и ударами ножа.
     -  Пабло,  расскажи  нам  о твоих похождениях в Яффе, когда тебя хотели
убить арабы.
     И  Фебрер  надрывался со смеху, слушая очередную историю, а моряк между
тем  говорил  себе,  что Хайме - неплохой парень, достойный лучшей участи, и
его  единственный недостаток то, что он принадлежит к бутифаррам и несколько
заражен  семейными  предрассудками.  Встретив  коляску  Фебрера  по дороге в
Вальдемосу,  Вальс  приказал  своему  кучеру  возвращаться  в Пальму; затем,
усевшись  рядом  с  приятелем, он сдвинул на затылок мягкую фетровую шляпу с
приплюснутой  тульей и полями, загнутыми спереди и опущенными сзади, которую
он носил в любую погоду.
     -  Вот  мы  и  вместе. Не правда ли, ты меня не ожидал? Я все знаю, мне
говорят  обо всем, и раз уж готовится семейный праздник, так пусть все будут
в сборе.
     Фебрер   прикинулся   непонимающим.   Экипаж   въехал  в  Вальдемосу  и
остановился  неподалеку  от  картезианского  монастыря,  у  дома современной
постройки.  Когда  друзья  миновали  решетку  сада,  они увидели господина с
седыми  бакенбардами,  который,  опираясь на палку, шел к ним навстречу. Это
был  дон  Бенито  Вальс.  Он  медленно,  приглушенным  голосом приветствовал
Фебрера, прерывая несколько раз свою речь, чтобы перевести дыхание. В словах
его  чувствовалось смирение и желание подчеркнуть ту честь, которую оказывал
ему Хайме, приняв его приглашение.
     - А я? - спросил капитан с лукавой улыбкой.- Разве я никто?.. Ты не рад
видеть меня?
     Дон  Бенито был рад его видеть. Так он повторил несколько раз, но глаза
его  выражали  беспокойство.  Брат  внушал ему некоторый страх. У него такой
острый язык!.. Было бы лучше им встречаться пореже.
     -  Мы  приехали  вместе,  - продолжал моряк. - Я узнал, что Хайме будет
здесь  завтракать,  и  пригласил  себя  сам,  уверенный  в  том,  что ты мне
обрадуешься. Эти семейные встречи совершенно очаровательны.
     Они  вошли  в  просто  обставленный  дом.  Мебель  была  современной  и
безвкусной;  несколько хромолитографий и два-три скверных пейзажа Вальдемосы
и Мирамара украшали стены.
     Каталина,  дочь  Бенито,  поспешно спустилась со второго этажа. Рисовая
пудра,  рассыпанная у нее на груди, выдавала поспешность, с которой она, уже
завидев подъезжающую карету, прихорашивалась перед зеркалом.
     Впервые Хайме мог внимательно рассмотреть девушку. Он не ошибся в своих
предположениях:  высокая,  матово  смуглая,  с  черными  бровями, с глазами,
похожими  на  чернильные  пятна,  и  легким  пушком  над  губой и на висках.
Несмотря  на  девическую  стройность,  фигура ее была крепкой и плотной, что
предвещало  значительную  полноту  в  будущем,  как  у всех женщин ее нации.
Характер  у  нее,  очевидно,  был  нежный  и  покорный;  она была бы хорошим
товарищем,  не  способным испортить совместное путешествие в жизнь. Встречая
взгляд Хайме, Каталина опускала глаза и краснела. В ее поведении и смущенных
взглядах  сквозило почтительное преклонение перед тем, кто казался ей высшим
существом и внушал ей известную робость.
     Капитан нежно обнял племянницу с непринужденным старческим добродушием,
с  каким беседовал обычно в поздние ночные часы с девицами из Пальмы в одном
из  ресторанов  на  Борне.  Ах,  какая  красивая  девушка!  И какая славная!
Подумать только, что она происходит из семьи уродов.
     Дон Бенито повел их в столовую. Завтрак был давно подан. В этом доме по
старому  обычаю завтракали в двенадцать. Сели за стол, и Фебрер, оказавшийся
рядом  с  хозяином, с тревогой следил за его хриплым дыханием и мучительными
передышками, которыми тот прерывал свои слова.
     В тишине, наступающей, как обычно, в начале еды, раздавался непрерывный
свист  его  больных  легких.  Богатый  чуэт  выпячивал  губы,  складывая  их
колечком,  наподобие  трубки,  и  устало  и шумно втягивал воздух. Как и все
больные,  он испытывал потребность говорить, и речи его были бесконечными, с
заминками  и  долгими перерывами для отдыха, причем грудь его хрипела, глаза
закатывались и казалось, что вот-вот он умрет от удушья. Атмосфера в комнате
была  напряженной.  Фебрер  смотрел  на  хозяина  с некоторым беспокойством,
словно  боясь,  что  он  того  и  гляди замертво упадет со стула. Его дочь и
капитан, привычные к этому зрелищу, были, казалось, вполне спокойны.
     -  Это  астма, дон Хайме... - с трудом сказал больной.- В Вальдемосе...
мне лучше... В Пальме я погибал.
     Дочь  воспользовалась случаем, чтобы гость услышал ее голос, робкий как
у монашки, совершенно не гармонирующий с ее жгучими восточными глазами.
     - Да, папе здесь лучше.
     - Здесь тебе покойнее, - прибавил капитан,- и ты меньше грешишь.
     Фебрер  думал  о  том,  как мучительно проводить свою жизнь подле этого
разрушенного  кузнечного  меха'.  К  счастью,  старик  скоро  умрет. Помеха,
которая  будет продолжаться несколько месяцев, не может изменить его решения
вступить в эту семью. Вперед!
     Астматик  с  присущей  ему болезненной болтливостью рассказывал Хайме о
его  предках,  славных  Фебрерах,  самых знатных и самых добрых кабальеро на
острове.
     - Я имел честь быть добрым другом вашего деда, дона Орасио.
     Фебрер подсмотрел на него с изумлением. Ложь! Его важного деда знали на
острове  все,  и  со всеми он разговаривал, сохраняя при этом степенный вид,
который  внушал  людям  уважение  и не отталкивал их. Но значило ли это быть
другом?..  Быть  может,  он  с  ним беседовал по поводу какого-либо займа, в
котором  дон  Орасио  нуждался  для поддержки своего состояния, пришедшего в
упадок.
     -  Я  также  хорошо  знавал  вашего  батюшку,  -  продолжал дон Бенито,
ободренный  молчанием  Фебрера. - Я агитировал за него, когда его выбирали в
депутаты.  Да,  это  были  другие  времена!  Я  был молод и не обладал таким
состоянием, как теперь... Тогда я считался красным.
     Капитан Вальс прервал его со смехом. Теперь его браг консерватор и член
всех религиозных братств Пальмы.
     -  Да,  я  в  них состою! - крикнул, задыхаясь, больной. - Мне нравится
порядок... Мне нравится старина...
     Пусть  управляют  те,  кому есть что терять. А религия? О, религия!.. Я
отдал бы за нее всю жизнь.
     И  он  прижал  руку к груди, боязливо дыша, как бы задыхаясь от прилива
энтузиазма.  Он поднял к небу свой угасающий взор, словно склоняясь в страхе
и трепете перед святым учреждением, которое сожгло его предков.
     -  Не  обращайте  внимания  на Пабло, - продолжал он, с трудом переводя
дыхание  и  обращаясь  к  Фебреру.  -  Ведь  вы его знаете: мозги набекрень,
республиканец,  человек, который мог бы быть богатым, а доживет до старости,
не имея и двух песет.
     - Для чего? Чтобы ты их у меня отобрал?..
     Эта  резкая  реплика  моряка  вызвала  общее молчание. Каталина сделала
печальное  лицо,  опасаясь, что в присутствии Фебрера повторится одна из тех
бурных сцен, которые разыгрывались при каждой ссоре двух братьев.
     Дон  Бенито  пожал  плечами  и заговорил, обращаясь только к Хайме. Его
брат - сумасшедший: золотое сердце, но сумасшедший, безнадежно, сумасшедший.
Из-за  своих  сумасбродных  идей  и  разглагольствований  в кафе он является
главным виновником того, что приличные люди питают известное предубеждение к
.., что дурно говорят о...
     Старик  сопровождал свои отрывистые фразы беспомощными жестами, избегая
произносить слово "чуэты" и стараясь не упоминать о пресловутой Улице.
     Капитан,  раскрасневшись  и  уже  раскаявшись в своей выходке, искренне
хотел,  чтобы  все  забыли  о вырвавшихся у него словах, и жадно ел, опустив
голову.
     Его племянница посмеивалась над его прекрасным аппетитом. Всегда, когда
он ест вместе с ними, они восторгаются вместимостью его желудка.
     -  Это  потому,  что  я  знаком  с  голодом,  - сказал моряк с оттенком
гордости.  - Я испытал настоящий голод - голод, заставляющий подумать о мясе
своих товарищей.
     И,  увлекшись воспоминаниями о морских приключениях, он заговорил о тех
временах  своей  молодости,  когда  отбывал  службу  на  одном  из фрегатов,
плававших  у  побережья  Тихого  океана. Убедившись, что Пабло упорно желает
стать  моряком,  его  отец,  старый Вальс, заложивший основу благополучия их
дома,  посадил  его  на  корабль,  возивший  сахар из Гаваны. Но это не было
настоящим  плаванием.  Повар  приберегал  для  него лучшие куски, капитан не
осмеливался  отдавать  ему приказания, видя в нем сына судовладельца. Так он
никогда  бы  не  стал  настоящим  моряком, опытным и закаленным. С энергией,
свойственной   его   нации,   он   устроился  без  ведома  отца  на  фрегат,
отправлявшийся  грузить  гуано  на  острова  Чинчас,  с весьма разношерстной
командой,   состоявшей   из  дезертиров  английского  флота,  лодочников  из
Вальпараисо,   перуанских   индейцев  -  словом,  из  всяких  подонков.  Ими
командовал один каталонец, скупой на кормежку и щедрый на удары плетью. Рейс
к  островам  прошел  благополучно,  но  на обратном пути, после того как они
прошли  Магелланов  пролив,  настал  штиль, и фрегат простоял без движения в
Атлантическом  океане  около  месяца,  причем  запасы  продовольствия вскоре
истощились. Судовладелец был крохобором и снабдил корабль безобразно скудным
количеством  провианта,  а  капитан,  в свою очередь, еще более сократил эти
запасы, присвоив себе часть средств, отпущенных на их закупку.
     -  Нам выдавали на день по две совершенно червивые галеты. В первый раз
я  как  благовоспитанный  барчук  удалил  этих животных одного за другим, но
после  очистки оставались одни только корочки, тонкие как облатки причастия,
а я умирал с голоду. Тогда...
     -  О  дядя!  -  воскликнула  Каталина  и,  догадываясь  о  том,  что он
собирается сказать, с жестом отвращения отодвинула тарелку и вилку.
     -  Тогда,-  бесстрастно продолжал моряк,- я отменил очистку и глотал их
целиком. Правда, я съедал их по ночам... И столько раз, моя девочка, сколько
раз их нам выдавали. Под конец нам стали выдавать по одной, и когда я прибыл
в Кадис, мне пришлось перейти на суп, чтобы наладить желудок.
     После  завтрака  Каталина  и  Хайме  вышли  в  сад.  Дон Бенито с видом
благодушного  патриарха  приказал  дочери  сопровождать  сеньора  Фебрера  и
показать   собственноручно   посаженные   хозяином   несколько  кустов  роз,
отличавшихся  разнообразием  и  экзотической  красотой.  Братья  остались  в
комнате, служившей кабинетом, и наблюдали за парой, которая прогуливалась по
саду, а затем уселась в камышовые кресла, стоявшие под тенистым деревом.
     Каталина  отвечала  на  вопросы своего спутника с робостью христианской
девушки,  воспитанной в благочестии, угадывая тайный смысл его слов, скрытый
шаблонной любезностью. Этот мужчина приехал ради нее, и отец ее был согласен
с  его  намерениями.  Дело  решено.  Он  Фебрер,  и  она скажет ему "да". Ей
припомнилось  детство, школьные годы, когда ее окружали дети из более бедных
семей,  которые,  унаследовав  родительскую  ненависть,  пользовались  любым
случаем,  чтобы  задеть  ее,  завидуя  ее богатству. Она была чуэтой и могла
дружить  только  с  чуэтами,  но  и  они,  стремясь  примириться  со  своими
недругами,  предавали  друг  друга,  не  имея  ни  достаточной  энергии,  ни
товарищеской поддержки для дружного отпора. После окончания уроков чуэты, по
указанию  монахинь, уходили первыми, чтобы не встречаться на улице с другими
ученицами  и  избежать  оскорблений  и неожиданных нападений. Даже служанки,
сопровождавшие   девочек,   ссорились   между  собой,  переняв  ненависть  и
предрассудки своих хозяев. В мужских школах чуэты тоже уходили раньше, чтобы
ускользнуть от сыновей старых христиан, избивавших их камнями или ремнями.
     Дочь   Вальса  вдоволь  натерпелась  предательских  булавочных  уколов,
царапин исподтишка, нападений с ножницами на ее косы. Потом, когда она стала
взрослой, ненависть и презрение бывших соучениц по-прежнему преследовали ее,
отравляя   беззаботную   жизнь  молодой  и  богатой  девушки.  Для  чего  ей
наряжаться?.. На прогулке ее приветствовали лишь друзья отца, в театре к ней
в  ложу  заходили  только люди с Улицы. За одного из них ей предстояло выйти
замуж, как то пришлось в свое время сделать ее матери и бабушкам.
     Чувство  безнадежности  и  мистицизм,  свойственный ей в ранней юности,
влекли  ее  в  монастырь.  Отец был совершенно убит горем. Но она готовилась
отдать  свою  жизнь служению религии!.. И дон Бенито согласился на ее уход в
один из майоркинских монастырей, где он мог бы видеть дочь ежедневно. Однако
ни  один  монастырь  не  пожелал  ее  принять. Соблазненные состоянием отца,
которое   должно   было  перейти  к  общине,  настоятельницы  были  добры  и
снисходительны, но монастырская паства восставала против приема в свою среду
девушки с Улицы, к тому же не бедной и, стало быть, готовой переносить чужое
превосходство, а гордой и богатой.
     И  вот,  натолкнувшись  на  это  противодействие, она снова вернулась к
мирской жизни, не зная, что думать о своем будущем, и жила теперь подле отца
как  сиделка,  в  полном неведении предстоящей судьбы. Она отворачивалась от
молодых  чуэтов, привлеченных миллионами ее отца и увивавшихся вокруг нее. И
тут  явился  Фебрер,  как  принц  в волшебной сказке, чтобы сделать ее своей
супругой.  Как  милостив  господь! Она видела себя во дворце около собора, в
аристократическом  квартале,  где  по  тихим  и  узким  улицам с голубоватой
мостовой  в вечерние сонные часы, заслышав звон колокола, проходят каноники.
Она  видела  себя  в  роскошной  коляске  среди сосновых аллей парка на горе
Бельвер  или  гуляющей  вдоль  мола  рядом с Хайме и с наслаждением думала о
злобных   взглядах  своих  бывших  одноклассниц,  завидующих  не  только  ее
богатству  и  новому  положению,  но  и  тому,  что  ей принадлежит мужчина,
которому  бурная  жизнь  и  приключения  в  далеких  странах  создали  славу
совершенно  неотразимого человека, ослепительного и рокового для застенчивых
барышень острова.
     Хайме  Фебрер!.. Каталина всегда видела его только издали, но когда она
старалась  заполнить  надоевшее  ей одиночество непрерывным чтением романов,
некоторые  наиболее  интересные  персонажи  своими приключениями и смелостью
напоминали  ей этого дворянина из соборного квартала, разъезжавшего по свету
и  сорившего деньгами в обществе элегантных женщин. И вдруг отец заговорил с
ней об этом необычайном герое, заверил, что тот готов предложить ей свое имя
и  славу  своих предков, бывших друзьями королей!.. Она не знала, была ли то
любовь  или  благодарность,  но испытывала прилив нежности, вызывавшей у нее
слезы  и  неудержимо привлекавшей ее к этому человеку. Ах, как она будет его
любить!  Она  внимала ласковому журчанию его слов, не вникая в смысл того, о
чем  он  говорил,  опьяняясь  лишь  музыкой его речи и думая в то же время о
будущем,  которое  внезапно  открылось  перед  ней, подобно солнечному лучу,
пробившемуся сквозь тучи.
     Но  вот,  сделав  над  собой усилие, она прислушалась к словам Фебрера,
говорившего  о  больших  и  далеких  городах,  о  вереницах  богатых карет с
великолепными  женщинами,  выставлявшими  напоказ  последние новинки моды, о
лестницах  в  театрах, откуда спускались целые каскады бриллиантов, перьев и
обнаженных  плеч.  Он старался при этом приноровиться к уровню представлений
молодой  девушки  и  угодить  ей  подробным  описанием  того, что составляет
предмет женского тщеславия.
     Хайме  не заканчивал своей мысли, но Каталина хорошо понимала смысл его
слов.  Она,  несчастная  девушка с Улицы, чуэта, привыкшая видеть близких ей
людей  робкими и придавленными вековой ненавистью к ним, посетит эти города,
сольется  с  этой  богатой  толпой, перед ней откроются двери, ранее для нее
закрытые,  и  она  войдет в них, опираясь на руку человека, воплощавшего для
нее всегда все земное величие.
     -  Увижу ли я все это! - прошептала Каталина с напускной скромностью. -
Мне  суждено  жить  на острове; я бедная девушка, никому не причинившая зла,
но,  несмотря  на  это,  мне  пришлось перенести большие огорчения... Должно
быть, я просто непривлекательна.
     Фебрер   тотчас   устремился  по  пути,  открытому  перед  ним  женским
лукавством.  Она  непривлекательна?!  Нет,  Каталина. Он прибыл в Вальдемосу
только ради того, чтобы увидеть ее, поговорить с ней. Он предлагает ей новую
жизнь.  Всем,  что  вызывает у нее восхищение, она может воспользоваться, ей
стоит только сказать одно слово. Согласна ли она выйти за него замуж?..
     Каталина,  уже  целый  час  ожидавшая  этого  предложения,  вздрогнула.
Наконец-то  она  услышала  об этом из его уст! Она не могла сразу ответить и
пролепетала  лишь несколько слов. Для нее это было счастьем, самым большим в
ее  жизни,  но  она  как  благовоспитанная  девушка  не  должна  была  сразу
соглашаться.
     - Я?.. Я подумаю... Это так неожиданно!..
     Хайме  хотел  настоять  на своем, но в эту минуту из сада вышел капитан
Вальс  и  громко позвал его. Им пора ехать в Пальму, он уже велел запрягать.
Фебрер глухо запротестовал. По какому праву Пабло вмешивается в его дела?..
     Появление дона Бенито прекратило их разговор. Старик тяжело дышал, лицо
его  было  багровым.  Капитан  нервно  расхаживал  взад и вперед, возмущаясь
медлительностью  кучера.  Было  ясно,  что  между братьями произошел крупный
разговор.  Старший  из  них  бросил  взгляд  на  дочь  и  на Хайме и немного
успокоился, догадавшись, что они поняли друг друга.
     Дон  Бенито  и  Каталина  проводили гостей до экипажа. Астматик схватил
руку  Фебрера  и  крепко  пожал ее. Вот его дом, а сам он - верный друг дона
Хайме,   всегда  готовый  к  услугам.  Если  тому  нужна  помощь,  он  может
рассчитывать  на  нее  в  любое время. На него смотрят как на члена семьи!..
Старик  еще  раз  вспомнил  о доне Орасио, об их старинной дружбе. Потом, не
упоминая о брате, он пригласил Фебрера позавтракать с ними дня через два.
     - Да, я приеду, - сказал Хайме и бросил на Каталину взгляд, заставивший
ее покраснеть.
     Когда  садовая  ограда,  из-за  которой приветливо махали руками отец и
дочь, исчезла из виду, капитан Вальс шумно расхохотался.
     -  Итак, тебе хочется как будто, чтобы я стал твоим дядей? - спросил он
с иронией.
     Взбешенный  вмешательством  своего  друга  и  внезапностью, с какой тот
заставил его покинуть дом, Фебрер дал волю своему негодованию. Что ему надо?
По какому праву капитан вмешивается в его дела? Он взрослый и не нуждается в
советниках.
     -  Постой-ка!  -  сказал  моряк,  откидываясь  на сиденье и придерживая
руками  свою широкополую мушкетерскую шляпу, съехавшую на затылок. - Постой,
любезный!..  Я  вмешиваюсь потому, что принадлежу к этой семье. Полагаю, что
дело идет о моей племяннице; по крайней мере, мне так кажется.
     -  А  если  я  собираюсь  жениться  на  ней... Тогда что?.. Быть может,
Каталина не возражает; возможно, что и отец ее тоже будет согласен.
     -  Я  не  говорю,  что  это  не  так,  но  я  дядя, и дядя протестует и
утверждает, что этот брак - глупость.
     Хайме  изумленно  посмотрел  на  него. Глупость выйти замуж за Фебрера?
Быть может, он желает лучшего для своей племянницы?..
     -  Глупость  с  их  стороны  и глупость с твоей, - утверждал Вальс.- Ты
забыл,  где  живешь.  Ты можешь быть моим другом, другом чуэта Пабло Вальса,
которого   встречаешь   в   кафе,   в   казино  и  которого  многие  считают
полусумасшедшим. Но жениться на женщине из моей семьи!..
     И  моряк  рассмеялся  при  мысли  об  этом  союзе.  Родные  Хайме будут
возмущены,  перестанут  с  ним  здороваться.  Им  легче было бы пережить его
самоубийство.  Его  тетка  папесса  Хуана  будет  визжать, как если бы на ее
глазах  совершилось  кощунство.  Он  потеряет все, а племянница капитана, до
сего  времени спокойная и всеми позабытая, сменит свое грустное, монотонное,
но все же