повстанцы  обещали  вернуться  гораздо
раньше, что они что-то медлят его освободить. Ругон приказал его накормить и
вышел;  его  раздражало,  что  Маккар  то  и  дело  твердит  о   возвращении
повстанцев.
     На улице Пьеру стало не по  себе.  Ему  показалось,  что  город  как-то
изменился, принял странный вид:  по  тротуарам  быстро  скользили  тени,  на
улицах было пустынно и тихо, и вместе с сумерками  на  унылые,  дома  оседал
страх, серый, затяжной, упорный, как осенний дождик. Радостное оживление дня
роковым образом  завершалось  беспричинной  паникой,  боязнью  надвигающейся
ночи; жители устали, они пресытились  торжеством,  и  теперь  им  мерещилось
страшное мщение повстанцев. Ругон вздрогнул, почувствовав дуновение  страха.
Он ускорил шаги, у него  сжималось  горло.  Проходя  мимо  кафе  на  площади
Францисканцев, где только что зажгли  лампы  и  где  собирались  все  мелкие
рантье нового города, он услышал отрывок разговора, весьма неутешительного.
     - Послушайте-ка, господин Пику, - произнес чей-то зычный  голос,  -  вы
слышали новость? Военный отряд,  который  все  так  ждали,  оказывается,  не
пришел.
     - Да ведь никакого отряда  и  не  ожидали,  господин  Туш,  -  возразил
пронзительный голос.
     - Простите, вы, очевидно, не читали воззвания?
     - В самом деле, там сказано, что в случае необходимости  порядок  будет
поддерживаться силой.
     - Вот видите, сказано: "силой", это значит - военной силой.
     - А что говорят?
     - Да всем, понимаете ли, страшновато;  удивляются,  почему  солдаты  не
приходят, очень может быть, что они перебиты мятежниками...
     В кафе послышались испуганные восклицания. Ругон  хотел  было  войти  и
заявить этим буржуа, что в воззвании вовсе не говорилось  о  приходе  войск,
что нельзя читать между строк и распространять такие  нелепые  слухи.  Но  в
глубине души он и сам, быть может, рассчитывал  на  войска  и  тоже  начинал
удивляться, почему до сих пор нет ни одного солдата.  Он  вернулся  домой  в
сильной тревоге. Фелисите, оживленная, кипящая  отвагой,  рассердилась,  что
его расстраивают такие глупости. За десертом она стала успокаивать его.
     - Эх, ты, дуралей, - сказала она, - тем лучше, что  префект  позабыл  о
нас. Мы одни спасем город. А мне бы хотелось, чтобы мятежники вернулись,  мы
бы встретили их выстрелами  и  покрыли  бы  себя  славой...  Послушай,  вели
запереть городские ворота и не вздумай ложиться спать. Постарайся как  можно
больше суетиться сегодня ночью, это тебе зачтется.
     Пьер вернулся в мэрию несколько подбодренный. Но он должен был призвать
все свое  мужество,  чтобы  сохранять  присутствие  духа  среди  хныканья  и
сетований коллег. Члены временной комиссии принесли панику в складках  своих
сюртуков, как запах дождя в  непогоду.  Они  уверяли,  что  рассчитывали  на
подкрепление, кричали, что нельзя же так бросать честных граждан на произвол
мятежников. Чтобы отвязаться от  них,  Пьер  почти  обещал  им,  что  завтра
прибудут войска. Потом он торжественно объявил, что намерен запереть ворота.
Все  присутствовавшие  почувствовали  облегчение.  Национальным   гвардейцам
приказано было немедленно отправиться к воротам и  запереть  их  на  двойные
запоры.
     Когда они вернулись, многие члены комиссии признались, что теперь у них
спокойнее на душе. А когда Пьер сказал,  что  критическое  положение  города
обязывает их остаться на своих постах, некоторые стали устраиваться на ночь,
рассчитывая соснуть в кресле. Грану напялил черную шелковую ермолку, которую
предусмотрительно захватил с собой. К  одиннадцати  часам  почти  все  члены
комиссии уже мирно спали вокруг стола г-на Гарсонне. Лишь  кое-кто  сидел  с
открытыми  глазами  и  под  мерный  звук  шагов   национальных   гвардейцев,
доносившийся со двора, мечтал о том, как он проявит отвагу и заслужит орден.
Высокая настольная лампа освещала это странное ночное бдение. Ругон задремал
было, но вдруг вскочил и приказал послать за Вюйе. Он только  что  вспомнил,
что еще не получал "Вестника".
     Книготорговец явился сердитый, в самом скверном настроении.
     - Ну, что же? - спросил Ругон,  отводя  его  в  сторону.  -  А  статья,
которую вы обещали? Я так и не видел "Вестника".
     - И вы из-за этого меня потревожили? - раздраженно воскликнул  Вюйе.  -
Чорт возьми! "Вестник" не  вышел.  Я  вовсе  не  желаю,  чтобы  меня  завтра
прирезали, если вдруг вернутся мятежники.
     Руге" с натянутой улыбкой возразил, что, слава богу, никого  резать  не
собираются.  Но  именно  потому,  что   распространились   такие   вздорные,
панические слухи, статья, о которой идет речь,  оказала  бы  большую  услугу
благому делу.
     - Возможно, - ответил Вюйе, - но самое  благое  дело  -  это  сохранить
голову на плечах.
     И добавил ядовито:
     - А я-то думал,  что  вы  перебили  всех  мятежников  до  единого.  Но,
оказывается, их еще целая уйма, и я не могу рисковать собой.
     Ругон, оставшись  один,  удивился  возмущению  этого  человека,  всегда
такого  смиренного  и  подобострастного.  Поведение  Вюйе   показалось   ему
подозрительным. Но ему некогда было раздумывать. Не успел он  растянуться  в
кресле, как появился Рудье, отчаянно  гремя  саблей,  подвешенной  к  поясу.
Спавшие в испуге вскочили. Грану вообразил, что призывают к оружию.
     - А? Что? Что случилось? - спрашивал он, поспешно пряча в карман черную
шелковую ермолку.
     - Господа, - без всякого предисловия начал запыхавшийся  Рудье,  -  мне
кажется, что к городу подходит шайка мятежников...
     Его слова были  встречены  испуганным  молчанием.  И  только  у  Ругона
хватило духу спросить:
     - Вы видели их?
     - Нет, - отвечал бывший чулочник,  -  но  с  полей  доносится  какой-то
странный шум. Один солдат уверяет, что видел огни на склонах Гарригских гор.
     И так как все молча переглядывались с перепуганным видом, он добавил:
     - Я возвращаюсь на свой пост. Боюсь, как бы не было атаки. Примите меры
со своей стороны.
     Ругон хотел было его догнать, получить еще  какие-нибудь  сведения,  но
Рудье был уже далеко. У членов комиссии сразу пропал  сон.  Странные  звуки!
Огни! Атака! - и все это среди ночи. Легко сказать "принять меры", но что же
им делать? Грану чуть было не предложил тактику, которая так хорошо  удалась
накануне: спрятаться и переждать, пока мятежники пройдут  через  Плассан,  а
потом одержать победу на пустых улицах. Но, к счастью, Пьер вспомнил  советы
жены и заявил, что Рудье мог ошибиться;  лучше  всего  пойти  удостовериться
собственными глазами. Кое-кто из членов совета поморщился, но  когда  решено
было, что комиссию будет сопровождать  вооруженный  отряд,  все  с  отменным
мужеством сошли вниз. Оставив у ратуши лишь несколько  человек  охраны,  они
окружили себя тридцатью национальными гвардейцами и только тогда  отважились
выйти на улицы спящего города. Луна тихо скользила над  крышами,  отбрасывая
длинные тени. Они переходили от укрепления к укреплению, от ворот к воротам,
но горизонт был замкнут  стенами,  и  им  ничего  не  удалось  разглядеть  и
расслышать. Правда, национальные гвардейцы на различных  постах  утверждали,
что с полей сквозь запертые ворота доносятся какие-то подозрительные шорохи.
Они прислушивались, но не могли ничего уловить, кроме отдаленного рокота,  в
котором Грану узнал шум Вьорны.
     Однако они не успокоились. Они уже собирались вернуться в мэрию, сильно
взволнованные, хотя и пожимали притворно плечами  и  утверждали,  что  Рудье
трус, которому  со  страха  померещились  повстанцы.  Но  тут  Ругон,  чтобы
окончательно  успокоить  своих  друзей,  предложил  им  обозреть  долину   с
возвышения, откуда открывался вид на  несколько  миль.  Он  повел  маленький
отряд в квартал св. Марка и постучал в двери особняка Валькейра.
     Граф в самом начале беспорядков уехал в свой замок Корбьер. В  особняке
оставался только маркиз де Карнаван. Он со вчерашнего дня  предусмотрительно
держался в стороне не из страха, но  потому,  что  не  хотел  в  решительный
момент  участвовать  в  шашнях  Ругонов.  В  глубине  души  он   сгорал   от
любопытства. Он заперся на замок, чтобы удержаться от желания  взглянуть  на
интересную картину интриг желтого салона. Когда  лакей  вдруг,  среди  ночи,
доложил, что его спрашивают внизу какие-то господа, он уже не  мог  сдержать
любопытства, встал и поспешно вышел к ним.
     - Дорогой маркиз, - сказал Ругон, представляя ему членов  муниципальной
комиссии, - мы пришли к вам с просьбой. Нельзя ли нам пройти в сад?
     - Разумеется, - ответил маркиз удивленно, - я сам проведу вас.
     По дороге ему рассказали, в чем дело. В конце сада находилась  терраса,
возвышавшаяся над долиной. Здесь сквозь большую пробоину в стене крепостного
вала открывался широкий вид на равнину.  Ругон  вспомнил,  что  эта  терраса
может служить  прекрасным  наблюдательным  пунктом.  Национальные  гвардейцы
остались у ворот. Члены комиссии, продолжая разговаривать,  облокотились  на
перила террасы. Но необычайное зрелище, развернувшееся перед ними, заставило
их умолкнуть. Далеко-далеко  в  глубокой  долине  Вьорны,  простирающейся  к
западу, между цепью Гарригских гор и горами Сейльи, потоком струился  лунный
свет. Отдельные купы деревьев и темные контуры скал  казались  островками  и
мысами в этом море света. Кое-где, в излучинах, Вьорна  сверкала,  как  ярко
начищенное оружие, отражая тонкий серебряный дождь, струившийся с  небес.  В
полумраке морозной ночи широкий простор казался океаном, каким-то  неведомым
миром.
     Сперва наблюдателям ничего не удавалось разглядеть или расслышать. Небо
озарено было трепетным сиянием, вдали смутно звучали какие-то голоса. Грану,
по природе не слишком склонный к поэзии,  все  же  пробормотал,  захваченный
величественной красотой прекрасной зимней ночи:
     - Какая чудесная ночь, господа!
     - Ну, конечно, Рудье померещилось, - презрительно бросил Ругон.
     Но маркиз насторожил свои чуткие уши.
     - Ого! - произнес он резким голосом. - Я слышу набат.  Все  перегнулись
через перила, затаив дыхание.
     И легкий, чистый, как хрусталь, далекий звон колокола явственно донесся
из долины. Члены комиссии не могли не согласиться с маркизом.
     Это был набат. Ругон  уверял,  что  узнает  колокол  Беажа  -  деревни,
отстоящей на добрую милю от Плассана. Он говорил это, желая успокоить  своих
коллег.
     - Слушайте! Слушайте! -  перебил  его  маркиз.  -  А  вот  это  колокол
Сен-Мора.
     Он указал на другую точку горизонта. И действительно, в  сиянии  лунной
ночи зазвучало рыдание второго колокола. Скоро их слух  освоился  с  ночными
шумами и стал улавливать отчаянные жалобы  десяти,  двадцати  колоколов.  Со
всех сторон долетали горестные призывы, приглушенные,  похожие  на  хрипение
умирающего. Долина рыдала. Теперь  уже  никто  не  подсмеивался  над  Рудье.
Маркиз,  которому  доставляло  жестокое  удовольствие  пугать  этих  буржуа,
любезно стал объяснять им причину набата.
     - Это соседние деревни объединяются, чтобы на заре напасть на  Плассан,
- сказал он.
     Грану вытаращил глаза.
     - Вы ничего не видите вон там? - спросил он вдруг.
     Никто ничего не видел. Все закрыли глаза, чтобы лучше слышать.
     - А вот, смотрите, - сказал он через минуту,  -  вон  там  за  Вьорной,
возле той темной массы.
     - Да, вижу, - ответил с  отчаянием  в  голосе  Ругон.  -  Это  зажигают
костер.
     Тотчас  загорелся  второй  костер,  напротив  первого,  потом   третий,
четвертый.  Красные  точки  вспыхивали  по  всей  равнине  почти  на  равном
расстоянии друг от друга, как фонари на гигантском проспекте. Пламя  костров
бледнело при луне, и в ее неверном свете  они  казались  лужами  крови.  Эта
зловещая иллюминация доконала муниципальную комиссию.
     - Чорт возьми, - восклицал маркиз  с  язвительным  смешком,  -  да  эти
разбойники подают сигналы друг другу!
     И он услужливо начал подсчитывать  огни,  чтобы  определить,  с  какими
примерно  силами  придется  иметь   дело   "славной   национальной   гвардии
{Национальная гвардия - буржуазная милиция, восстановленная в эпоху Июльской
монархии Луи-Филиппом для охраны страны от "внутренних врагов".}  Плассана".
Ругон пытался возражать, уверяя, что  крестьяне  берутся  за  оружие,  чтобы
присоединиться к повстанческой армии, а вовсе не для того, чтобы напасть  на
Плассан. Но остальные члены комиссии угрюмо молчали: они уже составили  себе
мнение, и всякие утешения были бесполезны.
     - А сейчас я слышу марсельезу, - сказал Грану упавшим голосом.
     Он не ошибся. Невидимому, отряд проходил по берегу Вьорны,  под  самыми
городскими стенами. Слова "К оружью, граждане! Сомкнем свои ряды!"  долетали
вспышками, вибрирующие, четкие. Какая ужасная  ночь!  Члены  комиссии  молча
стояли на террасе, облокотившись на перила, коченея от лютого холода,  не  в
силах оторвать взгляд от долины, потрясаемой набатом и марсельезой,  долины,
пылающей сигнальными кострами. Глаза устали от созерцания этого  моря  тьмы,
пронизанного кровавыми огнями, в ушах звенело от воплей  колоколов,  им  уже
изменяли чувства и представлялись невероятные ужасы. Ни за что на  свете  не
сдвинулись бы они с места; им казалось: повернись они спиной к равнине, -  и
целая армия ринется  в  погоню  за  ними.  Как  многие  трусы,  они  ожидали
приближения опасности,  вероятно,  для  того,  чтобы  в  решительную  минуту
пуститься в бегство. Под утро, когда луна  зашла  и  перед  ними  зиял  лишь
черный провал, они пришли в полное  смятение:  им  чудилось,  что  невидимые
враги крадутся во мраке и вот-вот вцепятся им в глотку.  При  каждом  шорохе
они воображали, что злодеи совещаются у подножия террасы, готовые взобраться
на нее. И ничего, ничего кругом, - только  кромешная  тьма,  где  безнадежно
тонул взор. Маркиз, утешая их, повторял ироническим тоном:
     - Не беспокойтесь! Они дождутся рассвета.
     Ругон проклинал все на свете. Его снова обуревал  страх.  Грану  совсем
поседел за эту ночь. Но  вот  стало  медленно  светать.  Однако  и  заря  не
принесла облегчения. Эти господа ожидали, что в первых утренних лучах увидят
армию, выстроенную в боевом порядке. В то утро заря занималась лениво, долго
медлила на краю  горизонта.  Вытянув  шеи,  насторожив  уши,  они  вопрошали
белесый туман. И в неверном  полумраке  им  мерещились  чудовищные  силуэты;
равнина превращалась в кровавое озеро, утесы -  в  трупы,  плавающие  в  его
волнах, купы деревьев -  в  грозные  батальоны.  Наконец  свет,  усиливаясь,
развеял призраки, и наступил день, - такой бледный, унылый,  печальный,  что
даже у маркиза сжалось сердце. Повстанцев нигде не было видно,  а  пустынная
серая долина напоминала покинутый разбойничий  притон.  Костры  погасли,  но
колокола продолжали  звонить.  Часов  в  восемь  Ругон  разглядел  несколько
человек, которые шли вдоль берега Вьорны, удаляясь от города.
     Члены комиссии изнемогали от холода и усталости. Видя, что пока еще нет
прямой опасности, они решили отдохнуть несколько часов. На террасе  оставили
часового, приказав ему немедленно предупредить Рудье, если он заметит  вдали
какой-нибудь  отряд.  Грану  и  Ругон,  разбитые  после   ночных   волнений,
отправились домой, поддерживая друг друга под руки. Они жили рядом.
     Фелисите заботливо уложила  мужа.  Она  называла  его  "бедный  котик",
уговаривала не падать духом, - все обойдется. Но он качал  головой,  у  него
были серьезные опасения. Она дала ему поспать до одиннадцати  часов.  Потом,
когда он позавтракал, она ласково выпроводила его за дверь, внушив ему,  что
надо мужественно держаться до конца. В мэрии Ругон застал всего лишь четырех
членов комиссии: остальные не явились, они заболели от страха. С утра паника
захлестнула город. Члены муниципальной комиссии  не  утерпели  и  рассказали
дома об ужасе, пережитом памятной ночью на  террасе  особняка  Валькейра.  А
служанки  поспешили   разнести   новость,   приукрасив   ее   драматическими
подробностями; и теперь всем было известно, что члены муниципальной комиссии
наблюдали с городских высот пляски людоедов, пожирающих пленников; колдуний,
кружившихся в дьявольском хороводе вокруг  котлов,  где  варились  младенцы;
несметные полчища бандитов с оружием,  сверкающим  в  лунных  лучах.  И  еще
рассказывали о колоколах, которые зазвонили сами собой; утверждали даже, что
мятежники подожгли окрестные леса, и весь край в огне.
     Был  вторник  -  базарный  день  в  Плассане.  Рудье  велел  распахнуть
городские ворота, чтобы впустить несколько крестьянок с  овощами,  маслом  и
яйцами. Но муниципальная комиссия, насчитывавшая к тому времени  всего  пять
человек,  включая  председателя,  сразу  же  признала  это   непростительной
неосторожностью. Правда, часовой, оставленный на террасе Валькейра, пока еще
не обнаружил ничего угрожающего, но все  же  необходимо  держать  ворота  на
запоре. По настоянию Ругона глашатай в сопровождении барабанщика обошел  все
улицы и объявил, что город находится на  осадном  положении  и  что  жители,
которые  выйдут  из  него,  уже  не  смогут  вернуться.  Ровно   в   полдень
торжественно заперли ворота. Эта мера, принятая  для  успокоения  населения,
повергла всех в ужас. Любопытное зрелище представлял собой город, запирающий
ворота, задвигающий ржавые засовы среди бела дня в  середине  девятнадцатого
столетия!
     Когда Плассан  стянул  вокруг  своих  чресел  ветхий  пояс  укреплений,
заперся на все-замки, как  осажденная  крепость  в  ожидании  приступа,  над
мрачными домами навис немой ужас. Тем, кто жил в центре  города,  все  время
слышалось, будто из предместья доносятся звуки выстрелов. Все были в  полном
неведении, сидели, точно в  погребе,  как  замурованные,  напряженно  ожидая
спасения или гибели.
     Уже двое суток  всякая  связь  с  внешним  миром  была  прервана  из-за
повстанцев, отряды которых блуждали в окрестностях. Плассан в  своем  тупике
был отрезан от остальной Франции. Он  был  одинок  среди  восставшего  края;
вокруг раздавался набат, слышалась марсельеза, подобно грозному гулу разлив-
шейся реки. Город, брошенный на произвол судьбы, дрожащий от страха, казался
добычей, обещанной победителям. Горожане, бродившие по проспекту, ежеминутно
переходили от отчаяния к надежде; им  чудились  у  Главных  ворот  то  блузы
мятежников,  то  солдатские  мундиры.  Супрефектура,  вокруг   которой   все
рушилось, переживала мучительную агонию.
     Часа в два дня распространился слух, что государственный  переворот  не
удался: принца-президента посадили в Венсенскую башню. Париж в  руках  самых
злостных демагогов, Марсель, Тулон, Драгиньян, - словом,  весь  юг  захвачен
победоносными войсками повстанцев.  К  вечеру  мятежники  займут  Плассан  и
перебьют всех жителей.
     Горожане избрали депутацию, которая явилась в мэрию и  заявила  протест
против закрытия ворот; такая мера могла только озлобить  мятежников.  Ругон,
совсем потерявший голову, отстаивал свой приказ со всей энергией, на которую
был способен. Приказ запереть ворота казался ему самым мудрым  распоряжением
во всей его административной деятельности, и он находил убедительные  доводы
в его защиту. Но его перебивали, засыпали вопросами, ему затыкали  рот:  где
же солдаты? где обещанный им  отряд?  Пьер  изворачивался  на  все  лады,  с
апломбом уверяя, что не давал никаких обещаний. Главной причиной паники было
именно отсутствие этого легендарного  отряда;  жители  так  страстно  о  нем
мечтали,  что  в  конце  концов  уверовали   в   его   реальность.   Нашлись
осведомленные люди,  которым  было  точно  известно,  где  именно  повстанцы
перебили солдат.
     В  четыре  часа  Ругон  в  сопровождении  Грану  отправился  в  особняк
Валькейра. Вдалеке, по долине Вьорны, то и дело проходили  небольшие  группы
людей, направляющиеся в Оршер на подмогу повстанцам.  Целый  день  мальчишки
только и делали, что в