наха.
     На  Полуострове неизвестна эта традиционная ненависть к евреям, которая
все  еще  разделяет  население  Майорки  на  две  касты.  Пабло Вальс просто
бесился,  говоря  о своей родине. Здесь уже не было иудеев по религии. Много
веков тому назад разрушили последнюю синагогу. Почти все евреи крестились, а
непокорные  были  сожжены  инквизицией.  Нынешние  чуэты  -  самые преданные
католики  на  Майорке,  привносящие  в  свои религиозные убеждения семитский
фанатизм.  Они  молятся  вслух,  делают  своих сыновей священниками, находят
связи  для устройства в монастыри своих дочерей, состоят как зажиточные люди
в  числе  приверженцев самых консервативных идей, и все же к ним относятся с
тем   же  отвращением,  что  и  в  прошлые  века,  и  они  живут  совершенно
обособленно, так как ни один класс общества не желает сближения с ними.
     -  Вот уже четыреста пятьдесят лет, как нам кропят темя при крещении, -
продолжал кричать капитан Вальс, - а мы по-прежнему прокляты, отвержены, как
до  нашего  обращения в христианство. Разве это справедливо?.. О, эти чуэты!
Остерегайтесь их! Это дурные люди!.. На Майорке есть два католицизма: один -
для нас, а другой - для остальных.
     И   затем  с  ненавистью,  в  которой  как  бы  отражалась  вся  горечь
преследуемого, моряк говорил о своих единоплеменниках:
     -  Впрочем, так им и надо, трусам, за то, что слишком любят остров, эту
скалу,  на  которой  мы  родились.  Чтобы  не  уезжать отсюда, они сделались
христианами,  а теперь, когда они стали ими взаправду, их за это еще лягают.
Если  бы  они остались иудеями и разъехались по всему свету, как это сделали
остальные,  они  были  бы  теперь, наверно, важными персонами и королевскими
банкирами,  вместо  того чтобы сидеть в своих уличных лавчонках и выделывать
серебряные кошельки.
     Скептик  в  вопросах  религии,  он  презрительно или дерзко отзывался о
всех:  о  евреях,  сохранивших свою старую веру, о принявших христианство, о
католиках,  о  мусульманах,  с которыми общался во время своих путешествий к
берегам  Африки  и в портах Малой Азии. Иногда его охватывала атавистическая
нежность, и он впадал в благоговение перед своим народом.
     Он  был семитом и с гордостью заявлял об этом, ударяя себя в грудь: "Мы
- первый народ в мире!"
     - В Азии мы обовшивели и умирали с голоду, потому что там не с кем было
торговать и некому давать взаймы. Но не кто иной, как мы, дали человеческому
стаду  его теперешних пастырей, которые еще много веков будут владеть душами
человеческими.  Моисей,  Иисус  и  Магомет родились на моей земле... Могучие
сообщники,  не  так  ли,  господа? А теперь мы дали миру четвертого пророка,
тоже из нашего племени, только у него два облика и два имени. Одни зовут его
Ротшильдом,  и  он  главенствует над всеми, у кого есть деньги, а другие его
     Историю  своего  народа  на  острове  Вальс  излагал с обычным для него
лаконизмом.  Когда-то  евреев было много, очень много. В их руках находилась
почти  вся  мировая  торговля принадлежала значительная часть морских судов.
Фебреры  и  другие  владетельные христиане не отказывались вступать с ними в
деловые   связи.   Эти   древние   времена  можно  назвать  эпохой  свободы:
преследования  и  варварство  относятся к сравнительно новому периоду. Евреи
были королевскими казначеями, медиками и другими придворными в средневековых
государствах Пиренейского полуострова.
     Когда начались религиозные распри, самые богатые и хитрые евреи острова
сумели  креститься  вовремя и по доброй воле, смешались с местными семьями и
заставили  забыть  о  своем  происхождении.  Впоследствии  именно  эти новые
католики,   отличавшиеся,   как   все  новообращенные,  особенным  пылом,  и
возглавили ожесточенное гонение на своих бывших собратьев. Теперешние чуэты,
единственные  майоркинцы  достоверно еврейского происхождения, это - потомки
евреев,  принявших крещение последними, внуки тех, на кого обрушилась ярость
инквизиции.
     Быть  чуэтом, вести свой род от тех, кто жил на улице Ювелиров, которую
для краткости называют просто Улицей, - величайшее несчастье для майоркинца.
Напрасно  в  Испании  происходили  революции  и  провозглашались либеральные
законы,  признававшие  равенство  всех испанцев: чуэт, прибыв на полуостров,
становился   таким  же  гражданином,  как  и  все,  но  на  Майорке  он  был
отверженным,  чем-то  вроде  зачумленного,  который  имеет право породниться
только со своими.
     Вальс говорил с усмешкой о той общественной иерархии, которая царила на
острове в течение веков; иные ступени этой социальной лестницы и по сей день
остаются незыблемыми. Наверху - гордые бутифарры, затем дворяне - кабальеро,
потом  моссоны,  за  ними  -  купцы  и  ремесленники  и, наконец, крестьяне,
обрабатывающие  землю.  Далее  открывалась  как  бы огромная скобка на пути,
избранном  господом  богом,  создателем  тех  и  других,  -  обширное пустое
пространство,  которое  каждый мог заселять по своей прихоти. Несомненно, за
благородными  и  простыми  майоркинцами  шли  по старшинству свиньи, собаки,
ослы,  кошки,  крысы...  и под конец, за всеми этими тварями господними, шел
презренный  сосед  с Улицы - чуэт, пария острова. Неважно, что он богат, как
брат  капитана  Вальса, или умен, как некоторые другие. Многие чуэты, бывшие
на  Полуострове  государственными служащими - военные, юристы, финансисты, -
по возвращении на Майорку убеждались в том, что самый последний нищий считал
себя выше их всех и, чувствуя себя оскорбленным, разражался бранью по адресу
евреев  и  их  родни.  Оторванность этого уголка Испании, окруженного морем,
благоприятствовала сохранению здесь духа прошлых времен.
     Тщетно пытаясь отвести от себя многовековую ненависть, не исчезнувшую и
с  прогрессом,  чуэты  доходили  до  крайностей в своем католицизме, в своей
слепой  и  страстной  вере.  В  значительной  мере  это  вызывалось страхом,
проникшим  в  плоть и кровь в результате многолетних преследований. Напрасно
доходили  они  до  крика,  молясь  в своих домах, чтобы их слышали соседи по
улице,  подражая  предкам,  которые  поступали  так  же.  Помимо  того, пища
готовилась при открытых окнах, с тем чтобы все видели, что они едят свинину.
Традиционная ненависть, делавшая из них отщепенцев, не умирала. Католическая
церковь, именующая себя вселенской, оставалась для них на острове жестокой и
неприступной  и платила им за преданность тем, что отталкивала с презрением.
Дети  чуэтов  желавшие  стать  священниками,  не получали мест в семинариях.
Монастыри  закрывали  двери перед каждой послушницей, происходившей с Улицы.
На континенте дочери чуэтов выходили замуж за людей знатных и богатых, но на
острове  они  с  трудом  находили  человека,  согласного  принять  их руку и
богатства.
     - Негодяи! - продолжал иронизировать Вальс. - Они бережливые труженики,
мирно  живущие  в  своих  семьях,  они,  пожалуй,  больше  католики, чем все
остальные,  но  они  чуэты,  и  в  лих  всегда  есть что-то такое, за что их
ненавидят.  В  них  есть  нечто, вы понимаете, господа? Нечто... Кто желает,
может убедиться сам.
     И моряк смеялся, рассказывая о темных крестьянах, которые еще несколько
лет  назад  уверяли,  что у чуэтов тело покрыто жиром, а сзади у них хвосты;
пользуясь   случаем,   они  раздевали  встречного  ребенка  с  Улицы,  чтобы
проверить, имеется ли у него пресловутый отросток.
     - А мой брат? - продолжал Вальс. - А мой праведный брат Бенито, который
так громко молится и, кажется, готов съесть глазами изображения святых?
     Все  вспоминали  о случае с доном Бенито и искренне смеялись, тем более
что  его  брат  первым  потешался  над  этим  происшествием. Рассчитавшись с
долгами,  богатый  чуэт  оказался владельцем дома и ценных земель в одном из
селений  в  глубине  острова.  Когда  он собрался вступить во владение новой
собственности,  осторожные  соседи  дали  ему  совет:  он, разумеется, может
посещать эти земли днем, но оставаться там ночевать?.. Никоим образом! Никто
не  помнил, чтобы в их селе когда-нибудь ночевал чуэт. Дон Бенито не обратил
внимания на эти советы и однажды заночевал, в своем владении; но едва он лег
в  постель,  как  слуги  сбежали. Когда хозяину надоело спать, он соскочил с
кровати. Сквозь ставни не проникало даже слабой полоски света. Ему казалось,
что  он  проспал по меньшей мере двенадцать часов, на самом же деле была еще
ночь.  Он открыл окно - и впотьмах сильно ударился головой о что-то твердое,
попробовал  открыть  дверь  -  и не смог. Во время его сна соседи забили все
ходы  и  выходы,  и  чуэту  пришлось спасаться через крышу, под хохот людей,
радовавшихся своей затее. Шутка эта была лишь предупреждением: если он будет
упорно  идти  против  местных  обычаев,  то  может  проснуться ночью в доме,
объятом пламенем.
     -  Жестоко,  но  остроумно!  -  добавлял  капитан.  -- Мой брат!.. Такой
добряк!.. Такой святой!..
     Все  смеялись  при  этих  словах.  Капитан  постоянно  общался со своим
братом, хотя и относился к нему с некоторой холодностью, не делая секрета из
того,  что они часто ссорились. Пабло Вальс считался в своей семье бродягой:
он  всегда  скитался  -  то  в  море, то в далеких странах, ведя образ жизни
веселого  холостяка;  на  необходимые расходы ему хватало. После смерти отца
дела по дому перешли к его брату, и тот обсчитал капитана на несколько тысяч
дуро.
     -  Совершенно  так  же,  как водится у добрых старых христиан, - спешил
пояснить  Пабло.  - Когда дело идет о наследстве, то не существует ни нации,
ни веры. Деньги не признают религии.
     Бесконечные   преследования,   перенесенные   его  предками,  приводили
капитана  в  негодование.  В  те времена на людей с Улицы нападали под любым
предлогом.  Когда  у  крестьян  случались  раздоры  с  дворянами  или  толпы
вооруженных  чужеземцев  шли  на  горожан  Пальмы,  то  конфликт  разрешался
совместным  нападением на район чуэтов, причем тех, кто не успевал скрыться,
убивали,  а  лавки  их громили. Если в военное время майоркинскому батальону
приходил приказ выступить в Испанию, солдаты бунтовали, выходили из казарм и
грабили  Улицу.  Когда  в  Испании  реакция приходила на смену революции, то
сторонники  короля,  чтобы  отметить  свою победу, брали приступом ювелирные
лавки  чуэтов, захватывали их богатства и разводили костры из мебели, бросая
в огонь даже распятия. Ведь у старых евреев и распятия фальшивые!..
     - А кто такие эти с Улицы? - кричал капитан. - Всем известно: это те, у
кого  глаза  и нос такие, как у меня, хотя есть среди них и курносые, сильно
отличающиеся   от  общего  типа.  Зато  сколько  есть  гордых  аристократов,
почитающих  себя  за  старинную  знать, с лицами точь-в-точь как у Авраама и
Иакова!..    {библейского    предания.   Иаков   считается   родоначальником
израильтян.}
     Существовал  список подозрительных фамилий, чья принадлежность к чуэтам
не  была установлена. Однако такие же фамилии носили и старые христиане - их
отличал от евреев лишь капризный обычай. Всеобщая ненависть распространялась
только  на  семьи,  происходившие  от  тех,  кто подвергся бичеванию или был
сожжен  на  костре  инквизиции.  Этот  знаменитый  список  фамилий  был, нет
сомнение,  почерпнут  из  актов  святейшего  судилища  {исп.  Santo Oficio -
официальное название инквизиционного трибунала}.
     - Какое счастье стать христианином! Предки поджарены на кострах, а дети
навечно заклеймены и прокляты...
     Капитан  утрачивал  свой  иронический  тон,  вспоминая  страшную участь
майоркинских  чуэтов.  Щеки  его  багровели,  и глаза загорались ненавистью.
Чтобы жить спокойно, все евреи приняли в XV веке христианство. На острове не
оставалось  ни  одного  иудея,  но инквизиции надо было чем-нибудь оправдать
свое  существование,  и на Борне происходили сожжения людей, заподозренных в
иудаизме.  По  записям  летописцев,  эти  зрелища  были  устроены  в  полном
соответствии с блестящими представлениями, отпразднованными во имя торжества
веры в Мадриде, Лиме и Палермо.
     Одних чуэтов сожгли, другие подверглись бичеванию, иные отделались тем,
что  были  выставлены на позор в колпаке, разрисованном чертями, и с зеленой
свечой  в  руке.  Но  имущество  конфисковали  у  всех, и святейший трибунал
обогатился.  С  тех  пор  все  заподозренные  в  иудаизме и не располагавшие
покровительством  какого-либо  церковника  обязаны  были  каждое воскресенье
ходить  с  семьей  в  собор к обедне, куда их гнали, как стадо, под надзором
полицейского,  надевавшего  на  несчастных  особые плащи, чтобы не спутать с
другими  людьми.  В  таком  виде  их  вели  в храм, под гниет, ругань и град
камней,  которые  посылала  им  вдогонку  набожная  чернь. Так бывало каждое
воскресенье,   и   в  этой  бесконечной  еженедельной  пытке  умирали  отцы,
превращались  в  мужчин  их  сыновья,  порождая  новых чуэтов, обреченных на
публичное поношение.
     Несколько  семей  уговорились  бежать  от  этого позорного рабства. Они
собирались в саду около городской стены, и их советником и предводителем был
некий Рафаэль Вальс, человек смелый и широко образованный.
     -  Не  знаю  точно, был ли он моим родственником,- говорил капитан. - С
тех  пор  прошло  более двух столетий! Но даже если он мне и не сродни, я бы
очень  хотел  считать  его  близким  по  крови... Мне лестно иметь его своим
предком. Но продолжим!
     Пабло  Вальс собрал в своем доме документы и книги, относящиеся к эпохе
преследований, и рассказывал о них, как о событиях вчерашнего дня:
     -  Они  погрузились  на  судно,  мужчины, женщины и дети, на английское
судно,  но  буря  вернула  их  вновь  к майоркинским берегам, и беглецы были
пойманы. В Испании тогда правил Карл II Злосчастный {испанский король с 1665
по  1700  г.,  последний  представитель  Габсбургской  династии на испанском
троне;  Злосчастным  его прозвали за то, что в годы его царствования Испания
лишилась  многих своих европейских владений и переживала глубокий внутренний
кризис.}.  Как?!  Они  хотели  бежать  с  Майорки,  где  с  ними  так хорошо
обращались,  и,  более  того,  -  на  судне  с протестантской командой!.. Их
заключили  в тюрьму на три года, и конфискация их имущества принесла миллион
дуро.  Кроме  того, святейший трибунал располагал еще несколькими миллионами
дуро,  похищенными  у  предыдущих  жертв.  В  Пальме построили дворец, самый
лучший  и  роскошный  из  всех дворцов инквизиции. Заключенных пытали до тех
пор,  пока  они не признались во всем том, чего желали судьи. И вот седьмого
марта  тысяча  шестьсот  девяносто  первого года начались казни. Это событие
нашло  себе  такого  историка, какого не сыскать во всем мире, - отца Гарау,
святого  иезуита,  кладезя  богословской  премудрости,  ректора  семинарии в
Монте-Сионе,  где  теперь  находится  Институт,  автора книги "Торжествующая
вера" - литературного памятника, который я не продам ни за какие деньги. Вот
он, я ношу его с собой повсюду.



     И  вынув  из  кармана  "Торжествующую  веру",  томик,  переплетенный  в
пергамент, со старинной красноватой печатью, он поглаживал его со сдержанной
яростью.
     -  Преподобный  отец  Гарау!  Назначенный  увещевать и укреплять в вере
осужденных,  он  все  видел  вблизи  и  описал многотысячные толпы зрителей,
которые   пришли   из   различных   сел  острова,  чтобы  присутствовать  на
празднестве,  на  торжественных  богослужениях  с  участием  тридцати восьми
осужденных  на  сожжение; далее падре говорит о роскошных одеждах дворян, об
альгвасилах  {альгвасил - нижний полицейский чин}, скакавших на резвых конях
перед  процессией,  и  о набожности народа, который громкими криками выражал
сострадание  преступникам,  когда  тех  тащили  на  виселицу,  но  оставался
безгласным при виде этих отступников, забытых богом...
     В  этот  день,  по мнению ученого иезуита, выявилась душевная стойкость
верующих  в  бога  и  тех,  кто  его  не  признает.  Священники шествовали с
вдохновенным  видом,  неутомимо  призывая  грешников  к  покаянию,  а те шли
жалкие,  бледные,  поникшие  и обессиленные. Для всех было очевидно, на чьей
стороне заступничество божье.
     Приговоренных  привели  на  место  сожжения,  к подножию замка Бельвер.
Маркиз  де  Леганес,  губернатор Миланской области, находившийся проездом на
Майорке,  куда  он  прибыл  во главе своего флота, сжалился над молодостью и
красотой одной осужденной девушки и просил о ее помиловании. Трибунал воздал
     Отцу  Гарау  было поручено наставлять Рафаэля Вальса, человека ученого,
но  наделенного  дьявольской  гордостью, побуждавшей его оскорблять тех, кто
осудил  его  на смерть, и мешавшей ему примириться с церковью. Но, как пишет
иезуит,  эта  смелость  ведет  свое  начало от злого духа и поэтому исчезает
перед  опасностью  и  никак  не может сравниться со спокойствием священника,
который напутствует преступника.
     -  Отец  иезуит  вел себя героем: он находился далеко от костра. Теперь
послушайте,  с  каким  евангельским  благочестием  он описывает смерть моего
предка.
     И  Вальс  открывал книгу на заложенной странице и медленно читал: "Пока
до  него  достигал  только  дым,  он  казался статуей, а когда до него дошло
пламя,  он  стал  защищаться, пытаясь укрыться от него, и боролся, как мог и
пока мог. Он был толстым, как откормленный боров, и загорелся изнутри, когда
огонь еще не доставал до него; тело его, пылавшее подобно головешке, лопнуло
посередине,  и  из  него  выпали  внутренности,  как у Иуды: "Crepuit medius
diffusa sunt omnia viscera ejus".
     Это   варварское   описание   всегда   производило   впечатление.  Смех
прекращался,  лица  мрачнели,  и  капитан  Вальс,  посматривая вокруг своими
янтарными   глазами,  удовлетворенно  вздыхал,  как  бы  одержав  победу,  и
небольшой томик опять скрывался в его кармане.
     Однажды, когда среди слушавших был и Фебрер, моряк сказал с укором:
     - Ты тоже там находился, вернее не ты... Один из твоих предков, один из
Фебреров,  нес зеленое знамя, как главный знаменосец трибунала, а дамы твоей
семьи приехали в карете к замку, чтобы присутствовать при сожжении.
     Раздосадованный этими словами, Хайме отвел глаза.
     -   Старые   дела!  Кто  теперь  вспоминает  о  том,  что  было?  Разве
какие-нибудь безумцы вроде тебя... Лучше расскажи, Пабло, что-нибудь о своих
путешествиях... о своих победах над женщинами.
     Капитан  ворчал:  - Старые дела! Душа нашего острова осталась такой же,
как  в  те  времена.  Все еще держатся религиозная и национальная ненависть.
Недаром мы живем в стороне, на клочке земли, отрезанном морем.
     Но  вскоре  к  Вальсу возвращалось хорошее настроение, и, как все много
скитавшиеся  по  белому  свету люди, он не мог устоять, когда ему предлагали
рассказать о своем прошлом.
     Фебрер,  такой же скиталец, как он, с наслаждением слушал его рассказы.
Оба  они  прожили  беспокойную  жизнь  людей,  оторванных  от  родины, столь
отличную от монотонного существования островитян, оба щедро сорили деньгами.
Разница  между  ними  состояла  только  в  том,  что  Вальс  благодаря  духу
предприимчивости,  свойственному  его народу, умел и зарабатывать, и теперь,
будучи   на   десять  лет  старше  Хайме,  имел  достаточно  средств,  чтобы
чувствовать  себя  независимым  и  удовлетворять  свои  скромные потребности
старого  холостяка.  Время  от  времени  он  еще занимался делами и выполнял
поручения друзей, присылавших ему письма из дальних портов.
     Хайме  пропускал  мимо  ушей  ту  часть  пестрой истории моряка, где он
говорил  о  бурях  и  голодовках,  -  его интересовали любовные похождения в
больших международных портах, где встречаются в изобилии экзотические пороки
и  женщины всех рас. Во времена молодости, когда он командовал судами своего
отца,  Вальс знавал женщин всех сословий и всех оттенков кожи и участвовал в
оргиях моряков, которые заканчивались потоками виски