - А что произошло с девушкой, после  того  как  она  ушла?  Ее  родные,
вероятно, знают об этом? Клеменси покачала головой.
     - Я слышала, - сказала она, - будто доктор Джедлер, должно быть,  знает
о ней больше, чем говорит. Мисс Грейс получала письма от сестры,  в  которых
та писала, что она здорова и счастлива и стала еще счастливее, когда узнала,
что мисс Грейс вышла замуж за мистера Элфреда; и мисс Грейс отвечала на  эти
письма Но все-таки жизнь и судьба мисс Мэрьон  окутаны  тайной,  которая  не
раскрыта до сих пор и которую... Она запнулась и умолкла.
     - И которую? - повторил незнакомец.
     - Которою, по-моему, только один-единственный человек мог бы  раскрыть,
- докончила Клеменси, часто дыша.
     - Кто бы это мог быть? - спросил незнакомец.
     - Мистер Майкл Уордн! - чуть не взвизгнула Клеменси, тем самым напрямик
высказав мужу  то,  что  перед  этим  лишь  старалась  дать  ему  понять,  и
одновременно показывая Майклу Уордну, что его узнали.  -  Вы  помните  меня,
сэр? - спросила Клеменси, дрожа от волнения. - Я сейчас поняла, что помните!
Вы помните меня в тот вечер в саду? Ведь это я была с нею.
     - Да. Это были вы, - подтвердил он.
     - Я самая, сэр, - подхватила Клеменси. - Никто, как я. А это, позвольте
вам представить, мой муж. Бен, милый  Бен,  беги  к  мисс  Грейс...  беги  к
мистеру Элфреду. - беги  куда-нибудь.  Бен!  Приведи  сюда  кого-нибудь,  да
поскорей!
     - Стойте! - сказал Майкл  Уордн,  спокойно  становясь  между  дверью  и
Бритеном. - Что вы хотите делать?
     - Хочу, чтоб они узнали,  что  вы  здесь,  сэр!  -  вне  себя  ответила
Клеменси, хлопая в ладоши. - Хочу сказать им, что они могут услышать  о  ней
из ваших собственных уст; хочу уверить их, что она не  совсем  потеряна  для
них, что она вернется домой обрадовать отца и любящую сестру... и даже  свою
старую служанку, даже меня, - тут  Клеменси  ударила  себя  в  грудь  обеими
руками, - и даст нам взглянуть на ее милое личико! Беги, Бен, беги!
     И она по-прежнему толкала его к  выходу,  а  мистер  Уордн  по-прежнему
загораживал дверь, вытянув руку, не рассерженный, но печальный.
     - Или, может быть, - сказала Клеменси, проносясь мимо мужа и в волнении
хватая мистера Уордна за плащ, - может быть, она уже здесь, может быть,  она
тут, рядом? Судя по вашему виду, так оно и есть. Дайте же мне  взглянуть  на
нее, сэр, прошу вас! Я нянчила ее. когда она была ребенком.  Я  видела,  как
она выросла и стала гордостью всей нашей округи. Я звала ее, когда она  была
невестой мистера Элфреда. Я старалась предостеречь ее, когда  вы  соблазняли
ее уйти. Я знаю, каким был ее старый родной дом, когда она была его душою, и
до чего он изменился с тех пор, как она ушла  и  пропала.  Пожалуйста,  сэр,
дайте мне поговорить с нею!
     Он смотрел на нее сострадательно  и  немного  удивленно,  но  ничем  не
выразил своего согласия.
     - Она, наверное, и не знает, - продолжала Клеменси, - как искренне  они
простили ее, как все родные любят ее, как рады они будут увидеть  ее  опять.
Пожалуй, ей боязно вернуться домой. Может быть, она осмелеет,  когда  увидит
меня. Только скажите мне правду, мистер Уордн, она с вами?
     - Нет. - ответил он, покачав головой.
     Этот ответ, и все  его  поведение,  и  черный  костюм,  и  таинственное
возвращение, и объявленное во всеуслышание намерение  остаться  за  границей
объясняли все. Мэрьон умерла!
     Он не противоречил; значит, она умерла! Клеменси села,  уронила  голову
на стол и заплакала.
     В этот миг в комнату  вбежал  седовласый  пожилой  джентльмен,  который
совсем запыхался и дышал с таким трудом,  что  голос  его  едва  можно  было
признать за голос мистера Сничи.
     - Господи, мистер Уордн! -  воскликнул  поверенный,  отводя  в  сторону
Майкла. - Каким ветром принесло... - Но его самого,  должно  быть,  принесло
сюда столь сильным ветром, что он не мог продолжать, и лишь после  небольшой
паузы докончил слабым голосом: - ...вас сюда?
     - Недобрым ветром, к сожалению, - ответил Майкл Уордн.  -  Если  бы  вы
слышали, о чем здесь говорили... если  бы  вы  знали,  как  меня  просили  и
умоляли совершить невозможное... какое смятение и горе я ношу в себе!
     - Я догадываюсь обо всем этом. Но зачем вы вообще сюда пришли,  дорогой
сэр? - спросил Сничи.
     - Зачем пришел! Как мог я знать, кто арендует этот дом? Я послал к  вам
своего слугу, потом сам зашел  сюда,  потому  что  этот  дом  показался  мне
незнакомым, а мне, естественно, любопытно видеть все - и новое и ста