ись
усилить тяжесть выдвинутых против Люлю обвинений.
   Генерал вытащил на свет всеми забытые истории сорокалетней давности. По
его словам, Люлю еще в коллеже вел себя как бездельник  и  гуляка,  он  со
скандалом вылетал из всех учебных заведений, куда его пристраивали.
   - Ты всегда был позором семьи, - заключил генерал, - и самое скверное -
что ты этим еще и кичился.
   Впервые в жизни и только потому, что  дело  шло  о  том,  чтобы  лишить
расточителя  единственного  источника  его  силы  -  большого   состояния,
единоутробные братья могли наконец сказать в лицо Моблану все, что  они  о
нем думают. И они приводили все обвинения, какие  только  подсказывала  им
память.
   Люлю то и дело стряхивал пепел, и серая кучка между его  башмаками  все
росла. Дипломат выпрямился в кресле, давая  этим  понять,  что  собирается
говорить. Монокль выпал у него из глаза, и  он  подхватил  его  рукой,  на
которой тускло блестел тяжелый золотой перстень.
   - Я не позволю себе осуждать нашу матушку за второй брак, - начал он. -
Мир ее душе! Бог свидетель, все мы  -  кроме  тебя,  Люсьен!  -  постоянно
выказывали ей глубокое уважение. Но не буду скрывать,  твое  появление  на
свет не доставило нам большого удовольствия. Не берусь утверждать,  что  и
наша почтенная матушка со своей стороны была этому  очень  рада.  В  сорок
четыре года не очень-то благоразумно рожать пятого ребенка и к тому же  от
человека, которому уже исполнилось  шестьдесят.  Правоту  этих  слов,  мой
бедный Люсьен, доказывает тот факт,  что  тебя  -  единственного  из  всех
братьев - пришлось извлекать с помощью щипцов, и это наложило отпечаток на
всю твою жизнь. В сущности тебя нельзя считать полностью ответственным  за
все глупости, какие ты совершил.
   Люлю слишком долго сдерживался. На этот раз он  не  сумел  совладать  с
охватившей его яростью.
   - Так вот в чем причина! - закричал он. - Вы меня возненавидели, едва я
появился на свет. Вы не могли простить  своей  матери,  что  она  вторично
вышла замуж за человека, которого вы презирали лишь потому, что он не  был
ни маркизом, ни графом, как вы. В ваших глазах я - плод  неравного  брака.
Именно поэтому вы всегда дурно, не по-братски со  мной  обходились.  Ведь,
по-вашему, одни только Ла Моннери заслуживают уважения, не  правда  ли?  А
Мобланы, Леруа или Ружье - это все грязь, навоз!
   Его неловкая попытка разъединить две родственные  ветви  не  увенчалась
успехом.
   - Все это неправда, - возразил дипломат. - Твой отец был человек вполне
достойный, и мы относились к нему с должным уважением. Не так ли, Робер?
   Генерал, который в эту минуту незаметно ощупывал свою ногу, ответил:
   - Я его в общем мало знал, но мы отлично понимали друг Друга.
   - Мы всегда считали, что между нашим дядей Берна ром  и  его  пасынками
существовали наилучшие отношения, как, впрочем, и между семьями Ла Моннери
и Леруа, - вмешался Адриен Леруа. - Так что мне  непонятна  твоя  вспышка,
Люсьен.
   "Банда негодяев и подлых лицемеров", - думал Люлю. В это мгновение  его
родственник Ружье раздраженно воскликнул:
   - Пепельница рядом с тобой! Почему ты ею не пользуешься?..
   Ноэль Шудлер повернулся к мировому  судье,  который  сразу  же  засунул
пальцы за воротник.
   - Короче говоря, господин министр высказывается за учреждение  опеки  в
виду явного слабоумия... Не так ли? - спросил банкир.
   Польщенный тем, что его назвали "господин министр", Жерар де Ла Моннери
с достоинством кивнул головой.
   -  Пройдет  еще  четверть  часа,  и  вы  станете  доказывать,  будто  я
законченный идиот! - закричал Люлю глухим, прерывающимся голосом. - Именно
к этому вы и клоните! Так вот, что бы вы ни затевали, я не настолько  глуп
и отлично понимаю вашу игру.  И  я  прошу  вас,  господин  мировой  судья,
занести в  протокол,  что  я  категорически  протестую  против  всех  этих
утверждений и решительно отвергаю обвинение в слабоумии. Да, да,  запишите
это! И  я  представлю  все  нужные  медицинские  справки  и  свидетельские
показания. Для меня это не составит никакого труда!
   Он выпрямился в кресле и обвел присутствующих вызывающим  взглядом.  Но
на всех лицах он увидел только презрительные улыбки.
   - А потом, мне уже  надоело  находиться  на  положении  обвиняемого,  -
продолжал Люлю. - В чем вы меня упрекаете? В том, что я развлекался? Глядя
на всех вас, я понимаю, что поступал правильно. Не знаю, по  какому  праву
вы пытаетесь помешать человеку  тратить  по  его  собственному  усмотрению
деньги, которые принадлежат ему одному. Да это ни в какие ворота не лезет!
   Дипломат  сокрушенно  вздохнул,  словно  его  удручало  столь   нелепое
рассуждение.
   - Вот-вот, - начал он, - именно это мы и не можем втолковать тебе битый
час. Я говорю "час", а между тем следовало бы сказать - "всю  жизнь".  Ты,
видно, забыл, что унаследовал свое состояние частью  от  нашей  матушки  и
главным образом - этого я не отрицаю - от своего отца. Ты,  видно,  забыл,
что твои родители завещали тебе родовое достояние - не знаю, отдаешь ли ты
себе ясно отчет в том, что означает это понятие! - и за это  достояние  ты
несешь моральную ответственность перед своими наследниками. Если  бы  наши
отцы и дядья вели себя так, как ты, чем бы мы сегодня владели?
   - Да, да, вот именно! - вскричал Ружье, хлопнув себя по колену.
   - И мне глубоко понятна, - продолжал Жерар  де  Ла  Моннери,  -  забота
барона Шудлера о сохранении попавшего в твои руки родового  достояния,  на
которое имеют законное право его внуки: ведь после гибели на  войне  моего
бедного сына они - наши единственные наследники.  Поступи  он  иначе,  его
сочли бы дурным опекуном. Я убежден, что такого же рода соображения движут
и членами семьи Леруа.
   "А, вы заговорили о наследниках, - подумал Люлю, -  погодите,  погодите
же, голубчики! Я вам сейчас преподнесу небольшой сюрприз".
   - Боюсь, что если мы не призовем тебя к порядку,  -  вмешался  генерал,
приподнимая свою негнущуюся ногу, - то в один прекрасный день ты не только
окажешься без гроша и ничего не оставишь своим  наследникам,  но  нам  еще
придется выплачивать твои долги.
   В разговор снова вступил Шудлер.
   - Раз уж речь зашла о  родовом  достоянии,  -  заметил  он,  -  то  мне
кажется,  господа  Леруа  могут  сообщить  нам  по  этому  поводу   весьма
интересные данные.
   Адриен Леруа сделал знак брату, Ноэль сделал знак мировому судье, судья
сделал знак секретарю.
   Жан Леруа достал из внутреннего кармана какую-то  бумагу,  водрузил  на
красный нос пенсне и начал  читать  вслух  памятную  записку,  из  которой
следовало, что состояние Люлю, державшего свои деньги начиная с 1892  года
в банке Леруа, непрестанно уменьшалось.
   "Отличный урок! Впредь  я  не  буду  выбирать  себе  банкира  из  числа
родственников, - решил Люлю. - Какие скоты!"
   - Только за последние полтора года, - закончил  Жан  Леруа,  -  капитал
Моблана сократился на тринадцать миллионов  шестьсот  тысяч  франков.  Его
состояние тает с катастрофической быстротой, и это несмотря  на  все  наши
многократные предупреждения.
   Услышав такую огромную цифру, секретарь вытаращил глаза и отложил перо.
Шудлер попросил Леруа передать памятную записку  судье  для  приобщения  к
делу.
   - Красноречивые цифры... - многозначительно произнес дипломат.
   -  Это  просто  чудовищно!  -  завопил  Люлю,  поворачиваясь  к   своим
великовозрастным племянникам. - Вам отлично известно, что десять миллионов
из этих тринадцати я  потерял  на  бирже,  когда  заварилась  каша  вокруг
Соншельских акций. Вы ведь тоже потеряли тогда пять миллионов! Стало быть,
и вы нуждаетесь  в  опекуне?  Сегодня  вы  сговариваетесь  с  Ноэлем,  как
мошенники на ярмарке! А ведь не окажись вы  трусами,  не  отступи  вы  так
малодушно...
   Люлю отвернулся от Леруа и посмотрел на Ноэля.
   - ...мы бы тогда разорили и тебя, и твоего сына, и твой  банк,  и  весь
род Шудлеров. Твой сын валялся у меня в ногах, слышишь, валялся у  меня  в
ногах, умоляя предотвратить разгром, а в тот же вечер...
   Ноэль с такой силой стукнул по столу, что  лампа  и  письменный  прибор
подпрыгнули, а секретарь испуганно вздрогнул.
   - Я запрещаю тебе оскорблять память моего сына! - заревел Ноэль. - Даже
подлость должна иметь пределы.
   В комнате воцарилась мертвая тишина, слышалось только  тяжелое  дыхание
банкира. Всем присутствующим  стало  ясно,  что  их  вмешательство  теперь
излишне. Они сыграли роль, отведенную им Шудлером,  нанесли  первый  удар.
Теперь он сам ринулся в атаку. Моблан  почувствовал  это,  он  съежился  в
кресле, и его бесцветные глаза были с этой минуты  неотрывно  прикованы  к
черным глазам Ноэля.
   - Ты сделал очень важное признание, - обратился гигант  к  Люлю.  -  Ты
сказал, что  затеянная  тобою  в  июне  биржевая  спекуляция  имела  целью
разорить Шудлеров. Как видно, ты забыл, что мой сын, женившись, породнился
с  тобой,  а  стремление  разорить  своих  родных,  тем  более  если   оно
претворяется в жизнь - а ведь ты пытался претворить его в жизнь, -  служит
веским основанием для учреждения опеки. Наша семья обязана  оградить  себя
от твоих злобных причуд. Это  одна  из  причин,  которые  заставляют  меня
требовать, чтобы над тобой учредили опеку.
   Люлю понял, что допустил грубый промах.
   "Если б я знал, если б я только знал, - подумал  он,  -  я  бы  заранее
посоветовался с адвокатом".
   Он почувствовал, что настало время нанести ответный удар.
   - Ладно, будь по-вашему, назначьте  мне  опекуна,  -  проговорил  он  с
деланным спокойствием. - Только должен вас предупредить: все ваши  надежды
прибрать к рукам мое состояние обречены на провал. Дело в том, что у  меня
есть  ребенок,  и  я  могу   его   усыновить   хоть   завтра,   если   мне
заблагорассудится.
   Это заявление не произвело ожидаемого эффекта.
   - Не станем скрывать, мы давно уже приготовились услышать эту  новость,
- насмешливо проговорил Шудлер. - Но как ты сказал?  У  тебя  только  один
ребенок? А ведь ты, кажется, хвастал, что у тебя близнецы?
   - Теперь... теперь остался только один, - ответил Люлю упавшим голосом.
   - Ах, вот как! Один уже успел умереть?
   - Увы! Но другой жив и здоров, и вы скоро о нем услышите!
   - Мы и так слишком много об этом слышали! - отрезал Ноэль. - Видишь ли,
мой милый, я не  говорю  уже  о  том,  что  трудно  поверить  в  отцовство
человека, чей брак был аннулирован по причинам, известным и тебе, и мне, и
всем здесь присутствующим, так  что  я  не  стану  обижать  тебя  и  вновь
касаться этой стороны дела, тем более что ты, право же, не виновен в своей
физической неполноценности...
   - Негодяй! - пробормотал Люлю.
   - ...но, видишь  ли,  мы  произвели  небольшое  расследование,  и  было
установлено, что проделала пресловутая мадемуазель  Дюаль,  которой  ты  в
письменном виде и в присутствии свидетелей пообещал в некоем ночном кабаке
миллион, если она родит от тебя  ребенка...  Должен  сказать,  господа,  -
продолжай Ноэль, обращаясь к  членам  семейного  совета,  -  я  не  берусь
определить, чем был вызван поступок Моблана - пагубными  и  разорительными
страстями или просто слабоумием... Так вот, говорю я,  эта  особа  легкого
поведения вовсе даже не мать тех близнецов, за которых ты ей заплатил  два
миллиона.
   - Низкий лжец! - крикнул Люлю, вскакивая с кресла.
   Щеки его покрыла восковая  бледность.  Но,  выкрикивая  эти  слова,  он
чувствовал, как его  невольно  охватывает  ужас  -  ужас  от  предчувствия
правды. Моблан переживал одну из самых жестоких минут в своей жизни.
   - А врач, принимавший детей, тоже лжец? -  холодно  спросил  Шудлер.  -
Если я не ошибаюсь, особа, которую ты два года представляешь всем как свою
любовницу, удалилась со своей подружкой в какую-то деревню в  департаменте
Вар, где будто бы разрешилась от бремени. Ты этого не отрицаешь?  Отлично.
Так вот, сельский врач, практикующий  в  той  местности,  утверждает,  что
роженица - молодая женщина с черными волосами, а  мадемуазель  Дюаль,  как
это всем известно, рыжая. Что касается брюнетки, которая произвела на свет
близнецов,  то  она  служила   гардеробщицей   в   каком-то   кабачке   и,
возвратившись в Париж, приобрела магазин на улице Лабрюйер, причем  трудно
понять, откуда у нее взялись деньги. Находишь ли ты все эти доказательства
убедительными?
   Пока Шудлер говорил, Люлю слушал его,  так  и  не  успев  опуститься  в
кресло и застыв в весьма неудобной позе; множество  мелких  подозрительных
фактов,   странных   поступков,   которых   он   старался   не   замечать,
перешептывания, на которые старался не обращать внимания, - все, вплоть до
поведения Фернанды на похоронах младенца, внезапно всплыло в его памяти.
   С минуту он тупо смотрел своими блеклыми  глазами  на  мирового  судью,
затем в изнеможении упал в кресло, пробормотав:
   - Подлая шлюха!
   - В твоих собственных, да и в наших общих интересах, - заключил  Ноэль,
и на этот раз в его  голосе  прозвучали  искренние  ноты,  -  самое  время
положить предел твоему распутству и твоим глупостям.
   Люлю пожал плечами. Он слишком страдал и не мог вымолвить ни слова.  Он
почти признавал правоту Шудлера и  готов  был  согласиться,  что  заслужил
наказание, которому его собирались подвергнуть.
   С этой минуты стало ясно, что семейный совет фактически окончен.
   Мировой судья спросил:
   - Считаете ли вы также, господин  Моблан-Ружье,  что  следует  учредить
опеку?
   - Да, да, разумеется.
   - А какого мнения придерживаетесь вы, генерал?
   Генерал де Ла Моннери подул на свою розетку.
   - О, я нахожу, что это следовало сделать уже лет двадцать назад.
   На ковре тлел оброненный Мобланом окурок, и  дипломат  с  презрительной
гримасой вытянул ногу, чтобы погасить его.
   - Господа, мне  остается  поставить  перед  вами  последний  вопрос,  -
продолжал судья. - Есть  ли  у  вас  какие-либо  соображения  относительно
кандидата в опекуны?  Разрешите  напомнить,  что  такого  рода  назначение
входит  исключительно  в  компетенцию  суда.  Однако  суд,  как   правило,
соглашается с мнением семейного совета.  Опекуном  может  быть  либо  член
семьи, если  он  готов  безвозмездно  выполнять  такие  обязанности,  либо
человек посторонний, нотариус или юрист, скажем, как это было...
   Шудлер нахмурил брови и  посмотрел  на  мирового  судью.  Тот  поспешил
поправиться:
   - ...как этому есть примеры.
   Наступило короткое молчание.
   - Не знаю, следует ли допустить, чтобы  все  гнусности,  о  которых  мы
говорили, стали  известны  постороннему  человеку?  -  проговорил  наконец
Ноэль.
   - Да, было бы куда лучше, если бы кто-нибудь из родных взял на себя эти
обязанности, - сказал Жан Леруа с таким видом, будто речь шла  о  каком-то
крайне неприятном деле.
   - Поскольку я и Жан - банкиры Люсьена, - вставил Адриен Леруа, - мы  не
можем быть его опекунами. Напротив, мы заинтересованы в том, чтобы  кто-то
третий контролировал его счет...
   - В таком случае... - начал престарелый кузен Ружье, выпрямляясь.
   Шудлер поторопился прервать его.
   - Быть может, вы, господин посол, на правах брата... - обратился  он  к
дипломату.
   - Нет, нет! - запротестовал Жерар де Ла Моннери. - Я ненавижу  денежные
споры и плохо в них разбираюсь. Но вы сами, дорогой друг? Мне думается, вы
отвечаете всем требованиям: вы  член  семьи,  но  не  кровный  родственник
Люсьена,  вы  прославленный  финансист,  и  если   только   многочисленные
обязанности оставляют вам время... В таком случае, опекуном Люсьена станет
управляющий  Французским  банком.  Полагаю,  Моблан  может   этим   только
гордиться.
   Весь  обмен  любезностями,  который  должен  был  привести  к   заранее
поставленной  цели,  прошел  незамеченным  для  Моблана;  он  был  слишком
подавлен и не успел приготовиться к отпору; он поднял голову  лишь  тогда,
когда мировой судья произнес:
   - Итак, семейный  совет  высказывается  в  пользу  назначения  опекуном
барона Шудлера?
   И шесть престарелых  членов  семейного  ареопага  одновременно  кивнули
головами.
   - Принято единогласно, - с удовлетворением объявил судья.
   В это мгновение Моблан почувствовал на себе взгляд гиганта  и  внезапно
понял всю глубину постигшего его несчастья: он, Люлю, попадал под опеку, и
его опекуном становился Ноэль.
   Мировой судья взял протокол из рук секретаря,  громко  прочел  принятое
решение и предложил присутствующим подписаться под ним.
   - А вы, господин Моблан? - спросил он, протягивая ручку.
   Краска гнева залила лицо Люлю.
   - Я отказываюсь подписать это! - прохрипел он.
   И, повернувшись к своим родственникам, завопил:
   - Можете гордиться собой - вы просто банда мерзавцев!
   Он вышел из кабинета, изо всех сил хлопнув  дверью,  но  хорошо  обитая
дверь закрылась без шума.
   - Ну что ж, все прошло как нельзя лучше, - заметил генерал.
   - Да, могло быть куда хуже, - поддержал брата дипломат.
   Он вставил в глаз монокль и посмотрел на часы.
   - А главное - это было необходимо, - сказал Жан Леруа.
   - Разрешите предложить всем вам по рюмке портвейна, - проговорил  Ноэль
Шудлер и позвонил лакею. - Вас же, господин мировой судья, я считаю  своим
приятным долгом поблагодарить и хочу отметить,  что  вы  с  необыкновенным
тактом вели наш семейный совет.
   Вернувшись домой, Люлю прошел прямо в  гостиную;  из  зеркала  на  него
взглянуло расстроенное уродливое  лицо.  Он  позабыл  снять  котелок,  его
галстук сбился на сторону. На  подносе  лежало  уже  потерявшее  для  него
всякое значение письмо Сильвены, в котором она сообщала  о  своем  решении
порвать с ним.
   Люлю хотел было в тот же вечер бросить вызов судьбе: он решил поехать в
клуб и забыться в азартной игре.
   Однако, спускаясь по лестнице, он внезапно почувствовал головокружение,
ему показалось, будто кто-то несколько раз ударил его по затылку; цепляясь
за перила, Моблан с трудом вернулся к себе.
   - Нет, нет, только не это, - прошептал он. - Нельзя допустить, чтобы  у
меня произошло кровоизлияние в мозг.



6. СТАРЦЫ

   После  смерти  сына  к  баронессе  Шудлер  так  и  не  вернулся   столь
характерный для нее прежде  свежий  цвет  лица.  Напротив,  оно  приобрело
теперь какой-то серый, землистый оттенок, и ее здоровье  очень  беспокоило
родных: у  нее  обнаружилась  опухоль  в  брюшной  полости,  происхождение
которой для Лартуа все еще оставалось неясным. В  начале  осени  баронесса
слегла в постель.
   Однажды утром  госпожа  Полан,  торопливо  поднимавшаяся  по  лестнице,
увидела на верхней площадке  Ноэля  Шудлера,  провожавшего  прославленного
медика. Она замедлила шаги и прижалась к стене. Мужчины  прошли  мимо,  не
заметив ее, Они разговаривали вполголоса, и  Ноэль,  понурившись,  слушал,
что  говорит  профессор.  Он  проводил  Лартуа  до  середины  вестибюля  и
дождался, пока за ним захлопнулась стеклянная дверь.
   - Ну что, господин барон? - осведомилась госпожа  Полан,  отделяясь  от
стены.
   Воспользовавшись,  тем,  что   Жаклина   в   трауре,   она   постепенно
обосновалась в особняке Шудлеров и стала там своим человеком.
   - Милая госпожа Полан, - ответил Ноэль, - увы, это именно то,  чего  мы
боялись.
   - Ах господи, какое несчастье! Бедная баронесса!
   - Разумеется, она ни в коем случае не должна звать. Надеюсь, я могу  на
вас рассчитывать?
   Банкир направился в комнату жены; перед тем как переступить  порог,  он
заставил себя улыбнуться.
   Баронесса лежала в ночной кофте, отделанной  кружевами;  услышав  шаги,
она повернула к мужу свое землистое лицо, обрамленное седыми волосами.
   На ночном столике возле  кровати  стояла  фотография  Франсуа;  он  был
изображен на ней в трехлетнем возрасте, одетым в платьице с фестонами.
   В нагретой осенним солнцем комнате чувствовался больничный запах.
   - У меня рак, да? - негромко спросила баронесса.
   Ноэль остановился поодаль, сказав себе: "В  сущности  никто  не  знает,
заразна эта бол