е  платье  или  обувь,  он
дулся несколько дней. Если бы он только знал! Никогда бы  он  не  завел  эту
ораву, из-за которой не может тратить на табак больше  четырех  су  в  день,
из-за которой за обедом  так  часто  подается  картофельное  рагу  -  блюдо,
внушавшее ему глубокое отвращение.
     Позднее, когда  Жан  и  Жервеза  начали  приносить  первые  монетки  по
двадцать су, отец признал, что в детях есть и хорошие стороны. Лиза  уже  не
жила дома. Антуан без зазрения совести заставил детей содержать себя, так же
как заставлял жену. С его стороны это был обдуманный расчет.  Когда  Жервезе
исполнилось восемь лет, она стала ходить к соседнему купцу чистить  миндаль;
она зарабатывала десять су в день, и отец величественно опускал  их  себе  в
карман, а Фина не решалась даже спросить, на что он их тратит. Потом молодая
девушка поступила в ученье к прачке, и когда она стала мастерицей  и  начала
получать по два франка в день, эти два франка точно так же переходили в руки
Маккара. Отец обирал и Жана, работавшего столяром, если только ему удавалось
перехватить сына в день  получки,  прежде  чем  тот  успевал  отдать  деньги
матери. Иногда эти деньги ускользали от Антуана; тогда он  впадал  в  дурное
настроение, целую неделю злобно  косился  на  жену  и  детей,  придирался  к
мелочам,  правда,  стесняясь  открыть  причину  своего  раздражения.   Когда
приходил срок следующей получки, он уже был  начеку  и,  отняв  заработок  у
детей, исчезал на целые дни.
     Жервеза, забитая, выросшая на улице в компании  соседних  мальчишек,  в
четырнадцать  лет  оказалась  беременной.  Отцу  ее  ребенка   не   было   и
восемнадцати. Это был рабочий с кожевенного завода по имени  Лантье.  Маккар
пришел было в ярость, но, узнав, что мать  Лантье,  очень  хорошая  женщина,
согласилась взять ребенка, успокоился. Однако он не  отпустил  Жервезу;  она
зарабатывала двадцать пять су, и отец не хотел и слышать  о  ее  замужестве.
Спустя четыре года она родила второго мальчика, которого  также  взяла  мать
Лантье. Маккар на этот раз притворился, будто ничего не  знает.  Когда  Фина
робко  намекнула,  что  следовало  бы  переговорить  с  Лантье  и  узаконить
отношения, о которых судачат в городе, Антуан решительно заявил, что он дочь
ни за что не отпустит и отдаст ее любовнику лишь  тогда,  когда  тот  "будет
достоин ее и сможет приобрести обстановку".
     Это был самый счастливый период в жизни Антуана  Маккара.  Он  одевался
как буржуа, носил  сюртуки  и  брюки  из  тонкого  сукна.  Чисто  выбритый,,
упитанный, он ничем не напоминал прежнего голодного, оборванного прощелыгу и
кабацкого завсегдатая. Антуан посещал кафе, читал газету, гулял по проспекту
Coвер. Пока у него в кармане были деньги, он разыгрывал из  себя  барина.  В
периоды безденежья он оставался дома, раздраженный тем, что вынужден  сидеть
в своей конуре и не может выпить  привычной  чашки  кофе.  В  такие  дни  он
обвинял в своей бедности весь род людской, он заболевал от злобы и  зависти,
так что Фина часто из жалости отдавала ему последний  франк,  чтобы  он  мог
провести вечер в кафе. Этот милый человек  был  жестоким  эгоистом.  Жервеза
приносила в дом по шестидесяти франков в месяц и ходила  в  жалких  ситцевых
платьях, в то время как отец заказывал себе черные атласные жилеты у  лучших
портных города. Жана, взрослого юношу, зарабатывавшего по три-четыре  франка
в  день,  отец  обирал,  пожалуй,  еще  беззастенчивей.  Кафе,  где   Антуан
просиживал целые дни, находилось как раз напротив  столярной  мастерской,  и
Жан, работая рубанком или пилой, видел, как по ту сторону площади "господин"
Маккар кладет сахар в кофе или играет в пикет с каким-нибудь мелким  рантье.
Старый бездельник проигрывал деньги сына. Сам Жан никогда не ходил в кафе; у
него не оставалось и пяти су на чашку кофе с коньяком.  Антуан  обращался  с
сыном, как с девушкой, не давал ему ни сантима и требовал точного  отчета  в
том, как Жан проводит время. Если товарищи уговаривали  Жана  провести  день
где-нибудь  на  Вьорне  или  в  Гарригских  горах,  отец  выходил  из  себя,
замахивался на сына и долго  не  прощал  ему  четырех  франков,  которых  не
хватало в очередной получке. Он держал сына в полном подчинении и доходил до
того, что отбивал девушек, за которыми ухаживал молодой столяр.  К  Маккарам
ходили подруги Жервезы, работницы  лет  по  шестнадцати-семнадцати,  бойкие,
веселые девушки, с задорной кокетливостью пробуждающейся зрелости, которые в
иные вечера  наполняли  квартиру  молодым  весельем.  Бедный  Жан,  лишенный
развлечений, вынужденный сидеть дома из-за отсутствия денег, смотрел на  них
блестящими от желаний глазами, но жизнь  маленького  мальчика,  которую  ему
приходилось вести, развила в нем непреодолимую робость;  играя  с  подругами
сестры, он не решался коснуться их кончиком  пальца.  Маккар  снисходительно
пожимал плечами.
     - Экий дуралей! - бормотал он с видом насмешливого превосходства.
     Он, а не сын, целовал девушек в щечку за спиной у жены. Он  зашел  даже
слишком далеко с одной молоденькой прачкой, за которой Жан ухаживал  больше,
чем за другими. Отец отбил ее у сына, похитил, чуть  ли  не  вырвал  из  его
объятий. Старый плут гордился своими успехами у женщин.
     Есть мужчины, которые живут на содержании у любовницы. Маккар столь  же
позорно и столь же нагло жил на содержании у жены и детей. Он  без  зазрения
совести обирал домашних и уходил  развлекаться  на  стороне,  когда  в  доме
бывало пусто. Мало того, он обращался с ними крайне высокомерно: возвращаясь
из кафе, горько издевался над нищетой, поджидавшей его дома; он заявлял, что
обед отвратительный, что Жервеза дура, что Жан никогда  не  будет  мужчиной.
Этот эгоист съедал лучшие куски, потирал руки,  медленными  затяжками  курил
трубку, а в это время несчастные дети от усталости засыпали за  столом.  Так
шли дни, праздные и счастливые. Ему казалось  совершенно  естественным,  что
его содержат как девку, дают  ему  возможность  бездельничать,  валяться  на
трактирных диванах, а в хорошую погоду прогуливаться  по  проспекту  или  по
улице Мейль. Он  дошел  до  того,  что  стал  поверять  сыну  свои  любовные
похождения, а тот слушал с горящими, голодными глазами. Дети не роптали: они
видели, что мать - покорная раба отца. Фина, колотившая мужа, когда они  оба
бывали  пьяны,  в  трезвом  виде  трепетала  перед  ним  и   позволяла   ему
деспотически властвовать в доме. По ночам он воровал медяки, заработанные ею
днем на рынке, а она даже не осмеливалась  открыто  упрекнуть  его.  Бывало,
проев все деньги в доме на  неделю  вперед,  он  накидывался  на  несчастную
женщину, работавшую как вол, кричал, что она дура и не умеет свести концы  с
концами, а Фина с ангельской кротостью отвечала ему своим тоненьким, звонким
голоском, таким неожиданным при ее  богатырском  сложении,  что  ей  уже  не
двадцать лет и что  деньги  теперь  даются  нелегко.  Чтобы  утешиться,  она
покупала литр анисовки, и вечером они  с  дочерью  распивали  ее  маленькими
рюмками, когда Антуан уходил в кафе. Это было их  единственное  развлечение.
Жан ложился  спать,  а  женщины  продолжали  сидеть  за  столом,  все  время
прислушиваясь, готовые спрятать бутылку и  рюмки  при  малейшем  шуме.  Если
Маккар  запаздывал,  то  они,  случалось,  незаметно   напивались   допьяна.
Одурелые, глядя друг на друга с бессмысленной улыбкой, мать и дочь  говорили
заплетающимся языком.  Розовые  пятна  выступали  на  щеках  у  Жервезы;  ее
маленькое,  кукольное  личико,  такое  тонкое  и  нежное,   выражало   тупое
блаженство, и  больно  было  видеть,  как  эта  хилая,  бескровная  девочка,
разгоряченная вином, с мокрым ртом, смеется идиотским смехом  пьяницы.  Фина
грузно оседала на стуле. Иногда они переставали прислушиваться или были  уже
не в силах спрятать бутылку и рюмки,  когда  на  лестнице  раздавались  шаги
Антуана.  В  такие  дни  у  Маккаров  бывала  потасовка.  Жану   приходилось
вскакивать с постели, чтобы разнять родителей  и  уложить  Жервезу,  которая
иначе спала бы на полу.
     В каждой политической партии бывают свои шуты и  свои  подлецы.  Антуан
Маккар,  сгорая  от  зависти  и  злобы,  мечтая  отомстить  всему  обществу,
приветствовал Республику как  счастливую  эру,  когда  ему  дозволено  будет
набить карманы за счет соседа  и  даже  придушить  этого  соседа,  если  тот
посмеет выразить неудовольствие. Жизнь завсегдатая кафе  и  чтение  газетных
статей, которых он не понимал,  превратили  его  в  крикуна,  проповедующего
самые вздорные политические взгляды. Надо побывать в провинции и  послушать,
как  ораторствуют  в  кабачках  подобные  злопыхатели,  плохо   переварившие
прочитанное, чтобы понять, до какой бессмысленной злобы дошел Маккар. Но так
как он  был  краснобай,  побывал  на  военной  службе  и  вообще  производил
впечатление энергичного малого, то доверчивые люди собирались  вокруг  него,
прислушивались к его речам. Хотя он и не  был  главой  партии,  ему  удалось
сплотить  небольшую  группу  рабочих,  которые  принимали  его   зависть   и
озлобление за благородное негодование убежденного человека.
     В февральские дни Антуан решил, что Плассан отныне принадлежит ему,  и,
расхаживая по улицам, нахально поглядывал, на  мелких  торговцев,  испуганно
стоявших у дверей своих давок; вид его ясно  говорил:  "Ну  что,  голубчики,
теперь на нашей  улице  праздник,  теперь  вы  у  нас  попляшете!"  Он  стал
невероятно нагл и до того вошел в  роль  завоевателя  и  деспота,  что  даже
перестал платить в кафе, а простак хозяин, дрожавший при виде его выпученных
глаз, не решался подать ему счет. Трудно сосчитать, сколько он за это  время
выпил чашек кофе; иногда он приглашал приятелей и целыми часами кричал,  что
народ умирает с голоду и что богачей надо заставить поделиться.  Сам  он  не
подал бы нищему и одного су.
     Но что окончательно превратило его в  яростного  республиканца,  -  это
надежда свести счеты с Ругонами, открыто вставшими на сторону  реакции.  Вот
будет торжество, если Пьер и Фелисите окажутся в его власти! Пусть  их  дела
неважны, но все же они превратились в буржуа, а он, Маккар, остался  простым
ремесленником. С этим он никак не мог примириться. К довершению обиды,  один
из их сыновей стал адвокатом, другой доктором, третий чиновником, между  тем
как его Жан работал столяром,  а  Жервеза  -  прачкой.  Когда  он  сравнивал
Маккаров с Ругонами, то ужасно стыдился еще и того,  что  его  жена  торгует
каштанами на рынке, а по вечерам чинит старые, засаленные стулья  для  всего
квартала. Ведь Пьер - его брат, почему же он имеет больше прав, чем  Антуан,
жить в свое удовольствие и получать  доходы?  Ведь  он  разыгрывает  важного
барина только благодаря деньгам, украденным у него,  Антуана.  Когда  Маккар
затрагивал эту тему, он весь кипел от негодования; он мог  бушевать  часами,
без конца повторяя все те же обвинения и заявления: "Если бы брат  был  там,
где ему место, то рантье был бы я, а не он".
     А когда его спрашивали, что это за место, он отвечал громовым  голосом:
"Каторга!"
     Его  ненависть  еще  усилилась,  когда  Ругоны  сплотили  вокруг   себя
консерваторов и приобрели в Плассане некоторое  влияние.  В  устах  кабацких
болтунов желтый салон превращался в разбойничий притон, в сборище  негодяев,
которые каждый вечер клялись на мечах погубить народ. Чтобы возбудить против
Пьера всех неимущих, Антуан распустил слух, что бывший торговец маслом вовсе
не так беден, как хочет казаться, но  что  он  скрывает  свои  богатства  из
жадности и страха перед ворами.  Он  старался  вызвать  возмущение  бедняков
самыми невероятными россказнями, в которые,  наконец,  начинал  верить  сам.
Правда, ему плохо удавалось скрыть свою  личную  обиду  и  жажду  мести  под
флагом чистого патриотизма, но  он  проявлял  столько  рвения,  он  был  так
громогласен, что никто не мог усомниться в его убеждениях.
     В сущности, все члены  этой  семьи  отличались  столь  же  зверскими  и
грубыми аппетитами. Фелисите понимала, что благородное возмущение Маккара не
что иное, как бессильная злоба, зависть и ожесточение, и охотно заплатила бы
ему за молчание. К несчастью, у нее не было денег, а вовлечь его  в  опасную
игру, затеянную мужем, она не  решалась.  Антуан  сильно  вредил  Ругонам  в
глазах рантье нового города. Достаточно было уже  одного  того,  что  он  их
родственник. Грану и Рудье постоянно едко попрекали Ругонов, что в их  семье
имеется подобная личность. И Фелисите с тревогой спрашивала себя, удастся ли
им когда-нибудь смыть с себя это пятно.
     Непристойно, недопустимо, чтобы в будущем у г-на Ругона был брат,  жена
которого торгует каштанами и который сам ведет праздную, распутную жизнь.  В
конце концов Фелисите стала опасаться за успех их тайного  предприятия,  ибо
Антуан делал все, чтобы скомпрометировать своих родных; когда ей  передавали
громовые речи, с которыми Антуан выступал против желтого салона, она дрожала
от страха, как бы он не зашел еще дальше и своими скандалами не разрушил все
их планы.
     Маккар отлично сознавал, как неприятны Ругонам его выходки, и с  каждым
днем высказывал все более и более свирепые взгляды только  для  того,  чтобы
вывести их из терпения. В кофейных он говорил про Пьера "мой  братец"  таким
тоном, что все  присутствующие  оборачивались;  на  улице,  при  встречах  с
реакционерами желтого салона, он бормотал ругательства, и почтенные  буржуа,
потрясенные его наглостью,  докладывали  об  этом  вечером  Ругонам,  видимо
считая их ответственными за неприятную встречу.
     Как-то раз Грану пришел к Ругонам в совершенной ярости.
     - Право же,  это  невыносимо!  -  закричал  он  еще  с  порога.  -  Вас
оскорбляют на каждому шагу!
     И, обращаясь к Пьеру, продолжал:
     - Сударь, если  имеешь  такого  брата,  как  ваш,  то  надо  как-нибудь
оградить от него общество... Я спокойно шел  по  площади  Супрефектуры,  как
вдруг этот негодяй, проходя мимо меня, пробормотал несколько слов, и я  ясно
расслышал, как он сказал: "старый плут".
     Фелисите побледнела и стала поспешно извиняться перед Грану; но тот  не
хотел ничего слышать и заявил, что уходит домой. Маркиз поспешил вмешаться.
     - Не может быть, - сказал он, - чтобы этот бродяга обозвал  вас  старым
плутом. Вы уверены, что оскорбление относилось именно к вам?
     Грану растерялся. В конце концов вполне возможно,  что  Антуан  сказал:
"Опять идешь к старому плуту".
     Маркиз де Карнаван потер рукой подбородок, скрывая невольную улыбку.
     Ругон с великолепным хладнокровием заметил:
     -  Я  сразу  же  подумал,  что  старый  плут  -  это  я.  Хорошо,   что
недоразумение разъяснилось. Прошу вас, господа, избегайте этого субъекта.  Я
от него решительно отрекаюсь.
     Но Фелисите не могла спокойно относиться к таким вещам. Она  болезненно
переживала каждую безобразную выходку Маккара; по ночам ее терзала  мысль  о
том, что думают о них все эти господа.
     За несколько месяцев до переворота Ругоны получили анонимное письмо,  -
три страницы грубейшей брани, - в котором их извещали, что  если  их  партия
победит, то в газете появится описание  скандальных  похождений  Аделаиды  и
кражи,  совершенной  Пьером,  когда  он  заставил  мать,   свихнувшуюся   от
развратной жизни, подписать расписку в получении пятидесяти  тысяч  франков.
Это письмо  ошеломило  Ругона,  как  удар  обухом  по  голове.  Фелисите  не
удержалась и попрекнула мужа его гнусной,  низкой  семьей,  ибо  супруги  ни
минуты не сомневались, что автор письма Антуан.
     - Надо во что бы то ни стало  отделаться  от  этой  канальи,  -  мрачно
сказал Пьер. - Это уже чересчур.
     Между тем Маккар, продолжая прежнюю тактику, начал вербовать  союзников
против Ругонов в их же семье. Сначала, читая грозные статьи  "Независимого",
он возлагал надежды на Аристида. Но  молодой  человек,  хотя  и  ослепленный
завистью и злобой, был не настолько глуп, чтобы связаться с таким субъектом,
как его дядюшка. Аристид не считал нужным общаться с ним и всегда держал его
на  почтительном  расстоянии,  вследствие  чего  Антуан  объявил  племянника
подозрительной личностью. В кабачках, где царил Антуан, утверждали даже, что
журналист - провокатор. Потерпев  здесь  поражение,  Маккар  решил  попытать
счастья у детей своей сестры Урсулы.
     Урсула  умерла  в  1839  году,  оправдав  мрачные  предсказания  брата.
Нервозность матери превратилась у  дочери  в  чахотку,  которая  мало-помалу
подточила ее. После Урсулы  осталось  трое  детей:  восемнадцатилетняя  дочь
Элен, которая вышла замуж за чиновника,  и  два  сына  -  старший,  Франсуа,
молодой человек двадцати трех лет,  и  младший,  Сильвер,  жалкое  маленькое
создание лет шести. Смерть обожаемой жены  поразила  Муре,  как  молния.  Он
протянул еще год, забросив дела, проживая скопленные деньги.  Однажды  утром
его нашли мертвым: он повесился в комнате, где еще хранились платья  Урсулы.
Старший  сын,  получивший   хорошее   коммерческое   образование,   поступил
приказчиком к своему дяде Ругону, вместо Аристида, который  к  тому  времени
уехал из дома.
     Несмотря  на  глубокую  ненависть  к  Маккарам,  Ругон  охотно   принял
племянника, так  как  знал  его  скромность  и  трудолюбие.  Ему  нужен  был
преданный человек, который помог  бы  поднять  дело.  К  тому  же  в  период
процветания  Муре  Пьер  проникся  уважением  к  семейству,  зарабатывавшему
хорошие деньги, и быстро  примирился  с  сестрой.  Возможно,  что,  принимая
Франсуа на службу, Пьер хотел как бы компенсировать его:  обобрав  мать,  он
избавлялся от угрызений совести, давая заработок сыну; у  мошенников  бывают
подобные сделки с совестью. Для Ругона это оказалось выгодным.  Он  нашел  в
племяннике нужного ему помощника. И если фирма Ругонов не разбогатела в  тот
период,  то  не  по  вине  этого  спокойного,  пунктуального  юноши,  словно
созданного для того, чтобы стоять за прилавком между кувшинами  с  маслом  и
связками сушеной трески. Несмотря на физическое сходство с матерью,  Франсуа
унаследовал от отца ограниченный, практический ум, инстинктивную  склонность
к размеренному образу жизни и осторожную расчетливость мелкого торговца. Три
месяца спустя Пьер, преследуй  все  ту  же  систему  компенсации,  выдал  за
Франсуа свою младшую дочь Марту, которую ему хотелось скорее  сбыть  с  рук.
Молодые люди влюбились друг в друга сразу, с первых же дней.  Возможно,  что
их   привязанность   возникла   и   окрепла   благодаря   одному   странному
обстоятельству: Франсуа и Марта были поразительно похожи друг  на  друга,  -
как брат и сестра. Мать передала Франсуа черты лица родоначальницы Аделаиды;
что же касается Марты, которая тоже была живым  портретом  бабушки,  то  это
сходство было тем более странно, что Пьер Ругон ни одной чертой не напоминал
мать. Здесь физическая наследственность, минуя отца, еще резче проявилась  в
дочери. Но на этом и кончалось сходство молодых супругов. Если  Франсуа  был
достойным  сыном  солидного  и  флегматичного  шляпочника  Муре,  то  Марта,
странная и точная копия  своей  бабушки,  унаследовала  ее  растерянность  и
душевную неустойчивость. Возможно,  что  именно  это  сочетание  физического
сходства и различия характеров и привлекло их друг к другу. С 1840  по  1844
год у Муре родилось трое детей. Франсуа оставался у дяди до  последнего  дня
существования фирмы. Пьер  хотел  передать  ему  дело,  но  молодой  человек
слишком  хорошо  представлял  себе  перспективы  торговли  в  Плассане.   Он
отказался, переехал в Марсель и обосновался там на свои скромные сбережения.
     Маккар скоро понял, что ему  не  удастся  восстановить  против  Ругонов
этого тяжеловесного, трудолюбивого малого, которого он  со  злобой  тунеядца
обвинял в скупости и лицемерии. Но зато он надеялся найти  союзника  в  лице
второго сына Муре, пятнадцатилетнего Сильвера. Когда  Муре  п