ранители, которые были первыми покупателями, поверили, что они мои должники, и думали, что если будут упорно трудиться в течение первого месяца, то смогут стать моими партнерами и без труда будут жить на мои деньги. Они считали меня дураком, который подарит им такую возможность после первого месяца. Но я знал, что способ украдут и дело долго не продлится.
     - Как вы узнали об этом?
     - Это было ясно. И я это запланировал. Я сам выдал этот способ.
     - Вы это сделали?
     - ...Ну, конечно, же. Я продал способ за кое-какие сведения.
     - Ну, понять это можно. Вы могли делать то, что вы считали нужным. Но как насчет людей, которые работали, продавали табак?
     - Что вы имеете в виду?
     - Вы вроде обманули их. Заставили работать в течение месяца почти бесплатно, а потом вы выбили почву у них из-под ног.
     - Черта с два. Они заработали на этом немного баксов. Они держали меня за придурка, а я просто перехитрил их, вот и все. Это бизнес. - Он откинулся на кровать, забавляясь наивностью Питера Марлоу.
     Тот нахмурился, пытаясь разобраться.
     - Когда кто-нибудь начинает говорить о бизнесе, это выше моего понимания, - признался Марлоу. - Я чувствую себя таким идиотом.
     - Послушайте. Очень скоро вы научитесь торговать лучше их, - рассмеялся Кинг.
     - Сомневаюсь.
     - Вы заняты сегодня вечером? Ну, скажем, через час после заката?
     - Нет, а что?
     - Не могли бы вы попереводить для меня?
     - Охотно. Кто будет собеседником, малаец?
     - Кореец.
     - О! - И тут же, спохватившись, добавил:
     - Конечно.
     Кинг отметил отвращение Питера Марлоу, но для него это было неважно. Он всегда считал, что человек имеет право на свою точку зрения. А до тех пор пока эта точка зрения не вступила в конфликт с его собственными целями, нужно принимать ее.
     В хижину вошел Макс и рухнул на койку.
     - Целый час не мог разыскать этого сукиного сына. Потом нашел-таки его на огороде. Боже, из-за той мочи, которую они используют в качестве удобрений, это сукино место воняет, как гарлемский бордель в летний день.
     - Ну ты как раз тот ублюдок, который воспользовался бы услугами такого борделя.
     Кинг говорил грубо, и раздражение в его голосе поразило Питера Марлоу.
     Улыбка и усталость Макса испарились.
     - Господи, да я ничего не имел в виду. Это просто к слову пришлось.
     - Тогда зачем поминать Гарлем? Ты хотел сказать, что там воняет как в борделе. Отлично. Все они воняют одинаково. Не важно, бордель ли это для черных или для белых. - Кинг говорил холодно и сердито, а лицо его ожесточилось.
     - Да ладно. Извини. Я ничего такого не хотел сказать.
     Макс забыл, что Кинг болезненно воспринимал резкие высказывания о неграх. Господи, когда живешь в Нью-Йорке, Гарлем всегда рядом, как бы ты к нему ни относился. И там есть бордели, а в них цветные девки, которые очень хороши, если хоть изредка имеешь их. "Все равно, - горько подумал он, - будь я проклят, но никак мне не понять, почему он так переживает из-за черномазых".
     - Я ничего не имел в виду, - снова сказал Макс, пытаясь не смотреть на еду. Он почувствовал ее запах еще по дороге в хижину. - Я разыскал его и передал твое поручение.
     - Ну?
     - Он, э, дал мне кое-что для тебя, - сказал Макс и взглянул на Питера Марлоу.
     - Ну, давай же, господи!
     Макс терпеливо ждал, пока Кинг внимательно рассматривал часы, заводил их и прикладывал к уху.
     - Что ты хочешь, Макс?
     - Ничего. Э, хочешь я помою твою посуду?
     - Да. Сделай это, а потом катись к черту отсюда.
     - Конечно.
     Макс собрал грязные тарелки и смиренно вынес их на улицу, давая себе слово, что настанет день, когда он расквитается с Кингом. Питер Марлоу молчал. "Странно, - подумал он. - Странно и дико. У Кинга крутой нрав. Это прекрасно, но в большинстве случаев опасно. Если ты уходишь на задание, важно знать, какой человек твой напарник. В таком тонком деле, каким, возможно, будет поход в деревню, важно быть уверенным в том, кто прикрывает твой тыл".
     Кинг осторожно отвинтил заднюю крышку часов. Они были водонепроницаемыми, из нержавеющей стали.
     - Угу! - сказал Кинг. - Я так и думал.
     - Что?
     - Это подделка. Взгляните.
     Питер Марлоу внимательно осмотрел часы.
     - Мне кажется, они в порядке.
     - Конечно. Но это не то, за что их выдают. За "Омегу". Корпус хороший, но механизм старый. Какой-то ублюдок подменил механизм.
     Кинг привернул на место крышку, потом оценивающе взвесил часы на руке.
     - Понимаете, Питер. Это именно то, о чем я вам и говорил. Надо быть осторожным. А теперь допустим, я продал эти часы как настоящую "Омегу", не зная, что они поддельные, тогда у меня были бы серьезные неприятности. Но, поскольку я знаю об этом заранее, я могу прикрыть себя. Слишком осторожным тоже нельзя быть. - Он улыбнулся.
     - Давайте-ка выпьем еще по чашке кофейку, дела идут на лад.
     Его улыбка исчезла при виде Макса, вернувшегося с чистыми котелками и убравшего их на место. Макс ничего не сказал, просто подобострастно кивнул и снова вышел.
     - Сукин сын, - сказал Кинг.

***

     Грей до сих пор не пришел в себя с того дня, как Иошима нашел приемник. Шагая по разбитой тропинке по направлению к складу, он скорбно размышлял о своих новых обязанностях, возложенных на него комендантом лагеря в присутствии Иошимы и позже уточненных полковником Смедли-Тейлором. Грей знал, что, хотя официально он и должен выполнять новые приказы, фактически ему предстояло закрыть глаза и ничего не делать. "Матерь Божья, - подумал он, - что бы я ни сделал, я буду не прав".
     Спазм в желудке заставил его остановиться и подождать, пока боль пройдет. Это была не дизентерия, а всего лишь понос. Болезнь, от которой он страдал, была не малярией, а только приступом тропической лихорадки, более легкой, но и более коварной, которая появлялась и исчезала, когда заблагорассудится. Он был очень голоден. У него не было запасов еды, ни одной жестянки с консервами, оставленной про запас, и не было денег, чтобы купить хоть чего-нибудь съестного. Он существовал на пайке без каких-либо добавок, а его было недостаточно, совершенно недостаточно.
     "Когда я выберусь отсюда, - подумал Грей, - клянусь Богом, я никогда не буду голодать. У меня будет тысяча яиц и тонна мяса, сахар, кофе, чай, рыба. Мы весь день будем готовить: Трина и я, а когда не будем готовить или есть, то будем заниматься любовью. Любовью? Нет, они просто будут причинять друг другу боль. Эта сучка Трина со своими заявлениями "Я очень устала", или "У меня голова болит", или "Боже милосердный, еще раз?", или "Хорошо, я считаю, что все-таки должна", или "Мы можем сейчас заняться любовью, если ты хочешь", или "Оставь меня в покое хоть раз", когда все и так случалось не очень часто, и почти каждый раз он заставлял себя сдерживаться и мучился. Иногда она произносила сердитое "Ну ладно". Потом включался свет, и она вылезала из постели и мчалась в ванную, чтобы "приготовиться". Он видел красоту ее тела сквозь просвечивающую ткань, пока дверь не закрывалась. Затем он ждал, ждал, ждал до тех пор, пока свет в ванной не гас и она не возвращалась обратно в комнату. Ей всегда требовалась вечность, чтобы дойти от двери до кровати. Он любовался ее совершенной красотой, прикрытой шелком, и чувствовал только холод в ее глазах, когда она смотрела на него. Он не мог смотреть ей в глаза и проклинал себя. Потом она ложилась рядом с ним, и все быстро кончалось в тишине: она вставала, шла в ванную и мылась так, как будто он осквернил ее своей любовью. Вода бежала из душа вечность, и когда она возвращалась обратно, от нее пахло духами, и он снова проклинал себя, неудовлетворенный, за то, что взял ее против ее желания. Так было всегда. За шесть месяцев их совместной жизни, за отпуск, продолжавшийся двадцать один день, они девять раз причиняли боль друг другу. И никогда больше он не имел с ней физической близости.
     Он попросил ее выйти за него замуж через неделю после того, как они познакомились. Их брак нельзя было с самого начала назвать удачным. Ее мать ненавидела его за то, что он женился на ее единственной дочери, когда она только-только начала работать и была слишком молодой для замужества. Ей было восемнадцать лет. Его родители просили подождать с женитьбой, война, может быть, скоро кончится, а у тебя нет денег и она не из очень "хорошей" семьи. Он окидывал взглядом свое отчее гнездо и видел обшарпанный дом среди тысяч других обшарпанных домов, окруженных искривленными трамвайными линиями Стретхема; он видел: комнаты в доме крошечные, родители его ограниченные люди из низов общества, а их любовь искривлена, как трамвайные линии.
     Они поженились месяц спустя. Грей выглядел молодцевато в своей форме и при шпаге (взятой напрокат за почасовую оплату). Мать Трины не пришла на скучную церемонию, проведенную в спешке между объявлениями о воздушной тревоге. На лицах его родителей было неодобрение, а их поцелуи были неискренними. Трина расплакалась, и свидетельство о браке было мокрым от слез.
     Той ночью Грей узнал, что Трина не девственница. Конечно, она вела себя так, как будто она была таковой и в течение многих дней умоляла: "Пожалуйста, милый, я так легко ранима, будь терпелив". Но она не была девственницей и это огорчило Грея. Особенно оскорбляло ее вранье. Но он притворялся, что не понял ее обмана.
     В последний раз он видел Трину за шесть дней до того, как его отправили за океан. Они были в своей квартире, он лежал на кровати, наблюдая за тем, как она одевается.
     - Ты знаешь, куда вас отправляют? - спросила она.
     - Нет, - сказал Грей. День прошел плохо, ссора накануне ночью была удручающей, а желание обладать ею и сознание того, что его отпуск заканчивается сегодня, подавляли.
     Он поднялся и стал позади нее, найдя руками ее грудь, чувствуя ее упругость, желая ее.
     - Нет!
     - Трина, не могли бы мы...
     - Не валяй дурака. Ты же знаешь, что представление начинается в половине девятого.
     - Времени полно...
     - Бога ради, Робин, не надо! Ты размажешь мне краску на лице!
     - Черт с ней, с твоей краской, - сказал он. - Меня завтра не будет здесь.
     - Может быть, это и к лучшему. Я не считаю тебя очень добрым или очень внимательным.
     - А каким я по-твоему должен быть? Что плохого в том, что муж добивается своей жены?
     - Прекрати орать. Господи, нас услышат соседи.
     - Пусть слышат, ей-богу! - Он двинулся к ней, но она захлопнула перед ним дверь в ванную.
     Когда она снова вошла в комнату, она была холодной и благоухающей. На ней был бюстгальтер, нижняя юбка, трусики и чулки на узеньком поясе. Она взяла вечернее платье и начала натягивать его.
     - Трина, - начал он.
     - Нет.
     Он стоял рядом с ней, колени его дрожали.
     - Извини меня, что я... я кричал.
     - Не важно.
     Он наклонился, чтобы поцеловать ее в плечи, но она отодвинулась.
     - Я вижу, ты опять пил, - сказала она, морща нос.
     Тогда он взорвался.
     - Я выпил всего лишь одну рюмку, будь ты проклята, - заорал он, сорвал с нее платье, бюстгальтер и швырнул ее на кровать. Он срывал с нее одежду до тех пор, пока она не оказалась раздетой догола, не считая обрывков чулок, которые остались на ее ногах. И все это время она лежала не шевелясь, глядя на него в упор.
     - О, боже, Трина, я люблю тебя, - беспомощно прохрипел он, отходя от нее и ненавидя себя за то, что он сделал и что чуть было не сделал.
     Трина подобрала обрывки своей одежды. Как будто бы во сне он смотрел, как она вернулась к зеркалу, села перед ним и начала поправлять косметику и снова и снова мурлыкать один и тот же мотив.
     Потом он хлопнул дверью и уехал в часть, а на следующий день попытался позвонить ей. Ответа не было. В Лондон он вернуться не успел, хотя отчаянно просил разрешения, их часть перевели в Гринок для посадки на корабль, и каждый день, и каждую свободную минуту он звонил ей, но ответа не было, как не было ответа на его неистовые телеграммы, а потом побережье Шотландии растаяло в ночной мгле, и остался только корабль и море, и он мог только плакать.
     Грей вздрогнул под малайским солнцем. Девять тысяч миль разлуки. "Трина не виновата, - подумал он, слабея от отвращения к самому себе. - Это не ее вина, а моя. Я был слишком настойчив в своих домогательствах. Возможно, я безумен. Возможно, мне надо показаться врачу. Возможно, я излишне сексуален. Все из-за меня, не из-за нее. О Трина, моя любовь".
     - С вами все в порядке. Грей? - спросил полковник Джоунс.
     - О, да, сэр, спасибо, - Грей пришел в себя и понял, что стоит у склада снабжения, устало привалившись к стене. - Это был... это был просто легкий приступ лихорадки.
     - Вы не слишком хорошо выглядите. Присядьте на минутку.
     - Все в порядке, спасибо. Я только принесу воды.
     Грей отошел к крану, снял рубашку и сунул голову под струю воды. "Дурак чертов, позволил себе так расслабиться!" - подумал он. Но, несмотря на его решение, мысли его неумолимо возвращались к Трине. "Сегодня, сегодня я позволю себе думать о ней, - пообещал он себе. - Сегодня ночью и каждую ночь. К черту попытки выжить без еды. Без надежды. Я хочу умереть. Как я хочу умереть".
     Потом он увидел Питера Марлоу, бредущего вверх по склону холма. В руках он держал американский котелок и нес его очень бережно.
     - Марлоу! - Грей встал перед ним.
     - Какого черта вам нужно?
     - Что там?
     - Еда.
     - Контрабанда есть?
     - Перестаньте ко мне цепляться. Грей.
     - Я не цепляюсь к вам. Суди о человеке по его друзьям.
     - Отстаньте от меня.
     - Боюсь не могу, старина. Это моя работа. Я хотел бы взглянуть. Прошу вас, покажите.
     Питер Марлоу заколебался. Грей имел право на обыск и имел право отвести его к полковнику Смедли-Тейлору, если он нарушит лагерный порядок. А в его кармане было двадцать таблеток хинина. Никто не должен иметь личные запасы лекарств. Если их найдут, придется рассказать, где он их взял, а потом Кингу придется сказать, где он раздобыл их. Маку они в любом случае нужны сейчас. Поэтому он открыл котелок.
     Варево из консервов и бобов обдало Грея неземным ароматом. Его желудок вывернулся наизнанку, но он попытался скрыть голод. Он аккуратно наклонил котелок, чтобы увидеть дно. Там не было ничего, не считая мяса из консервов и божественных бобов.
     - Где вы взяли его?
     - Мне его дали.
     - Это он дал его вам?
     - Да.
     - Куда вы его несете?
     - В госпиталь.
     - Для кого?
     - Для одного американца.
     - С каких это пор капитан, награжденный крестом "За летные заслуги", состоит на побегушках у капрала?
     - Идите к дьяволу!
     - Может быть, я и пойду. Но перед тем как я это сделаю, я хочу увидеть, как вы получите то, что вам обоим причитается.
     "Спокойнее, - сказал себе Питер Марлоу, - спокойнее. Если ты стукнешь Грея, ты действительно влипнешь".
     - Вы кончили задавать вопросы. Грей?
     - На этот момент да. Но помните... - Грей сделал шаг к капитану, запах еды мучил его. - Вы и ваш чертов плут-дружок в черном списке. Я не забыл про зажигалку.
     - Я не знаю, о чем вы говорите. Я не нарушаю приказов.
     - Нет, вы сделаете это, Марлоу. Если вы продали вашу душу, придется когда-нибудь заплатить за это.
     - Вы не в своем уме!
     - Он мошенник, лгун и вор...
     - Он мой друг, Грей. Он не мошенник, не вор...
     - Но он лжец.
     - Все мы лжецы. Даже вы. Вы отрицали существование приемника. Вам пришлось соврать, чтобы выжить. Вам многое пришлось сделать...
     - Как, например, поцеловать капрала в задницу, чтобы получить жратву?
     Вена на лбу Питера Марлоу вздулась как тонкая темная змейка. Но голос остался мягким, а злость была подобна меду.
     - Мне следовало бы врезать вам. Грей. Но это так невоспитанно драться с низшим сословием. Несправедливо, вы же понимаете.
     - Ей-богу, Марлоу, - начал было Грей, но язык не повиновался, а ярость перехватила горло.
     Питер Марлоу всмотрелся в глаза Грея и понял, что победил. Минуту он упивался унижением Грея, потом злость прошла, он обошел Грея и двинулся вверх по склону. Нет нужды продолжать битву, если ты победил. Это дурной тон.
     "Клянусь Господом нашим, - судорожно выругался Грей, - я заставлю заплатить тебя за это. Я заставлю тебя на коленях просить у меня прощение. И я не прощу тебя. Никогда!"

***

     Мак принял шесть таблеток и подмигнул, когда Питер Марлоу помог ему слегка привстать, чтобы выпить воды. Он сделал глоток и откинулся обратно.
     - Бог да благословит тебя, Питер, - прошептал он. - Это поможет. Благослови тебя Бог, парень. - Он провалился в сон, лицо его горело, тоска мучила, мозг метался в кошмарах. Он видел, как его жена и сын плавают в морских глубинах, поедаемые рыбами и кричащие из глубины. Он увидел и себя, там, в глубине, разрываемого на части акулами, но руки его были недостаточно сильными, а голос недостаточно громким. Акулы отрывали огромные куски его плоти, и всегда оставалась плоть, которую можно было оторвать. А у акул были голоса и их смех был смехом демонов, но рядом караулили ангелы, которые кричали ему: торопись, торопись. Мак, торопись, или будет слишком поздно. Потом акулы пропали, остались желтые люди со штыками и золотыми зубами, острыми как иголки, окружающие его и его семью на дне моря. Их штыки были гигантскими, острыми. "Не их, меня, - пронзительно закричал он. - Меня, убейте меня!" И он смотрел, бессильный, как они убивали его жену и убивали сына, а потом повернулись к нему, а ангелы смотрели и хором шептали: торопись. Мак, торопись. Беги. Беги. Беги прочь, и ты будешь спасен. И он бежал, сам того не желая, бежал прочь от своего сына и от своей жены и от моря, залитого их кровью, спасался бегством сквозь кровь и задыхался. Но он все бежал и бежал, а они преследовали его, акулы с раскосыми глазами и золотыми острыми зубами, вооруженные штыками и винтовками, терзающие его плоть, пока его не загнали. Он боролся и умолял, но они не останавливались. Он был окружен. И Иошима всадил штык глубоко ему в живот. И боль была нестерпимой. Сильнее смертной муки. Иошима выдернул штык; и он почувствовал, как кровь хлещет из него, из рваной дыры, из всех отверстий его тела, из каждой его поры, пока в теле осталась только душа. И тогда наконец его душа вырвалась наружу и смешалась с кровью моря. Огромное, беспредельное облегчение наполнило его, оно было бесконечным, и он был рад, что умер.
     Мак открыл глаза. Его простыни были мокрыми от пота. Лихорадка прошла. Он понял, что еще раз выжил.
     Питер Марлоу по-прежнему сидел рядом с кроватью. За его единой была ночь.
     - Привет, паренек. - Он сказал это едва слышно, и Питеру Марлоу пришлось наклониться, чтобы услышать их.
     - Вы в порядке, Мак?
     - Все хорошо, приятель. Чтобы чувствовать себя так хорошо, почти наверняка стоит заиметь лихорадку. Я посплю. Принеси, мне чего-нибудь поесть завтра.
     Мак закрыл глаза и заснул. Питер Марлоу стянул с него простыню и обтер его.
     - Где мне взять сухую простыню, Стивен? - спросил он, увидев санитара, спешно проходящего через палату.
     - Не знаю, сэр, - сказал Стивен. Он много раз видел этого молодого человека. И он ему нравился. Может быть... но нет, Ллойд будет страшно ревновать. В другой раз. Впереди много времени. - Наверно, я могу помочь вам, сэр.
     Стивен подошел к четвертой кровати и снял с мужчины простыню, потом ловко выдернул из-под него нижнюю простыню и вернулся.
     - Вот, - сказал он. - Возьмите эти.
     - А как тот парень?
     - А, - ответил с нежной улыбкой Стивен. - Ему они больше не понадобятся. Он в ведении похоронной команды. Бедолага.
     - О! - Питер Марлоу взглянул на покойника, но лицо его было незнакомо. - Благодарю, - сказал он и начал перестилать кровать.
     - Подождите, - сказал Стивен. - Позвольте мне. У меня получится горазда лучше. - Он был горд, что умел застилать кровать, не потревожив больного. - Не беспокойтесь о вашем друге, - с улыбкой проговорил он. - Я пригляжу