рое -  в
родных местах; к тому же я хотел снестись с  вами  раньше,  чем  покажусь  в
городе. Я хотел знать, что будут говорить люди обо мне.  По  вашему  лицу  я
вижу, что вы можете сказать мне это. Если бы не ваша проклятая осторожность,
я уже давно вступил бы во владение своим имуществом.
     - Наша "осторожность"! - проговорил поверенный. - Буду говорить за себя
и за Крегса - покойного. - Мистер Сничи  бросил  взгляд  на  траурную  ленту
своей шляпы и покачал головой. - Как можете вы осуждать нас,  мистер  Уордн?
Ведь мы условились, что никогда больше не будем поднимать этот  вопрос,  ибо
он был не такого рода, чтобы серьезные и трезвые люди  вроде  нас  (я  тогда
записал ваше выражение) могли в  него  вмешиваться.  Наша  "осторожность"  -
подумать только! Когда мистер Крегс, сэр, сошел в  свою  почитаемую  могилу,
искренне веря...
     - Я дал торжественное обещание молчать до своего возвращения, когда  бы
я ни вернулся, - перебил его мистер Уордн, - и сдержал обещание.
     - Так вот, сэр, я повторяю, - продолжал мистер Сничи,  -  что  мы  тоже
обязались молчать. Мы обязались молчать из чувства долга по отношению к себе
самим и по отношению к своим многочисленным клиентам, к вам в том  числе,  а
вы были очень скрытны. Не нам  было  расспрашивать  вас  относительно  столь
деликатного предмета. Я кое-что подозревал, сэр;  но  только  шесть  месяцев
назад узнал правду и убедился, что вы потеряли Мэрьон.
     - От кого вы узнали? - спросил клиент.
     - От самого доктора Джедлера, сэр, - он в конце концов по своему почину
доверил мне эту тайну. Он, он один знал всю правду уже несколько лет.
     - И вы знаете ее? - спросил клиент.
     - Знаю, сэр! - ответил Сничи. - И у меня  есть  основания  думать,  что
правду откроют старшей сестре завтра вечером. Ей обещали  это.  А  пока  вы,
может быть, окажете мне честь пожаловать ко мне домой, ибо в вашем доме  вас
не ждут. Но чтобы вам опять не попасть в неловкое положение, если вас узнают
(хотя вы очень изменились, возможно я и сам не узнал бы вас, мистер  Уордн),
нам, пожалуй, лучше пообедать здесь и  уйти  вечером.  Здесь  можно  отлично
отобедать, мистер Уордн, и кстати сказать, этот дом  принадлежит  вам.  Я  и
Крегс (покойный), мы иногда заказывали себе здесь отбивные  котлеты,  и  нас
прекрасно кормили. Мистер Крегс, сэр, - сказал Сничи,  на  мгновение  крепко
зажмурив глаза и снова открыв их, - был вычеркнут из списков  жизни  слишком
рано.
     - Простите, что я не выразил  вам  соболезнования,  -  отозвался  Майкл
Уордн, проводя рукой по лбу, - но сейчас я точно во сне. Мне нужно собраться
с мыслями. Мистер Kpeгc... да... мне очень жаль,  что  вы  потеряли  мистера
Крегса. - Но, говоря это, он смотрел на  Клеменси  и,  видимо,  сочувствовал
Бену, утешавшему ее.
     - Для мистера Крегса, сэр,  -  заметил  Сничи,  -  жизнь  оказалась,  к
сожалению, не столь простой, как это выходило по его теории, иначе он до сих
пор был бы среди нас. Для меня это  огромная  потеря.  Он  был  моей  правой
рукой, моей правой ногой, моим правым глазом, моим правым ухом - вот кем был
для меня мистер Крегс Без него я парализован. Свой пай  в  деле  он  завещал
миссис Крегс, ее управляющим, уполномоченным и доверенным. Его имя  осталось
в нашей фирме до сих пор. Иногда я, как ребенок, пытаюсь делать вид, что  он
жив.  Вы,  быть  может,  заметили,  что  я  обычно  говорю  за  себя  и   за
Крегса-покойного,  сэр...  покойного,  -  промолвил  чувствительный   юрист,
вынимая носовой платок.
     Майкл Уордн, все время наблюдавший за Клеменси,  повернулся  к  мистеру
Сничи, когда тот умолк, и шепнул ему что-то на ухо.
     - Ах, бедняжка! - сказал Сничи, качая головой. - Да,  она  всегда  была
так предана Мэрьон. Она всегда любила ее от всего сердца. Прелестная Мэрьон!
Бедная Мэрьон! Развеселитесь,  миссис...  теперь  вас  можно  так  называть,
теперь вы замужем, Клеменси.
     Клеменси только вздохнула и покачала головой.
     - Полно, полно! Подождите до завтра, - мягко проговорил поверенный.
     - Завтра не может  вернуть  мертвых  к  жизни,  мистер,  -  всхлипывая,
промолвила Клеменси.
     - Да, этого "завтра" не может, иначе оно вернуло бы  покойного  мистера
Крегса, - отозвался поверенный. - Но  завтра  могут  обнаружиться  кое-какие
приятые  обстоятельства;  может  прийти  некоторое  утешение.  Подождите  до
завтра!
     И Клеменси, пожимая его  протянутую  руку,  сказала,  что  подождет;  а
Бритен, совсем упавший духом при  виде  своей  расстроенной  жены  (ему  уже
мерещилось, что и все его дела  пришли  в  расстройство),  сказал,  что  это
правильно, после чего мистер Спичи и Майкл Уордн пошли наверх и  там  вскоре
начали беседовать, но так тихо, что голоса  их  были  не  слышны  за  стуком
тарелок и блюд, шипением жира на сковороде, бульканьем в  кастрюлях,  глухим
монотонным скрежетом вертела (прерывавшимся по временам страшным  щелканьем:
казалось, вертел в приступе головокружения смертельно поранил себе голову) и
прочими кухонными шумами предобеденных приготовлений.
     Следующий день выдался ясный, безветренный, и нигде осенние  краски  не
были так хороши, как в тихом плодовом саду, окружавшем докторский дом. Снега
многих зимних ночей растаяли на этой земле,  увядшие  листья  многих  летних
дней отшуршали на ней  с  тех  пор,  как  Мэрьон  бежала.  Крыльцо,  обвитое
жимолостью, зеленело снова, деревья отбрасывали на траву  густые  изменчивые
тени, все окружающее казалось спокойным и безмятежным, как всегда; но где же
сейчас была сама Мэрьон?
     Не здесь... Не здесь... И будь она здесь, в своем старом  родном  доме,
это показалось бы еще более странным, чем вначале казался этот дом без  нее.
Но на ее прежнем месте  сидела  женщина,  чья  любовь  никогда  не  покидала
Мэрьон, в чьей преданной памяти она оставалась неизменной -  юной,  сияющей,
окрыленной самыми радужными надеждами; в чьем сердце (теперь это было сердце
матери - ведь рядом с женщиной играла ее обожаемая дочка), - в  чьем  сердце
она жила, не имея ни соперников, ни преемников; на чьих нежных губах  сейчас
трепетало ее имя.
     Душа далекой девушки глядела из этих глаз - из глаз Грейс,  ее  сестры,
сидевшей вместе со своим мужем в саду в годовщину их свадьбы и дня  рождения
Элфреда и Мэрьон.
     Элфред не сделался великим человеком; он не  разбогател;  он  не  забыл
родных мест и друзей своей юности;  он  не  оправдал  ни  одного  из  давних
предсказаний доктора. Но когда он тайно и  неустанно  делал  добро,  посещая
жилища бедняков, сидел у одра больных,  повседневно  видел  расцветающие  на
окольных тропинках жизни кротость и доброту - не раздавленные тяжкой  стопой
нищеты, но упруго выпрямляющиеся на ее следах и скрашивающие ее путь, - он с
каждым годом все лучше  познавал  и  доказывал  правильность  своих  прежних
убеждений. Жизнь его, хоть она и была тихой и уединенной, показала ему,  как
часто люди и теперь, сами того не ведая, принимают у себя ангелов, как  и  в
старину, и как самые, казалось бы, жалкие существа - даже те из них, что  на
вид гадки и уродливы и бедно одеты,  -  испытав  горе,  нужду  и  страдания,
обретают просветление и уподобляются добрым духам с ореолом вокруг головы.
     Быть может, такая вот жизнь его на изменившемся поле битвы  была  более
ценной, чем если бы  он,  не  зная  покоя,  состязался  с  другими  на  пути
тщеславия; и он был счастлив со своей женой, милой Грейс.
     А Мэрьон? Или он забыл ее?
     - С тех пор время летело быстро, милая Грейс, - сказал он  (они  только
что говорили о памятной ночи), - а между тем кажется,  будто  это  случилось
давным-давно. Мы ведем счет времени по событиям и переменам внутри  нас.  Не
по годам.
     - Однако уже и годы прошли с того  дня,  как  Мэрьон  покинула  нас,  -
возразила Грейс. - Шесть раз, милый мой муж, считая сегодняшний,  сидели  мы
здесь в день ее рождения и говорили о ее радостном возвращении,  -  ведь  мы
так страстно ожидали  его,  а  оно  все  откладывалось.  Ах,  когда  же  она
вернется? Когда?
     Глаза ее наполнились слезами, а муж  внимательно  взглянул  на  нее  и,
подойдя ближе, сказал:
     - Но, милая, Мэрьон  писала  тебе  в  прощальном  письме,  которое  она
оставила на твоем столе, а ты перечитывала так  часто,  что  пройдут  многие
годы, прежде чем она сможет вернуться. Ведь так?
     Грейс вынула письмо, спрятанное  у  нее  на  груди,  поцеловала  его  и
сказала:
     - Да.
     - Она писала, что все эти годы, как бы она ни была счастлива, она будет
мечтать о том времени, когда вы встретитесь и все разъяснится;  она  умоляла
тебя ждать этого, веря и надеясь, что ты послушаешься ее. Ведь так  написано
в том письме, не правда ли, милая?
     - Да, Элфред.
     - И в каждом письме, написанном ею с тех пор?
     - Не считая последнего, которое я получила несколько месяцев  назад:  в
нем она говорит о тебе и добавляет, что ты знаешь нечто такое, о чем я узнаю
сегодня вечером.
     Он посмотрел на солнце, быстро опускавшееся к горизонту, и сказал,  что
тайну ей откроют на закате.
     - Элфред! - промолвила Грейс и с серьезным лицом положила ему  руку  на
плечо, - в этом письме, в этом старом письме,  которое,  как  ты  сказал,  я
перечитывала так часто, написано еще кое-что; об этом я никогда не  говорила
тебе. Но нынче, милый мой муж, когда назначенный час близок и вся наша жизнь
как будто умиротворяется и затихает вместе  с  угасающим  днем,  я  не  могу
хранить это в тайне.
     - Что же это, милая?
     - Уходя, Мэрьон написала мне  в  прощальном  письме,  что  когда-то  ты
поручил ее мне, а теперь она поручает мне тебя, Элфред. При этом она просила
и умоляла меня, ради моей любви к ней и к тебе,  не  отвергать  тех  чувств,
которые, как она думала (знала, по ее словам), ты перенесешь на меня,  когда
свежая рана заживет, просила не отвергать их, но поощрять и ответить на  них
взаимностью.
     - И тем самым вернуть мне гордость и счастье, Грейс. Так она написала?
     - Она хотела сказать, что это я буду счастлива и горда твоей любовью, -
ответила ему жена, и он обнял ее.
     - Слушай, что я скажу тебе, милая! - промолвил он. - Нет,  слушай  меня
вот так! - И он нежно прижал ее поднятую голову к своему плечу.  -  Я  знаю,
почему я до сих пор ничего не слыхал об этих строках, я знаю, почему до  сих
пор ни намека на них не было ни в одном твоем слове  или  взгляде.  Я  знаю,
почему мою Грейс, хоть она и была мне верным другом,  оказалось  так  трудно
склонить на брак со мной. И, зная это, родная моя, я знаю, как драгоценно то
сердце, что сейчас бьется на моей груди!..
     Он прижимал ее к  сердцу,  а  она  плакала,  но  не  от  горя.  Немного
помолчав, он опустил глаза, взглянул на девочку, которая сидела  у  их  ног,
играя корзиночкой с цветами, и сказал ей:
     - Посмотри на солнышко. Какое оно золотое и красное!
     - Элфред! - сказала Грейс, быстро поднимая голову при  этих  словах.  -
Солнце заходит. Ты не забыл о том, что  я  должна  узнать,  прежде  чем  оно
зайдет?
     - Ты узнаешь правду о Мэрьон, дорогая моя, - ответил он.
     - Всю правду, - с мольбой проговорила она.  -  Не  надо  больше  ничего
скрывать от меня. Ты это обещал. Ведь так?
     - Да, - ответил он.
     - В день рождения Мэрьон,  прежде  чем  зайдет  солнце.  А  ты  видишь,
Элфред? Оно вот-вот зайдет.
     Он обвил рукой ее талию и, пристально глядя ей в глаза, промолвил:
     - Не я должен открыть тебе правду,  милая  Грейс.  Ты  услышишь  ее  из
других уст.
     - Из других уст? - едва слышно повторила она.
     - Да. Я знаю твое верное сердце, я знаю, как ты  мужественна,  я  знаю,
что одного слова достаточно, чтобы тебя подготовить. Ты права:  час  настал.
Пора! Скажи мне, что сейчас у тебя хватит твердости  перенести  испытание...
неожиданность... потрясение, ибо вестник ждет у ворот.
     - Какой вестник? - проговорила она. - И какие вести он несет?
     - Я дал слово не говорить ничего больше, - ответил он,  не  отрывая  от
нее глаз. - Ты, быть может, понимаешь меня?
     - Боюсь понять, - ответила она. Лицо его отражало такое волнение,  хотя
глаза казались спокойными,  что  это  испугало  ее.  Вся  дрожа,  она  снова
прижалась лицом к ею плечу и умоляла его подождать хоть минуту.
     - Мужайся, милая моя жена! Если ты достаточно тверда,  чтобы  встретить
вестника, вестник ждет у ворот. Сегодня день рождения Мэрьон, и  солнце  уже
заходит. Мужайся, мужайся, Грейс!
     Она подняла голову и, глядя на него,  сказала,  что  теперь  готова.  И
когда она стояла и смотрела вслед уходящему мужу, лицо ее было так похоже на
лицо Мэрьон, каким оно было  в  последние  дни  перед  ее  уходом,  что  это
казалось каким-то чудом.  Элфред  увел  с  собой  дочку.  Грейс  позвала  ее
(девочка была тезкой далекой сестры) и прижала к своей груди.  Но  вот  мать
отпустила ее, и девочка побежала за отцом, а Грейс осталась одна.
     Она не знала, чего боялась и на что надеялась, но стояла, не двигаясь с
места и не отрывая глаз от крыльца, на которое  поднялись  ее  муж  и  дочка
перед тем, как войти в комнаты.
     Ах, кто это выступил из темного входа в  дом  и  стал  на  пороге?  Эта
девушка в белом платье, шуршащем на вечернем ветерке, эта  головка,  лежащая
на груди отца и прижавшаяся к его любящему сердцу! О боже! Что это? Видение?
Или это Мэрьон, живая, с криком вырвалась из  объятий  старика  и,  протянув
руки, переполненная беспредельной любовью, устремилась к Грейс и бросилась в
ее объятия?
     - О Мэрьон, Мэрьон! О сестра моя! О любовь  моего  сердца!  О  радость,
невыразимая радость и счастье снова встретиться с тобой!
     Да, это был не сон, не призрак, вызванный надеждой и страхом,  но  сама
Мэрьон, чудесная  Мэрьон!  Такая  прекрасная,  такая  счастливая,  такая  не
тронутая  ни  заботами,  ни  испытаниями,   полная   такой   возвышенной   и
вдохновенной прелести, что в этот миг, когда заходящее солнце ярко  осветило
ее лицо, она казалась духом, посетившим землю с благой вестью.
     Прижимаясь к сестре, упавшей на  скамью,  Мэрьон  склонилась  над  нею,
улыбаясь сквозь слезы, потом стала на колени, обняв ее обеими руками, и,  ни
на мгновение не сводя глаз с ее лица, озаренная  золотым  светом  заходящего
солнца, окутанная  тишиной  вечера,  наконец  заговорила,  и  голос  ее  был
спокоен, тих, ясен и нежен, как этот вечерний час.
     - Когда я жила здесь, Грейс, в своем милом родном доме, где опять  буду
жить теперь...
     - Постой, любимая моя! Одно мгновение! О Мэрьон,  вновь  услышать  твой
голос!
     В первую минуту Грейс была просто не в силах слышать этот столь любимый
голос.
     - Когда я жила здесь, Грейс, в своем милом родном доме, где опять  буду
жить теперь, я всей душой любила Элфреда. Я любила его  преданно.  Я  готова
была умереть за него, хотя была еще такой юной. В тайниках сердца я  никогда
не изменяла своей любви к нему, ни на мгновение. Она была мне  дороже  всего
на свете. Хотя это было так давно, и теперь все это уже в прошлом  и  вообще
все изменилось, но мне нестерпима мысль, что ты, которая умеешь так  любить,
можешь подумать, будто я не любила его искренне. Никогда я не любила его так
глубоко, Грейс, как в тот час, когда он уезжал из этого дома в  день  нашего
рождения. Никогда я не любила его так глубоко, милая, как в ту  ночь,  когда
сама ушла отсюда!
     Сестра, склонившись над нею, смотрела ей в лицо и сжимала  ее  в  своих
объятиях.
     - Но, сам того не ведая, - продолжала Мэрьон с  нежной  улыбкой,  -  он
завоевал другое сердце раньше, чем я поняла, что готова отдать  ему  свое...
Это сердце - твое, сестра моя! - было так переполнено нежностью ко мне,  так
преданно, так благородно, что таило свою любовь и сумело скрыть эту тайну от
всех глаз, кроме моих (нежность и благодарность ведь обострили мое  зрение),
и это сердце радовалось, жертвуя собой мне. Но я знала о том, что таилось  в
его глубине. Я знала,  какую  борьбу  оно  вынесло,  знала,  как  неизмеримо
драгоценно оно для Элфреда и как Элфред почитает его при всей своей любви ко
мне. Я знала, в каком я долгу перед этим сердцем. Каждый день я видела перед
собой достойный пример. Я знала: то, что ты сделала для меня, Грейс, я  могу
сделать для тебя, если захочу. Ни разу я не легла спать, не  помолившись  со
слезами о том, чтобы сделать это. Ни разу я не легла спать,  не  вспомнив  о
том, что говорил Элфред в день своего отъезда и как верно он сказал (ибо это
я знала, зная тебя), что  борющиеся  сердца  каждый  день  одерживают  такие
победы, в  сравнении  с  которыми  победы  на  обычных  полях  битв  кажутся
совершенно ничтожными. И когда я все больше и больше думала  о  той  великой
битве, про которую он говорил, и о том, какое великое  терпение  мужественно
проявляется в ней, тайно от всех,  каждый  день  и  каждый  час,  мой  искус
казался мне светлым и легким. И тот, кто сейчас видит наши сердца,  дорогая,
и знает, что в моем сердце нет ни капли  горечи  и  страдания,  нет  ничего,
кроме чистейшего счастья, тот помог мне решить, что я никогда  не  выйду  за
Элфреда. Он будет мужем Грейс и моим братом, говорила я себе, если путь  мой
приведет к этому счастливому концу; но никогда (О Грейс, как я тогда  любила
его), никогда я не стану его женой!
     - О Мэрьон! О Мэрьон!
     - Я пыталась казаться равнодушной к  нему,  -  и  Мэрьон  прижала  лицо
сестры к своему, - но это мне удавалось с  трудом,  а  ты  всегда  была  его
верной сторонницей. Я пыталась даже сказать тебе о своем" решении, но знала,
что ты и слушать меня не станешь; ты не смогла  бы  меня  понять.  Близилось
время его возвращения. Я почувствовала, что мне  нужно  действовать,  прежде
чем мы снова станем видеться каждый день. Я понимала,  что  лучше  покончить
разом, - лучше одно внезапное потрясение, чем долгие муки для  всех  нас.  Я
знала, что, если я уеду, все будет так, как получилось теперь,  а  ведь  это
сделало нас обеих такими счастливыми, Грейс! Я написала доброй тете Марте  и
попросила ее дать мне приют - в то время я не сказала ей всего  о  себе,  но
кое-что объяснила, и она охотно  согласилась.  Когда  я  уже  принимала  это
решение и внутренне боролась с собой и с любовью  к  тебе  и  родному  дому,
мистер Уордн случайно попал сюда и временно поселился у нас.
     - В последние годы я иногда со страхом думала,  что  не  ради  него  ты
ушла! - воскликнула старшая сестра, и лицо ее  мертвенно  побледнело.  -  Ты
никогда не любила его и вышла за него замуж, жертвуя собой ради меня!
     - В то время, - сказала Мэрьон, притянув к себе сестру, - он  собирался
тайно уехать на долгий срок. Покинув наш  дом,  он  написал  мне  письмо,  в
котором откровенно рассказал о своих делах и планах на будущее и сделал  мне
предложение. По его словам, он видел, что  я  без  радости  жду  возвращения
Элфреда. Мне кажется, он думал,  что  сердце  мое  не  участвовало  в  нашей
помолвке с Элфредом,  или  думал,  что  я  когда-то  любила  его,  но  потом
разлюбила... а когда я старалась казаться равнодушной, он, возможно, считал,
что я стараюсь скрыть свое равнодушие... не знаю. Но мне хотелось, чтобы  ты
считала меня  навсегда  потерянной  для  Элфреда,  безнадежно  утраченной...
умершей для него! Ты понимаешь меня, милая?
     Сестра внимательно смотрела ей в лицо. Казалось, ею овладели сомнения.
     - Я увиделась с мистером Уордном и положилась на его честь; а  накануне
нашего отъезда открыла ему свою тайну. Он сохранил ее.  Ты  понимаешь  меня,
дорогая?
     Грейс в смущении смотрела на нее. Она как будто ничего не слышала.
     - Милая моя, сестра моя, - промолвила Мэрьон, - сосредоточься  хоть  на
минутку и выслушай меня! Не смотри на меня так странно.  Дорогая  моя,  есть
края, где женщины, решив  отказаться  от  неудачной  любви  или  бороться  с
каким-нибудь  глубоким  чувством  и  победить  его,  уходят  в   безнадежное
уединение и навсегда отрекаются от мира, зем