этчит. - И ваш братец Малютка Тим! Да и Марте  уже  полчаса  как  надо  бы
прийти. В прошлое рождество она не запаздывала так.
     - Марта здесь, маменька, -  произнесла  молодая  девушка,  появляясь  в
дверях.
     - Марта здесь, маменька! - закричали младшие Крэтчиты. - Ура! А какой у
нас будет гусь, Марта!
     -  Господь  с  тобой,  душа  моя,  где  это  ты  нынче   запропала!   -
приветствовала дочку миссис Крэтчит и, расцеловав ее в обе щеки,  хлопотливо
помогла ей освободиться от капора и шали.
     - Вчера допоздна сидели, маменька, надо было закончить  всю  работу,  -
отвечала девушка. - А сегодня все утро прибирались.
     - Ладно! Слава богу, что пришла наконец! - сказала  миссис  Крэтчит.  -
Садись поближе к огню, душенька моя, обогрейся.
     - Нет,  нет!  Папенька  идет!  -  запищали  младшие  Крэтчиты,  которые
умудрялись поспевать решительно всюду. - Спрячься, Марта! Спрячься!
     Марта, разумеется, спряталась, а в дверях появился сам отец семейства -
щуплый человечек в поношенном костюме, подштопанном и  вычищенном  сообразно
случаю, в теплом шарфе, свисавшем спереди фута на три, не считая бахромы,  и
с Малюткой Тимом на плече. Бедняжка Тим держал в руке маленький  костыль,  а
ноги у него были в металлических шинах.
     - А где же наша Марта? - вскричал Боб Крэтчит, озираясь по сторонам.
     - Она не придет, - объявила миссис Крэтчит.
     - Не придет? - повторил Боб Крэтчит упавшим голосом. А он-то мчался  из
церкви, как кровный скакун с Малюткой Тимом в седле, и пришел домой галопом!
- Не придет к нам на первый день рождества?
     Конечно, это была только шутка, но огорченный вид  отца  так  растрогал
Марту, что она, не выдержав характера,  выскочила  из-за  двери  кладовой  и
бросилась отцу на  шею,  а  младшие  Крэтчиты  завладели  Малюткой  Тимом  и
потащили его на кухню - послушать,  как  бурлит  вода  в  котле,  в  котором
варится завернутый в салфетку пудинг.
     - А как вел себя  наш  Малютка  Тим?  -  осведомилась  миссис  Крэтчит,
вдоволь посмеявшись над доверчивостью мужа, в  то  время  как  тот  радостно
расцеловался с дочкой.
     - Это не ребенок, а чистое золото, - отвечал Боб. - Чистое золото.  Он,
понимаешь ли, так часто остается один и все сидит себе и раздумывает,  и  до
такого иной раз додумается - просто диву  даешься.  Возвращаемся  мы  с  ним
домой, а он вдруг и говорит мне: хорошо, дескать, что его видели  в  церкви.
Ведь он калека, и, верно, людям приятно, глядя на него, вспомнить  в  первый
день рождества, кто заставил хромых ходить и слепых сделал зрячими.
     Голос Боба заметно  дрогнул,  когда  он  заговорил  о  своем  маленьком
сыночке, а когда он прибавил, что Тим день ото дня становится все  крепче  и
здоровее, голос у него задрожал еще сильнее.
     Боб  не  успел  больше  ничего  сказать  -  раздался  стук   маленького
проворного костыля,  и  Малютка  Тим,  в  сопровождении  братца  и  сестрицы
возвратился к своей скамеечке  у  огня.  Боб,  подвернув  обшлага  (бедняга,
верно, думал, что им еще может что-нибудь повредить!), налил воды в  кувшин,
добавил  туда  джина  и  несколько  ломтиков  лимона  и  принялся  все   это
старательно разбалтывать, а потом поставил греться на  медленном  огне.  Тем
временем юный Питер и  двое  вездесущих  младших  Крэтчитов  отправились  за
гусем, с которым вскоре и возвратились в торжественной процессии.
     Появление гуся произвело невообразимую суматоху. Можно  было  подумать,
что эта домашняя птица такой феномен, по сравнению с которым  черный  лебедь
самое заурядное явление. А впрочем, в этом бедном жилище гусь и  впрямь  был
диковинкой. Миссис Крэтчит  подогрела  подливку  (приготовленную  заранее  в
маленькой кастрюльке), пока она не зашипела.  Юный  Питер  с  нечеловеческой
энергией принялся  разминать  картофель.  Мисс  Белинда  добавила  сахару  в
яблочный соус. Марта обтерла горячие тарелки.  Боб  усадил  Малютку  Тима  в
уголку, рядом с собой, а Крэтчиты младшие расставили  для  всех  стулья,  не
забыв при этом и себя, и застыли у стола  на  сторожевых  постах,  закупорив
себе ложками рты, дабы не попросить кусочек гуся, прежде чем до  них  дойдет
черед.
     Но вот стол накрыт. Прочли молитву. Наступает  томительная  пауза.  Все
затаили дыхание, а миссис Крэтчит, окинув испытующим  взглядом  лезвие  ножа
для жаркого, приготовилась вонзить его в грудь птицы. Когда же нож вонзился,
и брызнул  сок,  и  долгожданный  фарш  открылся  взору,  единодушный  вздох
восторга пронесся над столом, и даже  Малютка  Тим,  подстрекаемый  младшими
Крэтчитами, постучал по столу рукояткой ножа и слабо пискнул:
     - Ура!
     Нет, не бывало еще на свете такого гуся!  Боб  решительно  заявил,  что
никогда  не  поверит,  чтобы   где-нибудь   мог   сыскаться   другой   такой
замечательный фаршированный гусь! Все наперебой восторгались его сочностью и
ароматом, а также величиной и дешевизной. С дополнением  яблочного  соуса  и
картофельного пюре его вполне хватило на ужин для всей семьи.  Да,  в  самом
деле, они даже не смогли его  прикончить,  как  восхищенно  заметила  миссис
Крэтчит, обнаружив уцелевшую  на  блюде  микроскопическую  косточку.  Однако
каждый был  сыт,  а  младшие  Крэтчиты  не  только  наелись  до  отвала,  но
перемазались луковой начинкой по самые брови. Но вот  мисс  Белинда  сменила
тарелки, и миссис Крэтчит в полном одиночестве покинула комнату, дабы вынуть
пудинг  из  котла.  Она  так  волновалась,  что  пожелала  сделать  это  без
свидетелей.
     А ну как пудинг не дошел! А ну  как  он  развалится,  когда  его  будут
выкладывать из формы! А ну как  его  стащили,  пока  они  тут  веселились  и
уплетали гуся! Какой-нибудь злоумышленник мог ведь  перелезть  через  забор,
забраться во двор и похитить пудинг  с  черного  хода!  Такие  предположения
заставили младших Крэтчитов помертветь от страха. Словом, какие только ужасы
не полезли тут в голову!
     Внимание! В комнату повалил пар! Это пудинг вынули из  котла.  Запахло,
как во время стирки! Это - от  мокрой  салфетки.  Теперь  пахнет  как  возле
трактира, когда рядом кондитерская, а в  соседнем  доме  живет  прачка!  Ну,
конечно, - несут пудинг!
     И вот появляется миссис Крэтчит - раскрасневшаяся, запыхавшаяся,  но  с
горделивой улыбкой на лице и с пудингом на блюде, - таким необычайно твердым
и крепким, что он более всего похож на рябое пушечное ядро.  Пудинг  охвачен
со всех сторон пламенем от горящего рома  и  украшен  рождественской  веткой
остролиста, воткнутой в самую его верхушку.
     О дивный пудинг! Боб Крэтчит заявил, что за все время их  брака  миссис
Крэтчит еще ни разу ни в чем не удавалось достигнуть такого совершенства,  а
миссис Крэтчит заявила, что теперь у нее на сердце полегчало,  и  она  может
признаться, как грызло ее беспокойство - хватит ли муки. У каждого было  что
сказать во славу пудинга, но никому и в голову не пришло не только  сказать,
но хотя бы подумать, что это был очень маленький пудинг для такого  большого
семейства. Это было бы просто кощунством. Да каждый из Крэтчитов  сгорел  бы
со стыда, если бы позволил себе подобный намек.
     Но вот с обедом покончено, скатерть убрали со стола, в камине  подмели,
разожгли огонь. Попробовали содержимое кувшина и признали его  превосходным.
На столе появились яблоки и апельсины,  а  на  угли  высыпали  полный  совок
каштанов. Зятем все семейство собралось у камелька "в кружок", как выразился
Боб Крэтчит, имея в  виду,  должно  быть,  полукруг.  По  правую  руку  Боба
выстроилась в ряд вся коллекция фамильного хрусталя: два стакана и кружка  с
отбитой ручкой.
     Эти сосуды, впрочем, могли вмещать в себя горячую  жидкость  ничуть  не
хуже каких-нибудь золотых кубков, и когда Боб наполнял их из  кувшина,  лицо
его сияло, а каштаны на огне шипели и лопались с веселым треском. Затем  Боб
провозгласил:
     - Веселых святок, друзья мои! И да благословит нас всех господь!
     И все хором повторили его слова.
     - Да осенит нас господь своею милостью!  -  промолвил  и  Малютка  Тим,
когда все умолкли.
     Он сидел на своей маленькой скамеечке, тесно  прижавшись  к  отцу.  Боб
любовно держал в руке его худенькую ручонку, словно боялся, что кто-то может
отнять у него сынишку, и хотел все время чувствовать его возле себя.
     - Дух, - сказал Скрудж, охваченный сочувствием, которого никогда прежде
не испытывал. - Скажи мне, Малютка Тим будет жить?
     - Я вижу пустую скамеечку возле этого нищего очага, - отвечал Дух. -  И
костыль, оставшийся без хозяина, но хранимый  с  любовью.  Если  Будущее  не
внесет в это изменений, ребенок умрет.
     - Нет, нет! - вскричал Скрудж. - О нет! Добрый Дух, скажи,  что  судьба
пощадит его!
     - Если Будущее не внесет в это изменений, - повторил  Дух,  -  дитя  не
доживет до следующих святок. Но что  за  беда?  Если  ему  суждено  умереть,
пускай себе умирает, и тем сократит излишек населения!
     Услыхав, как  Дух  повторяет  его  собственные  слова,  Скрудж  повесил
голову, терзаемый раскаянием и печалью.
     - Человек! - сказал Дух, - Если в груди у тебя  сердце,  а  не  камень,
остерегись повторять эти злые и пошлые слова, пока тебе еще не дано  узнать,
ЧТО есть излишек и ГДЕ он есть. Тебе ли решать, кто из людей должен  жить  и
кто - умереть? Быть может, ты  сам  в  глазах  небесного  судии  куда  менее
достоин жизни, нежели миллионы таких, как ребенок  этого  бедняка.  О  боже!
Какая-то букашка, пристроившись на былинке, выносит приговор своим  голодным
собратьям за то, что их так много расплодилось и копошится в пыли!
     Скрудж согнулся под тяжестью этих укоров и потупился, трепеща.  Но  тут
же поспешно вскинул глаза, услыхав свое имя.
     - За здоровье мистера Скруджа! - сказал Боб.  -  Я  предлагаю  тост  за
мистера Скруджа, без которого не справить бы нам этого праздника.
     - Скажешь тоже - не справить! - вскричала миссис Крэтчит,  вспыхнув.  -
Жаль, что его здесь нет. Я бы такой тост предложила за  его  здоровье,  что,
пожалуй, ему не поздоровилось бы!
     - Моя дорогая! - укорил ее Боб. - При детях! В такой день!
     - Да уж воистину только ради этого великого дня можно пить за  здоровье
такого гадкого, бесчувственного,  жадного  скареды,  как  мистер  Скрудж,  -
заявила миссис Крэтчит. - И ты сам это знаешь, Роберт! Никто  не  знает  его
лучше, чем ты, бедняга!
     - Моя дорогая, - кротко отвечал Боб. - Сегодня рождество.
     - Так и быть, выпью за его здоровье  ради  тебя  и  ради  праздника,  -
сказала миссис Крэтчит. - Но  только  не  ради  него.  Пусть  себе  живет  и
здравствует. Пожелаем ему веселых святок и счастливого Нового года. То-то он
будет весел и счастлив, могу себе представить!
     Вслед за матерью выпили и дети, но впервые за весь вечер они пили не от
всего сердца. Малютка Тим выпил последним - ему тоже был как-то не  по  душе
этот тост. Мистер Скрудж был злым гением этой семьи. Упоминание о нем черной
тенью легло на праздничное сборище, и  добрых  пять  минут  ничто  не  могло
прогнать эту мрачную тень.
     Но когда она развеялась, им стало еще веселее, чем  прежде,  от  одного
сознания, что со Скруджем-Сквалыжником на сей раз покончено. Боб  рассказал,
какое он присмотрел  для  Питера  местечко,  -  если  дело  выгорит,  у  них
прибавится целых пять шиллингов шесть  пенсов  в  неделю.  Крэтчиты  младшие
помирали со смеху при одной мысли, что их Питер станет деловым человеком,  а
сам юный Питер задумчиво уставился на огонь, устремив взгляд  в  узкую  щель
между концами воротничка и словно прикидывая,  куда  предпочтитедьнее  будет
поместить капитал, когда к нему начнут поступать такие несметные доходы. Тут
Марта,  которая  была  отдана  в  обучение  шляпной   мастерице,   принялась
рассказывать, какую ей  приходится  выполнять  работу  и  по  скольку  часов
трудиться  без  передышки,  и  как  она  рада,  что  завтра  можно  подольше
поваляться в постели и хорошенько выспаться, благо праздник, и ее  отпустили
на весь день, и как намедни она видела одну графиню и одного  лорда  и  лорд
был "этакий невысокий, ну совсем как  наш  Питер".  При  этих  словах  Питер
подтянул  свой  воротничок  так  высоко,  что,   если   бы   вы   при   этом
присутствовали, вам, пожалуй, не удалось  бы  установить,  есть  ли  у  него
вообще голова. А тем временем каштаны  и  кувшин  уже  не  раз  обошли  всех
вкруговую, и вот Малютка Тим тоненьким жалобным голоском затянул  песенку  о
маленьком мальчике, заблудившемся в буран, и спел ее, поверьте, превосходно.
     Конечно, все это было довольно убого и заурядно, никто в этом семействе
не отличался красотой, никто не мог похвалиться хорошим костюмом,  -  насчет
одежды у них вообще было небогато, - башмаки у всех  просили  каши,  а  юный
Питер, судя по некоторым признакам, уже не раз имел случай  познакомиться  с
ссудной кассой. И тем не менее  все  здесь  были  счастливы,  довольны  друг
другом, рады празднику и благодарны судьбе,  а  когда  они  стали  исчезать,
растворяясь в воздухе, лица их как-то особенно засветились, ибо Дух  окропил
их на прощанье маслом из своего факела, и Скрудж  не  мог  оторвать  от  них
глаз, а в особенности - от Малютки Тима.
     Тем временем уже стемнело, и повалил  довольно  густой  снег,  и  когда
Скрудж в сопровождении Духа снова очутился на улице, в каждом доме  во  всех
комнатах, от кухонь до гостиных, уже жарко пылали камины и в окнах заманчиво
мерцало их веселое пламя. Здесь дрожащие отблески огня на стекле говорили  о
приготовлениях к уютному семейному обеду: у очага грелись тарелки, и  чья-то
рука уже поднялась, чтобы задернуть  бордовые  портьеры  и  отгородиться  от
холода и мрака. Там  ребятишки  гурьбой  высыпали  из  дому  прямо  на  снег
навстречу своим теткам и  дядям,  кузенам  и  кузинам,  замужним  сестрам  и
женатым братьям, чтобы первыми их приветствовать. А вот на спущенных  шторах
мелькают тени гостей. А вот  кучка  красивых  девушек  в  теплых  капорах  и
меховых башмачках, щебеча без умолку, перебегает через дорогу к  соседям,  и
горе одинокому холостяку (очаровательным  плутовкам  это  известно  не  хуже
нас), который увидит их разрумянившиеся от мороза щечки!
     Право, глядя на всех этих людей, направлявшихся на  дружеские  сборища,
можно было подумать, что решительно все собрались в гости и ни в одном  доме
не осталось хозяев, чтобы  гостей  принять.  Но  это  было  не  так.  Гостей
поджидали в каждом доме и то и дело подбрасывали угля в камин.
     И как же ликовал Дух! Как радостно устремлялся он вперед, обнажив  свою
широченную грудь, раскинув большие ладони и  щедрой  рукой  разливая  вокруг
бесхитростное и зажигательное веселье. Даже фонарщик, бежавший по  сумрачной
улице, оставляя за собой дрожащую цепочку огней, и приодевшийся, чтобы потом
отправиться в, гости, громко рассмеялся, когда Дух пронесся мимо, хотя  едва
ли могло прийти бедняге в голову, что  кто-нибудь,  кроме  его  собственного
праздничного настроения, составляет ему в эту минуту компанию.
     И вдруг - а Дух хоть бы словом об этом предупредил - Скрудж увидел, что
они  стоят  среди  пустынного  и   мрачного   торфяного   болота.   Огромные
разбросанные в беспорядке  каменные  глыбы  придавали  болоту  вид  кладбища
каких-то гигантов. Отовсюду сочилась вода - вернее, могла бы сочиться,  если
бы ее не сковал кругом, насколько хватал глаз, мороз, - и  не  росло  ничего
кроме  мха,  дрока  и  колючей  сорной  травы.  На  западе,  на   горизонте,
закатившееся солнце оставило багрово-красную полосу, которая, словно  чей-то
угрюмый глаз, взирала  на  это  запустенье  и,  становясь  все  уже  и  уже,
померкла, наконец, слившись с сумраком беспросветной ночи.
     - Где мы? - спросил Скрудж.
     - Там, где живут рудокопы, которые трудятся в недрах земли,  -  отвечал
Дух. - Но и они не чуждаются меня. Смотри!
     В оконце какой-то хибарки блеснул огонек, и они поспешно приблизились к
ней, пройдя сквозь глинобитную ограду. Их глазам предстала веселая компания,
собравшаяся у пылающего очага. Там сидели старые-престарые старик и  старуха
со своими детьми, внуками и даже правнуками. Все они были  одеты  нарядно  -
по-праздничному. Старик слабым, дрожащим  голосом,  то  и  дело  заглушаемым
порывами ветра, проносившегося  с  завываньем  над  пустынным  болотом,  пел
рождественскую песнь, знакомую ему еще с детства, а все  подхватывали  хором
припев. И всякий раз, когда  вокруг  старика  начинали  звучать  голоса,  он
веселел, оживлялся, и голос его креп, а как только  голоса  стихали,  и  его
голос слабел и замирал.
     Дух  не  замешкался  у  этой  хижины,  но,  приказав  Скруджу  покрепче
ухватиться за его мантию, полетел дальше над болотом... Куда? Неужто к морю?
Да, к морю. Оглянувшись назад, Скрудж, к своему ужасу, увидел грозную  гряду
скал - оставшийся позади берег. Его оглушил грохот  волн.  Пенясь,  дробясь,
неистовствуя, они с ревом врывались в черные, ими  же  выдолбленные  пещеры,
словно в ярости своей стремились раздробить землю.
     В нескольких милях от берега, на угрюмом, затерянном в  море  утесе,  о
который день за днем и  год  за  годом  разбивался  свирепый  прибой,  стоял
одинокий маяк. Огромные груды морских водорослей облепили  его  подножье,  а
буревестники (не порождение ли они ветра, как водоросли - порождение морских
глубин?) кружили над ним, взлетая  и  падая,  подобно  волнам,  которые  они
задевали крылом.
     Но даже здесь двое людей, стороживших маяк, разожгли огонь в  очаге,  и
сквозь узкое окно в каменной толще стены пламя бросало яркий  луч  света  на
бурное море. Протянув мозолистые руки над  грубым  столом,  за  которым  они
сидели, сторожа обменялись рукопожатием,  затем  подняли  тяжелые  кружки  с
грогом и пожелали друг  другу  веселого  праздника,  а  старший,  чье  лицо,
подобно деревянной скульптуре на носу старого фрегата, носило следы жестокой
борьбы со стихией, затянул бодрую песню, звучавшую как рев морского прибоя.
     И вот уже Дух устремился вперед, над черным бушующим морем. Все  вперед
и вперед, пока - вдали от всех берегов, как сам он  поведал  Скруджу,  -  не
опустился вместе с ним на палубу корабля. Они переходили от одной  темной  и
сумрачной фигуры к другой, от кормчего у штурвала - к дозорному на носу,  от
дозорного - к матросам, стоявшим на вахте,  и  каждый  из  этих  людей  либо
напевал тихонько рождественскую песнь, либо  думал  о  наступивших  святках,
либо вполголоса делился с товарищем воспоминаниями о том, как он  праздновал
святки когда-то, и выражал  надежду  следующий  праздник  провести  в  кругу
семьи. И каждый, кто был на корабле, - спящий или бодрствующий,  добрый  или
злой, - нашел в этот день самые теплые слова  для  тех,  кто  был  возле,  и
вспомнил тех, кто и вдали был ему дорог, и порадовался, зная,  что  им  тоже
отрадно вспоминать о нем. Словом, так или иначе, но каждый  отметил  в  душе
этот великий день.
     И каково же было удивление Скруджа, когда,  прислушиваясь  к  завыванию
ветра и размышляя над суровой судьбой этих людей, которые неслись вперед  во
мраке,  скользя  над  бездонной   пропастью,   столь   же   неизведанной   и
таинственной, как сама Смерть,  -  каково  же  было  его  удивление,  когда,
погруженный в эти думы, он услышал вдруг веселый, заразительный смех. Но тут
его ждала еще большая неожиданность, ибо он узнал смех своего  племянника  и
обнаружил, что находится в светлой, просторной, хорошо натопленной  комнате,
а Дух стоит рядом и с ласковой улыбкой смотрит не на кого другого,  как  все
на того же племянника!
     - Ха-ха-ха! - заливался племянник Скруджа. - Ха-ха-ха!
     Если  вам,  читатель,  по  какой-то  невероятной  случайности  довелось
знавать  человека,  одаренного  завидной  способностью  смеяться  еще  более
заразительно, чем племянник Скруджа, скажу  одно:  вам  неслыханно  повезло.
Представьте меня ему, и я буду очень дорожить этим знакомством.
     Болезнь и скорб