оны и Маккары вечно  грызлись  между  собой;  и
вместо того чтобы примирить, их натравливали друг на друга.  Впрочем,  Пьеру
отчасти уже удалось смыть с себя фамильное пятно. Его мошенничество казалось
забавным; нашлись люди, утверждавшие, что не беда, если он и  в  самом  деле
присвоил деньги, - это послужит уроком другим шелопаям.
     Антуан вернулся к матери совершенно подавленный. Адвокат, к которому он
обратился, сперва ловко выспросил,  есть  ли  у  него  деньги,  чтобы  вести
процесс, а потом с брезгливой гримасой  посоветовал  не  предавать  семейный
позор огласке. По его  словам,  дело  было  запутанное,  затяжное,  а  успех
сомнителен. К тому же нужны деньги, много денег.
     В тот вечер Антуан был  еще  грубее  с  матерью;  желая  на  ком-нибудь
сорвать злобу, он принялся за свои прежние обвинения; он до полуночи  терзал
несчастную женщину, дрожавшую от стыда и страха. Узнав от Аделаиды, что Пьер
дает ей на содержание, Антуан окончательно убедился в том, что брат присвоил
пятьдесят тысяч, но находил некоторое облегчение в утонченной жестокости,  с
какой притворялся, будто сомневается  в  этом.  Он  с  подозрительным  видом
допрашивал  мать,  как  будто  считал,  что  она  истратила   состояние   на
любовников.
     - Ведь отец у тебя был не один, - грубо сказал он наконец.
     При этом последнем  оскорблении  Аделаида,  шатаясь,  отошла  от  сына,
бросилась на сундук и проплакала всю ночь.
     Антуан скоро понял, что один, без денег,  он  не  в  силах  бороться  с
братом. Он попытался заинтересовать в этом деле Аделаиду;  жалоба,  поданная
от ее имени, могла бы иметь серьезные последствия. Но бедная женщина, обычно
такая  вялая  и  равнодушная,  при  первых  же  словах  Антуана   решительно
отказалась выступить против старшего сына.
     - Пусть я дурная женщина, - тихо сказала она, - и  ты  вправе  на  меня
сердиться. Но меня замучила бы совесть, если бы  я  довела  своего  сына  до
тюрьмы. Лучше уж убей меня.
     Антуан увидел, что ничего не добьется от нее,  кроме  слез,  и  добавил
только, что она наказана по заслугам и что ему ничуть ее не жалко. К  вечеру
с Аделаидой, потрясенной бесконечными сценами, случился ее  обычный  нервный
припадок; она лежала, окоченевшая, с открытыми глазами, как  покойница.  Сын
положил ее на кровать и, даже не расстегнув на ней платье,  принялся  шарить
по всему дому, не припрятаны ли у нее  где-нибудь  деньги.  Он  нашел  около
сорока франков, взял их и, оставив мать без признаков жизни, спокойно сел  в
дилижанс и уехал в Марсель.
     Ему пришло в голову, что Муре, шляпный мастер, женатый  на  его  сестре
Урсуле, наверное тоже возмущен мошенничеством Пьера и захочет получить  долю
жены. Но Муре не оправдал его ожиданий. Он заявил, что всегда считал  Урсулу
сиротой и ни за какие богатства не станет связываться с ее родней.  Дела  их
шли хорошо. Антуана приняли очень холодно, и он поспешил уехать обратно.  Но
перед отъездом ему захотелось отомстить за  скрытое  презрение,  которое  он
прочел в глазах Муре; ему показалось, что сестра бледна и плохо выглядит,  и
он со злобной жестокостью сказал мужу на прощанье:
     - Берегите сестру, она всегда  была  слабенькой.  По-моему,  она  очень
изменилась. Смотрите, как бы вам не потерять ее...
     Слезы навернулись на глаза у Муре, и Антуан понял,  что  он  задел  его
больное место. Так ему и надо, - эти ремесленники слишком носятся  со  своим
счастьем.
     Вернувшись домой и окончательно убедившись, что он связан  по  рукам  и
ногам, Антуан стал держаться еще более вызывающе. Целый месяц он шатался  по
улицам, рассказывая о своих делах первому  встречному.  Если  ему  удавалось
выманить у матери франк, он спешил пролить его в кабаке; там он кричал,  что
его брат мошенник, но что од скоро ему покажет. Братская  приязнь,  роднящая
всех пьяниц, обеспечивала ему в кабаках общее сочувствие; все подонки города
были на его стороне; они дружно  осыпали  бранью  мерзавца  Ругона,  который
отнял кусок хлеба у такого бравого солдата.  Обычно  собрание  заканчивалось
беспощадным  осуждением  всех  богачей.  Антуан  изощрялся   в   мстительных
выходках; он продолжал щеголять в кепи, форменных брюках и бархатной куртке,
хотя мать и предлагала купить ему приличный  костюм.  Он  бравировал  своими
лохмотьями, он выставлял их напоказ по воскресеньям на проспекте Совер.
     Ему доставляло утонченное наслаждение по нескольку раз в день проходить
перед лавкою Пьера. Он растягивал пальцами дыры в своей куртке, он  замедлял
шаг, останавливался, заводил разговоры у самых дверей лавки, чтобы как можно
Дольше задержаться на  улице.  Обычно  он  приводил  с  собой  какого-нибудь
пьянчужку, приятеля, чтобы  тот  подавал  ему  реплики;  Антуан  громогласно
повествовал о похищении пятидесяти тысяч франков, сопровождая  свой  рассказ
бранью и угрозами, стараясь, чтобы слышала вся улита,  чтобы  каждое  грубое
слово долетало по назначению, в самую глубину лавки.
     - Кончится тем, - говорила удрученная Фелисите, - что он начнет просить
милостыню под нашими окнами.
     По природе тщеславная, она жестоко страдала от  этих  скандалов.  Порой
она даже раскаивалась в том, что вышла  за  Ругона,  -  уж  слишком  у  него
отвратительная семья. Она отдала бы все на свете, лишь  бы  Антуан  перестал
разгуливать в лохмотьях. Но  Пьер,  которого  поведение  брата  приводило  в
бешенство, не желал слышать его  имени.  Когда  жена  уговаривала  его  дать
Антуану немного денег, чтобы положить этому конец,  он  выходил  из  себя  и
кричал:
     - Ни за что! Ни гроша! Пусть подыхает!
     Но наконец и он признал, что поведение Антуана становится  невыносимым.
Однажды Фелисите, решив во что бы то ни стало развязаться с  ним,  окликнула
"этого человека", как она с презрительной гримасой называла  Антуана.  "Этот
человек" как раз в тот момент честил ее мошенницей,  стоя  посреди  улицы  с
приятелем, еще более оборванным, чем он сам. Оба были навеселе.
     - Идем, что ли, слышишь, зовут! -  нагло  сказал  Антуан,  обращаясь  к
приятелю.
     Фелисите попятилась:
     - Мы хотели поговорить с вами с глазу на глаз, - пробормотала она.
     - Ничего, - возразил Антуан. - Мой  приятель  славный  малый,  при  нем
можно говорить. Он будет моим свидетелем.
     Свидетель грузно опустился на стул. Он не  снял  шапки  и  озирался  по
сторонам  с  бессмысленной  улыбкой  пьяницы  и  грубияна,  сознающего  свою
наглость. Сконфуженная Фелисите встала перед дверями лавки, чтобы с улицы не
видно было, какие у нее гости. К счастью,  на  помощь  подоспел  муж.  Между
братьями разгорелась ссора. Антуан заплетающимся языком двадцать раз  подряд
повторял свои жалобы, пересыпая их ругательствами. Он  даже  расплакался,  и
его  волнение  чуть  не  заразило  приятеля.  Пьер   защищался   с   большим
достоинством.
     - Я вижу, - заявил он наконец, - что вы в самом деле несчастны,  и  мне
вас жалко. И хотя вы жестоко оскорбили меня, я не могу забыть, что  мы  дети
одной матери. Но если я вам что-нибудь дам,  знайте,  что  я  делаю  это  из
сострадания, а отнюдь не из страха... Хотите  сто  франков,  чтобы  устроить
свои дела?
     Это неожиданное предложение поразило приятеля. Он смотрел на Антуана  с
радостным видом, явно говорившим: "Раз буржуа дает сто  франков,  то  нечего
больше и разговаривать". Но Антуан решил сыграть на добрых намерениях брата.
Смеется Пьер, что ли? Он желает получить свою долю - десять тысяч франков.
     - Это ты зря, это зря, - бормотал приятель.
     Наконец, когда Пьер потерял терпение и пригрозил, что вышвырнет его  за
дверь,  Антуан  пошел  на  уступки  и  сразу  сбавил  цену  до  тысячи.  Они
торговались еще добрых четверть часа,  пока  не  вмешалась  Фелисите.  Перед
лавкой уже начинала собираться толпа.
     - Послушайте, - живо сказала она, - муж даст вам двести  франков,  а  я
куплю вам костюм и найму помещение на целый год.
     Ругон рассердился. Но приятель Антуана закричал в азарте:
     - Конечно, мой друг согласен!
     И Антуан угрюмо подтвердил, что согласен. Он чувствовал,  что  большего
не добьется. Условились, что на следующий  же  день  ему  пришлют  деньги  и
платье, а  через  несколько  дней  Фелисите  подыщет  квартиру,  и  он  туда
переберется. Уходя, пьянчужка,  сопровождавший  Антуана,  был  настолько  же
почтителен, насколько вначале был нагл. Раз десять он сконфуженно и неуклюже
раскланивался   и   благодарил   заплетающимся   языком,    словно    Ругоны
облагодетельствовали его самого.
     Через неделю Антуан переехал  в  большую  комнату  в  старом  квартале.
Фелисите сверх уговора купила ему кровать, стол и  стулья,  взяв  с  Антуана
честное слово больше их не беспокоить. Аделаида без сожаления  рассталась  с
сыном. Его краткое пребывание обрекло ее на  хлеб  и  воду  в  течение  трех
месяцев. Антуан быстро проел и пропил свои двести франков. Ему и в голову не
пришло вложить их в какую-нибудь мелочную торговлю  и  тем  обеспечить  себе
средства к существованию. Оставшись без гроша, не зная  никакого  ремесла  и
чувствуя к тому же глубокое отвращение ко всякому труду, он попытался  снова
прибегнуть к кошельку Ругонов, Однако обстоятельства изменились,  и  ему  не
удалось запугать брата. Пьер воспользовался случаем и выгнал  его,  запретив
раз навсегда переступать порог своего дома. Напрасно  Антуан  повторял  свои
обвинения:  в  городе  знали  о  щедрости,  проявленной  братом   и   сильно
преувеличенной Фелисите; Антуана осуждали  и  называли  лодырем.  Между  тем
голод давал себя знать. Антуан грозил, что  сделается  контрабандистом,  как
его отец, или же  пойдет  на  преступление  и  опозорит  всю  семью.  Ругоны
пожимали плечами: они знали, что  он  трус,  и  не  станет  рисковать  своей
шкурой. Наконец, проклиная родных и общество, Антуан решил искать работу.
     В одном кабачке  предместья  он  познакомился  с  плетельщиком  корзин,
работавшим на дому, и предложил ему  свою  помощь.  Антуан  быстро  научился
плести грубые, дешевые корзины, на которые всегда был большой  спрос.  Скоро
он стал работать самостоятельно. Это легкое занятие нравилось  ему:  он  мог
тешить свою лень, что для него было важнее всего. Антуан принимался за  дело
только тогда, когда не оставалось другого выхода. Он сплетал  наспех  дюжину
корзин и тотчас же относил их на рынок. Пока были деньги, он гулял,  шатался
по кабачкам, грелся на солнышке,  потом,  попостившись  денек-другой,  снова
принимался за свои прутья,  ругаясь  и  проклиная  богачей,  которые  живут,
ничего не делая. Но плетение корзин  -  мало  прибыльное  ремесло,  если  им
заниматься таким образом; заработка Антуана не хватало бы даже  на  выпивку,
если бы он не изобрел способа даром добывать ивовые прутья.  Он  никогда  не
покупал их в Плассане, уверяя, что  закупает  их  раз  в  месяц  в  соседнем
городке, где они дешевле. На самом же деле он нарезал их  в  темные  ночи  в
ивняке на берегу Вьорны. Сельский сторож поймал  его  как-то  раз  на  месте
преступления, и Антуан поплатился несколькими днями тюрьмы. С этого  времени
он занял в городе позицию отчаянного республиканца. Он утверждал, что  мирно
курил трубку на берегу реки, когда его схватил сторож. И добавлял:
     - Разумеется, они рады были бы избавиться от меня, потому что знают мои
убеждения. Но я не боюсь этих проклятых богачей.
     После десяти лет безделья Маккар пришел к заключению, что  он  все  еще
слишком много работает. У него была одна мечта - найти способ  хорошо  жить,
ничего не делая. Он не  удовольствовался  бы  хлебом  и  водой,  как  многие
лентяи, которые предпочитают голодать, лишь бы сидеть сложа руки.  Нет,  ему
нужна была  вкусная  еда  и  полная  праздность.  Одно  время  он  подумывал
поступить в услужение к какому-нибудь дворянину в  квартале  св.  Марка.  Но
знакомый конюх отпугнул его  своими  рассказами  о  том,  как  требовательны
господа. Чувствуя отвращение к корзинам и предвидя, что рано или поздно  ему
придется покупать прутья,  Маккар  уже  готов  был  продаться  в  рекруты  и
вернуться к солдатской жизни,  которая  казалась  ему  куда  привлекательнее
жизни ремесленника, как вдруг встреча с женщиной изменила все его планы.
     Жозефина Гаводан, которую все  в  городе  звали  попросту  Финой,  была
рослой, крепкой бабой лет тридцати,  с  квадратным  лицом,  широким,  как  у
мужчины; на подбородке и над верхней губой у нее росли редкие, необыкновенно
длинные волосы. Ее считали бой-бабой, способной при  случае  пустить  в  ход
кулаки. Широкие плечи и огромные руки внушали уважение  мальчишкам,  которые
даже не решались подсмеиваться над ее усами. При этом у Фины был  слабенький
голосок, тоненький и звонкий,  как  у  ребенка.  Люди,  знавшие  ее  близко,
уверяли, что, несмотря на  свирепый  вид,  Фина  кротка,  как  ягненок.  Она
усердно трудилась и могла бы скопить немного денег, если  бы  не  страсть  к
наливкам: она обожала анисовку. В воскресенье вечером ее нередко приходилось
приводить домой.
     Всю неделю Фина работала как вол. У нее были три или четыре  профессии:
она торговала на рынке фруктами или жареными каштанами,  смотря  по  сезону,
прислуживала по хозяйству у нескольких рантье, в  праздничные  дни  работала
поденно судомойкой в домах буржуа,  а  в  свободное  время  чинила  плетеные
сидения стульев. Весь город знал ее именно как мастерицу чинить  стулья.  На
юге большой спрос на стулья с соломенными сидениями, -  они  там  в  большом
ходу.
     Антуан Маккар познакомился с Финой на крытом  рынке.  Зимой,  когда  он
ходил туда продавать корзины, то старался устроиться  поближе  к  печке,  на
которой она  жарила  каштаны.  Этот  лентяй,  боявшийся  работы,  как  огня,
восхищался ее усердием. Мало-помалу он  понял,  что  под  внешней  грубостью
здоровенной торговки скрывается застенчивость и доброта. Он часто  наблюдал,
как  Фина  пригоршнями  раздавала  каштаны  оборванным  ребятишкам,  которые
замирали в экстазе перед  дымящейся  сковородой.  Случалось,  что  инспектор
рынка обижал ее, и тогда Фина готова  была  расплакаться,  забывая  о  своих
увесистых кулаках. Антуан пришел к заключению, что ему  нужна  именно  такая
жена. Она станет трудиться за двоих, а он будет хозяином в доме. Он  обретет
в ней рабочую скотину, неутомимую и покорную. Что же касается  склонности  к
наливкам, то Антуан считал ее вполне естественной. Взвесив все  преимущества
подобного союза, он посватался: Фина была в восторге. До сих пор еще ни один
мужчина не отваживался подступиться к ней. Напрасно ей твердили, что  Антуан
- отъявленный негодяй; у нее  не  хватило  духа  отказаться  от  замужества,
которого давно уже требовала ее могучая  природа.  В  день  свадьбы  молодой
человек перебрался на квартиру к жене, жившей на  улице  Сивадьер,  рядом  с
рынком. Эта квартира из трех комнат была обставлена куда лучше, чем  его,  и
он, с удовлетворением вздохнув, растянулся на мягком толстом матраце жениной
постели.
     В первые  дни  все  шло  хорошо.  Фина  по-прежнему  занималась  своими
разнообразными профессиями. Антуан, в котором проснулось мужское  самолюбие,
удивлявшее его самого, сплел за одну неделю больше  корзин,  чем  раньше  за
месяц. Но в воскресенье разразилась война. В доме успела скопиться  довольно
изрядная сумма, и супруги много потратили. Оба  напились  и  принялись  бить
друг друга смертным боем. Наутро они никак не могли  припомнить  из-за  чего
загорелась ссора: ведь они были очень ласковы друг к другу до самого вечера,
часов до десяти, когда Антуан вдруг ни с того ни с сего начал колотить жену,
а Фина, потеряв терпение и позабыв свою кротость, отвечала ударом на  каждую
пощечину. Наутро она, как ни в чем не бывало, бодро принялась за работу.  Но
Антуан затаил злобу; он  встал  поздно  и  до  вечера  просидел  на  солнце,
покуривая трубку.
     С этого дня Маккары установили своеобразный образ жизни. Казалось,  они
сговорились, что жена должна работать не покладая рук, чтобы содержать мужа.
Фина, инстинктивно  любившая  работу,  не  возражала.  В  трезвом  виде  она
отличалась ангельским  терпением,  находила  вполне  естественным,  что  муж
бездельничает, и старалась избавить его от малейших хлопот. Но хлебнув своей
излюбленной  анисовки,  она  становилась  не  то  чтобы  злой,   но   только
справедливой; и если Антуан начинал придираться к ней в те вечера, когда она
блаженствовала за бутылкой своей  любимой  настойки,  Фина  обрушивалась  на
него, упрекая в лени и неблагодарности. Соседи  уже  привыкли  к  постоянным
скандалам, доносившимся из комнаты супругов. Маккары избивали друг друга  до
полусмерти, но если жена  била,  как  мать,  наказывающая  ребенка,  то  муж
коварно и злобно рассчитывал каждый  удар  и  несколько  раз  чуть  было  не
изувечил несчастную женщину.
     - Думаешь, тебе лучше будет, если ты переломаешь мне руки или  ноги?  -
говорила она. - Кто тебя тогда кормить будет, бездельник?
     Если не считать этих сцен, Антуан был доволен своей  новой  жизнью.  Он
был прилично одет, ел и пил вволю. Он совсем забросил свое ремесло.  Иногда,
от скуки, он решал сплести дюжину корзин  к  базарному  дню,  но  обычно  не
кончал и  первой.  Под  диваном  валялась  связка  прутьев,  которую  он  не
израсходовал за двадцать лет.
     У Маккаров родилось трое  детей:  две  дочери  и  сын.  Старшая,  Лиза,
родившаяся в 1827 году, через год после свадьбы,  недолго  оставалась  дома.
Это была пухленькая, хорошенькая девочка, пышущая  здоровьем,  полнокровная,
очень похожая на  мать.  Но  она  не  унаследовала  ее  покорности  вьючного
животного. Маккар передал дочери ярко выраженное стремление к земным благам.
Еще ребенком  Лиза  готова  была  работать  целый  день,  лишь  бы  получить
пирожное. Ей не было и семи лет, когда соседка, жена почтмейстера, пленилась
ею и взяла к себе в услужение. В 1839 году  хозяйка  овдовела,  переехала  в
Париж и увезла Лизу с собой. В сущности говоря, родители отдали ее совсем.
     Вторая дочь, Жервеза, родившаяся через год после Лизы, была хромоногой.
Зачатая пьяными родителями в одну из позорных ночей, когда супруги  избивали
друг друга, она родилась с искривленным  и  недоразвитым  правым  бедром,  -
странное наследственное отражение жестоких побоев, перенесенных  матерью  во
время пьяных драк. Жервеза была хилым ребенком,  и  Фина,  видя,  какая  она
бледненькая и слабая, стала лечить ее анисовкой,  уверяя,  что  это  укрепит
девочку. Бедняжка исхудала еще больше. На  этой  высокой  худенькой  девочке
платья,  всегда  слишком  широкие,  болтались,  как  на  вешалке.  Тщедушное
искалеченное тело Жервезы скрашивала прелестная  кукольная  головка;  личико
было круглое, бледное, с изысканно  тонкими  чертами.  Ее  хромота  казалась
почти грациозной; стан мягко склонялся, ритмически  покачиваясь  при  каждом
шаге.
     Сын Маккаров, Жан, родился спустя три года. Это был  крепыш,  ничем  не
напоминавший хрупкую Жервезу. Он, как и старшая дочь, пошел в мать,  хотя  и
не походил на нее физически. У него, первого из Ругон-Маккаров, было лицо  с
правильными чертами,  холодное  и  неподвижное,  говорившее  о  серьезной  и
ограниченной натуре. Мальчик рос с твердой решимостью добиться  независимого
положения. Он аккуратно посещал школу и  усердно  вдалбливал  в  свою  тупую
голову основы грамоты и арифметики. Потом он поступил в ученье к  мастеру  и
работал с таким же старанием, тем более похвальным, что ему требовался  день
на то, что другие выучивали в час.
     Антуан, не переставая, ворчал на бедных малышей. Эти лишние рты съедали
его долю. Он, как и Пьер, поклялся не иметь больше детей, - ведь они  только
объедают и разоряют родителей. Надо было слышать его жалобы, когда  за  стол
стало садиться пять человек и мать подсовывала лучшие  куски  Жану,  Лизе  и
Жервезе.
     - Так, так, - ворчал он. - Пихай в них, пускай лопнут!
     Когда Фина покупала кому-нибудь из детей ново