овольствие. Поэтому я извинился: "Прости, Шон, ты, должно быть, решил, что я болван! Боже мой, как приятно знать, что с тобой все в порядке. Я думаю, тебе это тоже осточертело". И рассказал ему, что случилось со мной, а потом спросил его о том же.
     Шон поведал, что его сбили четыре "Зеро" и он был вынужден прыгать с парашютом. Добравшись до аэродрома, он нашел мой самолет, от которого остались одни обломки. Я рассказал ему, как поджег его перед тем, как уйти. Мне не хотелось, чтобы проклятые япошки починили его.
     "Ох, - сказал он. - Я предположил, что ты потерпел аварию при посадке. Я оставался в Бандунге в штаб-квартире с остальными парнями, а потом нас всех посадили в лагерь. Немного позже отправили в Батавию, а оттуда перевели сюда".
     Шон все время смотрел на свое отражение в зеркале, лицо его было гладким и чистым, как у девушки. Неожиданно меня охватило странное чувство: мне показалось, он совершенно забыл обо мне. Я не знал, что мне делать. Потом он отвернулся от зеркала и посмотрел прямо на меня и забавно нахмурился. Я сразу почувствовал, что он несчастен, поэтому спросил, хочет ли он, чтобы я ушел.
     Нет, ответил он. Нет, Питер, я хочу, чтобы ты остался.
     И тут он взял женскую косметичку, которая лежала на туалетном столике, вынул губную помаду и начал подкрашивать губы.
     Я был оглушен: "Что ты делаешь?" - спросил я.
     "Крашу губы, Питер".
     "Хватит, Шон, - сказал я - Пошутил, и хватит. Представление кончилось полчаса тому назад".
     Но он продолжал. Привел в порядок губы, напудрил нос и причесал волосы. Боже, он опять стал прекрасной девушкой. Я не мог поверить. Я все еще надеялся, что он разыгрывает меня.
     Он поправил прическу, потом уселся и стал рассматривать себя в зеркале. Это зрелище его вполне удовлетворило. Потом увидел в зеркале меня и засмеялся:
     "В чем дело, Питер? - спросил он. - Разве ты раньше не бывал в артистических уборных?
     "Был, - сказал я. - Я был в женской уборной".
     Он долгое время смотрел на меня. Потом расправил свое неглиже и скрестил ноги:
     "Это женская уборная", - объявил он.
     "Хватит, Шон, - сказал я, раздражаясь. - Это я, Питер Марлоу. Мы в Чанги, вспомнил? Спектакль окончен, и сейчас все встало на свои места".
     "Да, - сказал он совершенно спокойно, - все нормально".
     Мне понадобилось время, чтобы что-то сказать.
     "Ну, - наконец выдавил я, - не собираешься ли ты выбраться из своих тряпок и стереть эту грязь с лица?"
     "Мне нравятся эти платья, Питер, - сказал он, - и я всегда хожу в гриме. - Он встал, открыл шкаф. О Боже, он был полон саронгов, платьев, штанишек, лифчиков и тому подобных предметов. Он повернулся и был совершенно спокоен. - Это единственное, в чем я хожу сегодня, - сказал он. - Я женщина".
     "Ты верно спятил", - сказал я.
     Шон подошел и пристально посмотрел на меня, и я никак не мог избавиться от ощущения, что передо мной стоит девушка - он выглядел как женщина, вел себя, говорил как женщина:
     "Послушай, Питер, - сказал он. - Я понимаю, тебе трудно понять, но я изменился, я больше не мужчина, я женщина".
     "Ты такая же чертова женщина, как и я сам!" - завопил я. Но это, казалось, ни в коей мере не тронуло его. Он стоял, улыбаясь как мадонна, а потом сказал:
     "Я женщина, Питер". - Он прикоснулся к моей руке в точности как сделала бы девушка и сказал:
     "Прошу, обращайся со мной как с женщиной".
     В моей голове что-то щелкнуло. Я схватил его за руку, сорвал неглиже с его плеча, сорвал подбитый лифчик и повернул его лицом к зеркалу.
     "Ты называешь себя женщиной? - закричал я. - Посмотри на себя! Где у тебя чертовы груди?"
     Но Шон не стал смотреть. Он просто стоял перед зеркалом, опустив голову вниз, и волосы спадали на его лицо. Неглиже болталось на нем, он был обнажен до пояса. Я схватил его за волосы и дернул его голову.
     "Посмотри на себя, ты проклятый извращенец! - орал я. - Ты мужчина, клянусь Богом, и всегда был им".
     Он продолжал стоять, ничего не говоря, и наконец до меня дошло, что он плачет. Потом в комнату ворвались Родрик и Френк Перриш и вышвырнули меня вон, а Перриш обернул неглиже вокруг Шона, обнял его, и все это время Шон продолжал плакать.
     Френк продолжал крепко обнимать его и приговаривать: "Все в порядке, Шон, все в порядке". Потом посмотрел на меня, и я понял, что он хочет убить меня: "Убирайтесь отсюда, вы, проклятая сволочь", - сказал он.
     Даже не помню, как вышел оттуда. Я бродил по лагерю, с трудом приходя в себя. И тут я начал осознавать, что не было у меня права, вообще никаких прав делать то, что я сделал. Это было безумством.
     Лицо Питера Марлоу исказилось от боли. Я вернулся в театр. Хотел помириться с Шоном. Дверь была заперта, но мне показалось, что он внутри. Я стучал и стучал, но он не отвечал и не открывал дверь. Я рассвирепел и взломал дверь. Мне хотелось извиниться лично перед ним, а не перед его дверью.
     Он лежал на кровати. Левое запястье было разрезано и вся комната залита кровью. Я наложил ему жгут и привел старого доктора Кеннеди и Родрика с Френком. Шон выглядел как труп и не издал ни звука все это время, пока Кеннеди зашивал разрез, сделанный ножницами. Когда Кеннеди кончил, Френк спросил меня: "Удовлетворен наконец, ты, чертова сволочь?" Я ничего не мог сказать. Я просто стоял, ненавидя себя. "Убирайся отсюда вон и не показывайся больше", - сказал мне Родрик.
     Я собрался уходить, но тут услышал, как Шон зовет меня слабым, едва различимым шепотом. Я повернулся и увидел, что он смотрит на меня совсем не сердито, а так, как будто жалеет меня: "Извини, Питер, - сказал он. - Ты не виноват".
     "Боже, Шон, я вовсе не хотел причинить тебе никакого вреда", - ухитрился сказать я.
     "Знаю, - прошептал он. - Оставайся, пожалуйста, моим другом".
     Потом он посмотрел на Перриша и Родрика и сказал: "Я хотела умереть, но сейчас, - и он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, - я так счастлива, что снова оказалась дома".
     Питер Марлоу выглядел опустошенным. По его шее и груди струился пот. Кинг закурил "Куа".
     Питер Марлоу беспомощно пожал плечами, потом встал и вышел. На душе было гадко.

Глава 17

     - Поторапливайтесь, - подгонял Питер Марлоу зевающих мужчин, которые уныло строились рядом с хижиной. Солнце только показалось на горизонте, а завтрак уже превратился в воспоминание. Его скудность увеличивала раздражительность, а им предстоял долгий рабочий день на аэродроме под жарким солнцем. Если не повезет. Прошел слух, что сегодня одна команда будет послана в дальнюю западную часть аэродрома, где росли кокосовые пальмы. Говорили, нужно спилить три дерева. А верхушечная почка кокосового дерева не только годилась в пищу, но и была очень питательной. Это считалось большим лакомством и называлось "капустой миллионеров". Ведь кокосовому дереву нужно умереть, чтобы получить этот деликатес. Кроме "капусты миллионеров", там наверняка должны быть кокосовые орехи. Более чем достаточно для команды из тридцати человек. Поэтому одинаково нервничала и офицеры и рядовые.
     Сержант, ответственный за хижину, подошел к Питеру Марлоу и козырнул.
     - Все в сборе, сэр. Двадцать человек, включая меня.
     - Кажется, должно быть тридцать.
     - Двадцать человек, это все, кто у нас есть. Остальные больны или отправлены в команду на повал леса. Я ничего больше не могу сделать.
     - Хорошо. Давайте подтянемся к воротам.
     Сержант повел пленных, которые расхлябанно шли вдоль стены тюрьмы, чтобы присоединиться к остальной части аэродромной бригады около западных ворот лагеря. Питер Марлоу сделал знак сержанту. Сержант повел людей к концу построения, где было больше шансов попасть в команду, направляемую за кокосовыми деревьями. Команда Питера Марлоу быстро сообразила что к чему, их не надо было подгонять.
     Все они держали в руках рваные рубашки, связанные наподобие мешков. Мешки для жратвы. Они являлись неотъемлемыми спутниками пленных.
     Иногда это были рюкзаки установленного образца, иногда чемоданы или плетеные корзины, или сумки, а иной раз просто кусок ткани. Но все пленные тащили тару под добычу, которая могла им попасться. На работах всегда можно что-то украсть. Если не "капуста миллионеров" или кокосовый орех, то добычей могли быть куски плавника, дрова, скорлупа кокосовых орехов, бананы, орехи масличных пальм, съедобные корни, многие виды листьев и даже иногда папайя.
     Большинство пленных обуты в сандалии на деревянной подошве или в галоши из автомобильных шин. На некоторых были ботинки с отрезанными носами. Питер Марлоу надел ботинки Мака. Они ему жали, но лучше подходили для трехмильного перехода и работы, чем самодельные сандалии.
     Цепочка пленных змеей начала выползать через западные ворота. Каждую группу возглавлял офицер. Впереди шли корейские охранники, позади плелся всего один кореец.
     Группа Питера подождала конца колонны, чтобы присоединиться к ней. Они с нетерпением ждали перехода и возможности попасть к кокосовым пальмам. Питер поудобнее пристроил ремень рюкзака и поправил флягу с водой, но не свою, а другую, потому что брать на работу свою было слишком опасно. А вдруг охранник или еще кто-нибудь захочет попить.
     Наконец подошло время выступать, и они зашагали к воротам. Проходя мимо караульного помещения, все отдали честь. Стоящий на веранде приземистый японский сержант четко козырнул в ответ. Питер Марлоу назвал количество человек в своей группе охраннику, который сверил эту цифру с общим, уже подсчитанным количеством.
     Потом они оказались вне лагеря и зашагали по гудронированной дороге. Она плавно извивалась между холмов и по низинам, проходя через каучуковую плантацию. Каучуковые деревья были неухоженными, на стволах отсутствовали надрезы. "Странно", - подумал Питер Марлоу. Ведь каучук пользовался повышенным спросом и был жизненно необходим для ведения войны.
     - Привет, Данкен, - сказал он, когда мимо проходила группа под командованием Данкена. Он зашагал рядом с капитаном, не упуская из вида свою группу, шедшую впереди.
     - Замечательно, что мы снова в курсе новостей, - прошептал Данкен.
     - Да, - ответил он автоматически. - Если они верны.
     - Должен сказать, они действительно слишком хорошие, чтобы быть верными.
     Питеру Марлоу нравился Данкен. Это был рыжий маленький шотландец средних лет. Ничто, казалось, не могло расстроить его. У него всегда находилась улыбка и доброе слово. Питер Марлоу почувствовал, что сегодня с ним что-то не так Что же?
     Данкен заметил его любопытный взгляд и скорчил гримасу, показав новые искусственные зубы.
     - А, вот оно что, - сказал Питер Марлоу. - Я не мог понять, в чем дело.
     - Как они смотрятся?
     - О, лучше, чем вообще без зубов.
     - Точно сказано. А я считал их просто замечательными.
     - Не могу привыкнуть к алюминиевым зубам. Они выглядят так неестественно!
     - Намучился, пока выдернули мои собственные. Проклятье!
     - Слава Богу, мои зубы в порядке. В прошлом году пришлось поставить пломбы. Отвратительное занятие. Вы, наверно, умно сделали, выдрав все свои. Сколько вам пришлось вырвать?
     - Восемнадцать, - сердито сказал Данкен. - Как вспомнишь, хочется плеваться кровью. Но они совсем сгнили. Врач говорил что-то о воде, о том, что нужно больше жевать, о рисовой диете и недостатке кальция. Но Бог мой, эти искусственные очень удобны. - Он еще раз по привычке щелкнул зубами, потом продолжил:
     - Эти зубные техники так ловко делают их. Такие изобретательные! Конечно, должен признать, не очень приятно сверкать металлом. Но что касается удобства, приятель, я так хорошо себя не чувствовал уже несколько лет, а белые зубы или металлические, это не важно. Всегда зубы доставляли мне неприятности. А вообще с зубами беда!
     Впереди колонна пленных отошла на обочину, уступая дорогу автобусу. Это была древняя развалина, пыхтящая, испускающая клубы зловонной гари и рассчитанная на двадцать пять пассажиров. Но сейчас внутри находилось по меньшей мере шестьдесят мужчин, женщин и детей, а снаружи висело еще человек десять, уцепившихся руками и босыми ногами. Крыша автобуса была заставлена клетками с курами, узлами и свернутыми циновками. Когда астматически кашляющий автобус проезжал мимо, туземцы с любопытством смотрели на пленных, а те провожали взглядом клетки с полуживыми курами и молились, чтобы этот чертов автобус развалился или свалился в канаву. Вот тогда они могли бы помочь вытащить его оттуда, позаимствовав при этом с дюжину кур. Но сегодня автобус проехал мимо без происшествий, и ему вслед неслись проклятья.
     Питер Марлоу шел рядом с Данкеном, который продолжал болтать о своих зубах, все время показывая их в широкой улыбке. Но улыбка все равно была неестественная. Совершенно нелепая.
     Корейский охранник, вяло бредущий позади них, прикрикнул на человека, который вышел из строя на обочину дороги, однако тот спустил штаны, быстро облегчился и крикнул "Sakit marah" - дизентерия, охранник пожал плечами, достал сигарету, закурил, и подождал, пока пленный не вернулся в строй.
     - Питер, - тихо сказал Данкен, - прикройте меня.
     Питер Марлоу посмотрел вперед. Примерно ярдах в двадцати от дороги, на узкой тропинке около кювета, стояли жена и ребенок Данкена. Мин Данкен была сингапурской китаянкой, поэтому ее не посадили в лагерь вместе с женами и детьми других военнопленных; она свободно жила в предместьях города. Ее ребенок, девочка, был таким же красивым, как и мать, высоким для своего возраста, с веселым личиком. Раз в неделю они "случайно" проходили мимо, так, чтобы Данкен мог видеть их. А пока он имел возможность встречаться с ними, Чанги не казался ему таким ужасным.
     Питер Марлоу вклинился между Данкеном и охранником, загораживая его, и дал Данкену возможность пробраться ближе к обочине.
     Пока колонна проходила мимо, мать и дочь безучастно продолжали идти по тропинке. Когда мимо проходил Данкен, их взгляды на миг встретились. Они увидели, как он бросил маленький клочок бумаги на обочину, однако не остановились. Данкен затерялся в массе военнопленных. Но он знал, что они видели бумажку, и знал, что они будут продолжать идти, пока колонна и охранники не скроются из вида; тогда они вернутся и найдут записку и прочтут ее. Эта мысль делала Данкена счастливым.
     "Я люблю вас, скучаю, и в вас обеих - моя жизнь", - написал он. Писал он всегда одно и то же, но всякий раз послание было свежим и для него, и для них. Эти слова были всегда написаны, а они повторяли их в душе день и ночь.
     - Как вы считаете, она хорошо выглядит? - спросил Данкен, оказавшись опять около Питера Марлоу.
     - Прекрасно, вы счастливчик. А Мордин обещает стать красавицей.
     - Да, настоящей красавицей. Ей будет шесть в сентябре.
     Счастье поблекло, и Данкен замолчал.
     - Как мне хочется, чтобы эта война кончилась, - проговорил он.
     - Недолго осталось ждать.
     - Когда вы захотите жениться, Питер, женитесь на китаянке. Из них получаются лучшие жены в мире. - Данкен говорил это много раз.
     - Я понимаю, что трудно перенести презрение общества, да и детям трудно, но я умру умиротворенным, если умру на ее руках. - Он вздохнул. - Но вы не послушаетесь моего совета.
     Вы женитесь на какой-нибудь английской девушке и будете думать, что живете полной жизнью. Какая напрасная трата времени. Я знаю, я испробовал два варианта.
     - Мне придется подождать и попробовать, не так ли, Данкен? - рассмеялся Питер Марлоу. Потом ускорил шаг, чтобы занять место впереди своих людей. - Увидимся позже.
     - Спасибо, Питер, - крикнул ему вслед Данкен.
     Они почти уже пришли на аэродром. Впереди поджидала группа охранников, чтобы развести бригады по рабочим участкам. Около охранников были свалены кирки, обычные и совковые лопаты. Много пленных уже шагали под охраной через аэродром.
     Питер Марлоу посмотрел на запад. Одна из бригад уже направлялась в сторону пальм. Проклятье!
     Он остановил своих людей и козырнул охранникам, заметив, что одним из них был Торусуми.
     Торусуми узнал Питера Марлоу и улыбнулся:
     - Табе!
     - Табе, - ответил Питер Марлоу, смущенный очевидной дружелюбностью Торусуми.
     - Я поведу тебя и твоих людей, - сказал Торусуми и кивнул головой на инструменты.
     - Благодарю тебя, - ответил Питер Марлоу и кивнул сержанту. - Мы идем с ним.
     - Этот вымогатель работает в восточном конце, - раздраженно бросил сержант. - Чертовски не везет!
     - Я знаю - так же раздраженно сказал Питер Марлоу, и, пока люди разбирали инструменты, он обратился к Торусуми. - Надеюсь, сегодня ты поведешь на западный конец. Там прохладнее.
     - Нам надо идти на восточный конец. Я знаю, что на западе прохладнее, но я всегда попадаю на восточную часть.
     Питер Марлоу решил схитрить.
     - Может быть, тебе стоит попросить, чтобы тебя послали в лучшее место.
     Опасно делать предложение корейцу или японцу. Торусуми холодно посмотрел на него, потом резко повернулся и подошел к Азуми, японскому капралу, который с мрачным видом стоял в стороне. Азуми был известен своим скверным характером.
     Питер Марлоу с опасением смотрел, как Торусуми поклонился и начал что-то быстро и резко говорить по-японски. Он почувствовал на себе взгляд Азуми.
     Сержант, стоявший рядом с Питером Марлоу, тоже с беспокойством следил за разговором.
     - Что вы сказали ему, сэр?
     - Я сказал, что ради разнообразия нас можно отправить в западную часть.
     Сержант поморщился. Если затрещину получал офицер, сержант получал ее следом автоматически.
     - Вы рискуете... - Он замолчал, увидев, что к ним шагает Азуми, сопровождаемый Торусуми, почтительно идущим на два шага сзади.
     Азуми, маленький кривоногий мужчина, замер в пяти шагах от Питера Марлоу и, наверное, десять секунд не отрывал глаз от его лица. Питер Марлоу приготовился к пощечине, которая должна была последовать. Но ее не было. Вместо этого Азуми неожиданно улыбнулся, показав свои золотые зубы, и вытащил пачку сигарет. Он предложил сигарету Питеру Марлоу и что-то сказал по-японски; смысла сказанного Питер Марлоу не понял, но уловил слова "Шоко-сан" и был странно удивлен, раньше его так не называли. "Шоко" означает "офицер", а "сан" - господин, и если "господином офицером" тебя называл жестокий дьявол, каким был Азуми, это действительно что-то значило.
     - Аригато, - вежливо поблагодарил Питер Марлоу, прикуривая. "Спасибо" было единственным японским словом, которое он знал, не считая "вольно", "смирно", "шагом марш", "отдать честь" и "иди сюда, ты белая сволочь". Он приказал сержанту, который был в явном недоумении, построить людей.
     - Слушаюсь, сэр, - проревел сержант, довольный, что у него есть повод убраться подальше.
     Потом Азуми рявкнул что-то по-японски Торусуми, который, в свою очередь, зашевелился и сказал "хотчаторе", что означало "шагом марш". Когда они прошли половину пути по аэродромному полю и Азуми уже не мог их слышать, Торусуми улыбнулся Питеру Марлоу.
     - Сегодня мы едем в западный конец и будем пилить деревья.
     - Неужели? Не понимаю.
     - Все просто. Я сказал Азуми-сан, что ты переводчик Кинга, и я чувствую, что ему надо знать об этом, потому что он получает десять процентов от нашей прибыли. Значит, - Торусуми пожал плечами, - мы должны заботиться друг о друге. И, возможно, в течение дня мы обсудим некоторые дела.
     Питер Марлоу тихим голосом приказал людям остановиться.
     - В чем дело, сэр? - спросил сержант.
     - Ничего, сержант. Вы все! Слушайте! Никакого шума. Мы получили деревья.
     - О, черт возьми, как здорово.
     Но крики одобрения быстро стихли.
     Когда они подошли к трем пальмам, Спенс и его бригада уже прибыли туда со своим охранником. Торусуми стал браниться с охранником, на корейском. В конце концов Спенс и его разозлившиеся подчиненные были построены и уведены разъяренным охранником.
     - Почему, черт побери, вам достались деревья, ублюдок? Мы пришли сюда первыми! - крикнул Спенс.
     - Да, - сочувственно согласился Питер М