ропал. Господи, помоги мне! - Он спрятал лицо в ладонях. - Что мне делать? Я не могу больше выносить это. Я ничтожество. Ничтожество!
     - Все хорошо, Шон, старина, - сказал Питер Марлоу, жалея его. - Не стоит волноваться. Ты очень важная личность. По правде говоря, ты самая важная личность в лагере.
     - Я хотел бы умереть.
     - Это очень просто.
     Шон повернулся и посмотрел на него.
     - Посмотри на меня, ради Бога! Кто я? Ради Бога, скажи мне, кто я?
     Сам того не желая, Питер Марлоу видел только девушку, девушку, мучительно страдающую. На девушке была белая юбка, туфли на высоких каблуках, ее длинные ноги были обтянуты шелковыми чулками, а под блузкой отчетливо выступала грудь.
     - Ты женщина, Шон, - беспомощно сказал Питер. - Бог знает как... или почему... но это так.
     И тут же страх, отвращение к самому себе и мучительные страдания покинули Шона.
     - Спасибо, Питер, - сказал Шон. - Спасибо тебе от всего сердца.
     В дверь осторожно постучали.
     - Начинаем через две минуты, - беспокойно крикнул Френк из-за двери. - Можно войти?
     - Секундочку. - Шон прошел к туалетному столику, стер следы слез, поправил грим и посмотрел на себя в зеркало.
     - Входи, Френк.
     От вида Шона у Френка, как обычно, перехватило дыхание.
     - Ты прекрасно выглядишь! - сказал он. - С тобой все в порядке?
     - Да. Боюсь, я немного по-дурацки повел себя. Извини.
     - Просто переработался, - сказал Френк, скрывая тревогу. Он бросил взгляд на Питера Марлоу. - Привет, рад видеть вас.
     - Спасибо.
     - Пора бы и тебе готовиться, Френк, - сказал Шон. - Со мной все в порядке.
     Френка глубоко тронула его девичья улыбка, и автоматически он включился в игру, которую они с Родриком начали три года назад и о чем горько жалели с тех пор.
     - Ты будешь очаровательной в спектакле, Бетти, - сказал он, обнимая Шона. - Я горжусь тобой.
     Однако сейчас, в отличие от бессчетного числа таких встреч в прошлом, они неожиданно почувствовали себя женщиной и мужчиной, Шон расслабился, и Френк понял, что Шон нуждается в нем, каждая молекула его существа нуждается в нем.
     - Ну... мы будем начинать через минуту, - сказал он неуверенно, растерявшись перед внезапностью ощущения собственной нужности. - Я... я должен переодеться.
     И ушел.
     - Я... пожалуй, мне тоже лучше вернуться на место, - сказал Питер Марлоу, очень расстроенный. Он больше почувствовал, чем увидел, искру, проскочившую между ними.
     - Да. - Но Шон вряд ли видел Питера Марлоу.
     Окончательная проверка грима, и Шон ждал сигнала за кулисами. Обычное сладостное волнение. Потом Шон вышел на сцену и преобразился. Восклицания, удивления и похоть обрушились на нее, глаза, следящие, как она сидит и как закидывает ногу на ногу, как ходит и как говорит, глаза, устремленные к ней, трогающие ее, глаза, пожирающие ее.
     Она и эти глаза слились вместе, в одно целое.
     - Майор, - сказал Питер Марлоу, когда он, Кинг и Родрик стояли, наблюдая, за кулисами, - что это за история с Бетти?
     - Да, это часть длинной истории, - горестно объяснил Родрик. - Это имя героини, которую Шон играет на этой неделе. Мы... Френк и я, всегда называли Шона именем той героини, которую он играет.
     - Зачем? - спросил Кинг.
     - Чтобы помочь ему. Помочь ему войти в роль. - Родрик снова посмотрел на сцену, дожидаясь своего выхода. - Это началось как игра, - горько сказал он, - сейчас это превратилось в порочную шутку. Мы создали эту... эту женщину... Боже, помоги нам. Это наша вина.
     - Почему? - медленно спросил Питер Марлоу.
     - Ну, ты вспомни, как трудно было на Яве. - Родрик посмотрел на Кинга. - До войны я был актером и поэтому получил предписание организовать театр в лагере. - Взгляд его переключился на сцену, на Френка и Шона. "С этими двумя творится что-то странное сегодня вечером", - подумал он. Родрик критически следил за их игрой и понял, что им не хватает вдохновения, - Френк был единственным профессионалом в лагере, кроме меня, поэтому мы начали ставить спектакли вместе. Когда мы дошли до раздачи ролей, кому-то необходимо было играть женские роли. Добровольцев не было, поэтому начальство выделило на это двух или трех человек. Одним из этих людей был Шон. Он отказался играть, но вы же знаете, какими упрямыми бывают старшие офицеры. "Но кому-то надо играть женскую роль", - сказали они ему.
     - Вы достаточно молоды, чтобы быть похожим на девушку. Вы бреетесь не чаще раза в неделю. Вся и забота в том, чтобы на час-другой надеть женское платье. Подумайте, как это укрепит общий моральный дух. - И сколько Шон ни протестовал, ругался и умолял, это ни к чему не привело.
     Шон просил меня не принимать его. Ну, работать с актером, который не хочет этого, бессмысленно, поэтому я постарался исключить его из труппы. "Послушайте, - сказал я начальству, - актерская игра связана с большим психологическим напряжением..."
     - Чепуха! - заявили они. - Кому это может повредить?
     - Тот факт, что он играет женщину, может извратить его. Если у него есть хоть малейшая склонность к этому...
     - Бред и глупости, - сказали они. - Вы, чертовы актеры, умственные извращенцы. Сержант Дженнисон? Невозможно! Он в полном порядке! Чертовски хороший летчик-истребитель! Послушайте, майор. Хватит. Вам приказано взять его в группу, и он обязан выполнить этот приказ!
     - Ну, я и Френк пытались успокоить Шона, но он клялся, что будет худшей актрисой в мире, что его наверняка выгонят после первого провалившегося спектакля. Мы говорили, что нас это совершенно не волнует. Его первый спектакль был ужасен. Но, казалось, что после него он стал ненавидеть это не так яростно. К его удивлению, ему даже понравилось. Поэтому мы по-настоящему включились в работу. Хорошо, когда было чем заняться, это отвлекало от вонючей еды и вонючего лагеря. Мы учили его говорить и ходить, сидеть и курить, шить и одеваться, и даже думать как женщина. Затем, чтобы держать его в форме, мы начали воображаемую игру: мы вставали, когда он входил, помогали ему сесть, вы понимаете, мы обращались с ним, как с настоящей женщиной. Сначала это было интересно создавать иллюзию, делать так, чтобы никто не видел, как Шон одевается и раздевается, чтобы его туалеты были всегда приличные, но в достаточной степени привлекали внимание. Мы даже получили специальное разрешение, чтобы у него была отдельная комната. С отдельным душем.
     Потом внезапно выяснилось, что он больше не нуждается в учителях. На сцене он уже не отличался от женщины.
     Но понемногу женское начало стало брать верх над ним уже вне сцены, только мы не замечали этого. К этому времени Шон отрастил длинные волосы - парики, которые у нас были, ни к черту не годились. Потом Шон стал носить женские платья постоянно. Однажды ночью кто-то попытался изнасиловать его.
     - После этого Шон почти сошел с ума. Он пытался уничтожить женщину внутри себя, но не мог. Потом пошел на самоубийство. Это, конечно, замяли. Но это не помогло Шону, только ухудшило его состояние. Он проклинал нас за то, что мы спасли его.
     - Несколько месяцев спустя была еще одна попытка изнасилования. После нее Шон похоронил свою мужскую сущность окончательно. "Больше я не сопротивляюсь, - сказал он. - Вы хотели, чтобы я был женщиной, теперь они верят, что так оно и есть. Хорошо. Я буду ей. Я чувствую себя женщиной, поэтому нет необходимости больше притворяться. Я женщина, и я хочу, чтобы со мной обращались подобающим образом".
     - Френк и я пытались переубедить его, но это было совершенно бесполезно. Поэтому мы сошлись на том, что это временно и что потом с ним будет все в порядке. Шон великолепно поддерживал моральный дух, и мы знали, что никогда не найдем другого, который хотя бы на одну десятую был бы так же хорош в исполнении женских ролей, как Шон. Поэтому мы не обратили на это внимание и он продолжал играть.
     Бедный Шон. Он такой замечательный человек. Если бы не он, я и Френк давно бы испустили дух.
     Раздался грохот аплодисментов, когда Шон снова появился с другого конца сцены.
     - Вы даже не представляете, что с вами творят аплодисменты, - сказал Родрик, обращаясь отчасти к самому себе, - аплодисменты и обожание. Пока вы не испытаете их на себе. Там, на сцене. Невозможно передать. Это фантастически возбуждает, пугает, приводит в ужас - прекрасный наркотик. И это всегда обрушивалось на Шона. Всегда. Это и похоть - ваша, моя, общая.
     Родрик вытер пот на лице и на руках.
     - Мы виноваты в этом, да простит нас Бог.
     Подоспел его черед, и он вышел на сцену.
     - Хотите вернуться на наши места? - спросил Кинга Питер Марлоу.
     - Нет. Давайте посмотрим отсюда. Я никогда раньше не был за кулисами. Это то место, где мне всегда хотелось побывать.
     "А вдруг Чен Сен выкладывает сейчас свои секреты?" - спрашивал Кинг себя.
     Однако он понимал, что волноваться не имеет смысла. Они взяли на себя определенные обязательства, и он был готов их выполнить, как бы ни развивались события. Он посмотрел на сцену. Он видел Родрика, Френкаи Шона. Он неотрывно смотрел на Шона, следил за каждым его движением, за каждым его жестом.
     Все следили за Шоном. Опьяненные.
     За Шоном и Френком, их взгляды слились в одно целое, и страстное увлечение происходящим на сцене захватило и актеров и зрителей, обнажая их души.
     Когда после последнего акта занавес опустился, наступила полная тишина. Зрители были околдованы.
     - Бог мой, - сказал Родрик благоговейно. - Это величайшая похвала, которая может быть нам оказана. И вы заслужили ее, вы двое, вы играли вдохновенно. Действительно вдохновенно.
     Занавес начал подниматься, и тогда благоговейная тишина раскололась, раздались аплодисменты, десять раз вызывали актеров, и были еще аплодисменты, а потом Шон стоял на сцене один и упивался живительным поклонением.
     Во время непрекращающейся овации Родрик и Френк наконец вышли на сцену вместе с ним, чтобы разделить триумф, два создателя и их творение, прекрасная девушка, которая была их гордостью, их Немезидой.
     Зрители тихо выходили из зала. Каждый грустно размышлял о своем доме, о ней. Что она делает в этот момент?
     Ларкин был задет за живое. Почему, Бога ради, девушку назвали Бетти? Почему? А моя Бетти, кто ее сейчас обнимает?
     И Мак. Он был охвачен страхом за Мем. Затонул ли ее корабль? Жива ли она? Жив ли мой сын? И Мем - стала бы она... с кем она сейчас... с кем? Все было так давно. Бог мой, сколько времени прошло!
     И Питер Марлоу. Что с Нья, с несравненной Нья? Моя любимая, моя любимая.
     И все они думали одинаково.
     Даже Кинг. Ему было интересно, с кем она сейчас, прелестное видение, которая встретилась ему, когда он подростком бродяжничал, девушка, которая подносила надушенный платок к носу и говорила, что белая шваль воняет хуже негров.
     Кинг иронически улыбнулся. Это была чертовски симпатичная девка, вспомнил он и переключился на более важные вещи.
     Огни в театре погасли. Он опустел, не считая двоих в отгороженной от мира артистической уборной.

Книга четвертая

Глава 19

     Нетерпение Кинга и Питера Марлоу росло. Шагата сильно запаздывал.
     - Какая вонючая ночь, - раздраженно сказал Кинг. - Я потею, как свинья.
     Они сидели в уголке Кинга, и Питер Марлоу следил, как тот раскладывает пасьянс. В душном воздухе, опустившемся на лагерь с безлунного неба, чувствовалось напряжение. Даже постоянное поскребывание под хижиной затихло.
     - Если он собирается сегодня прийти, хотелось, чтобы это было не очень поздно, - сказал Питер Марлоу.
     - А я хотел бы знать, что, черт возьми, случилось с Чен Сеном? Этот сукин сын мог бы по крайней мере известить нас. - В тысячный раз Кинг выглянул в окно в направлении колючей проволоки. Он ждал знака от партизан, которые были там - должны были быть там! Но не было ничего - никакого движения, никакого знака. Джунгли, как и лагерь, изнемогали от духоты и были неподвижны.
     Питер Марлоу поморщился, согнув пальцы на левой руке, и поудобнее устроил больную руку.
     Кинг заметил это.
     - Как она?
     - Чертовски болит, старина.
     - Надо, чтобы ее осмотрели.
     - Я записался к врачу на завтра.
     - Чертовски неудачно получилось.
     - Несчастный случай. Такое случается. С этим ничего поделать нельзя.
     Это произошло два дня назад. В команде, посланной за дровами. Стоя в болоте, Питер Марлоу напрягал все силы под тяжестью колючего пня, который он вместе с двадцатью другими парами потных рук тащил на повозку. Рука соскользнула и оказалась зажатой между пнем и повозкой. Он почувствовал, как твердые как сталь колючки вспарывают мышцы его руки, а пень чуть ли не дробит ему кости, и он громко закричал от мучительной боли.
     Остальным потребовались минуты, чтобы поднять пень, освободить его онемевшую руку и положить его на землю. Кровь сочилась в липкую грязь болота, мухи, жуки и другие насекомые роились тучей, обезумев от запаха крови. Рана была шесть дюймов длиной, два шириной и довольно глубокой. Они вытащили из раны щепки и грязь, промыли ее водой. Потом наложили на руку жгут, а пень погрузили на повозку и повезли домой, в Чанги. Он шел рядом с повозкой, в обморочном состоянии.
     Доктор Кеннеди осмотрел рану, обработал ее йодом. Стивен держал его за здоровую руку, а сам Питер Марлоу корчился от боли. Потом врач наложил немного цинковой мази на часть раны, и смазал жиром остальную часть, чтобы не прилипала повязка. Затем наложил повязку.
     - Вам здорово повезло, Марлоу, - сказал он. - Переломов нет, и мышцы целы. Зайдите через пару дней, и мы еще раз посмотрим рану.
     Кинг оторвался от карт, когда в хижину торопливо вошел Макс.
     - Неприятность, - сказал Макс тихо и напряженно. - Грей только что вышел из госпиталя и идет сюда.
     - Следи за ним. Макс. Лучше пошли Дино.
     - Хорошо, - Макс торопливо вышел.
     - Что ты думаешь, Питер?
     - Если Грей вышел из госпиталя, он точно знает, что сегодня должно что-то произойти.
     - Он знает наверняка.
     - Что?
     - Конечно. У него осведомитель в нашей хижине.
     - Бог мой. Вы уверены?
     - Да. И я знаю, кто.
     Кинг покрыл красную пятерку черной четверкой, а красную пятерку положил на черную шестерку и освободил еще одного туза.
     - Кто это?
     - Я не скажу вам, Питер Марлоу. - Кинг жестко улыбнулся. - Вам лучше не знать. Но у Грея здесь есть свой человек.
     - И что вы собираетесь делать с этим?
     - Ничего. Пока. Возможно, позже я скормлю его крысам. - Потом Кинг улыбнулся и сменил тему разговора. - Ведь идея фермы была сумасшедшей, не так ли?
     Питер Марлоу стало интересно, а что бы он делал, если бы знал, кто доносчик. Все знали, что Иошима тоже имел в лагере своих осведомителей, один из них выдал старину Девена, другой, еще не известный и не пойманный, ищет радио, спрятанное во флягах. Он подумал, что Кинг поступает правильно, не открывая ему имени доносчика. Так легче избежать ошибок. Он не обижался на Кинга, но все равно просчитывал возможные варианты.
     - Как вы считаете, - спросил он, - мясо... с мясом действительно все будет в порядке?
     - Черт, не знаю, - ответил Кинг. - От всего этого тошнит, когда начинаешь задумываться. Однако... однако бизнес есть бизнес. Все, что мы накрутили, это гениально.
     Питер Марлоу улыбнулся и забыл про больную руку.
     - Помните. Я получаю первую ногу.
     - Для кого-нибудь из тех, кого я знаю?
     - Нет.
     Кинг рассмеялся.
     - Вы ведь не предложите ее своему приятелю?
     - Я расскажу вам, когда отдам.
     - В конце концов, мясо есть мясо, а еда есть еда. Возьмите, например, собаку.
     - Я видел Хокинса день или два назад.
     - И что?
     - Ничего. Я, конечно, ничего не знал, а он не захотел разговаривать о собаке.
     - Он толковый, этот парень. Что сделано, то сделано. - Потом Кинг тревожно сказал, мешая карты на столе:
     - Где же Шагата?
     В окне появился Текс.
     - Эй!
     - Да?
     - Тимсен говорит, что владелец начинает паниковать. Сколько ты еще собираешься ждать?
     - Я зайду повидать его. - Кинг выскочил в окно и прошептал:
     - Следите за навесом, Питер. Я буду неподалеку.
     - Хорошо, - сказал Питер Марлоу. Он подобрал карты и начал тасовать их, вздрагивая от боли в руке.
     Кинг держался темноты, чувствуя на себе множество глаз. Некоторые из них принадлежали его людям - часовым, остальные были недобрыми и враждебными. Когда он разыскал Тимсена, тот был весь в поту.
     - Привет, дружище. Я не могу его держать здесь вечно.
     - Где он?
     - Когда твой связной придет, я представлю его. Такой уговор. Он недалеко.
     - Лучше приглядывай за ним. Ты же не хочешь, чтобы он смылся, правда?
     - Ты делай свое дело, а я буду делать свое. Его хорошо охраняют. - Тимсен пососал свою "Куа", потом передал сигарету Кингу, который затянулся.
     - Спасибо. - Кинг кивнул в направлении стены тюрьмы, на восток. - Ты знаешь о них?
     - Конечно, - австралиец рассмеялся. - Скажу тебе еще одно. Грей идет сюда. Вся зона кишит копами и полно засад. Я знаю про одну банду австралийцев и слышал еще про одну, которая пронюхала о сделке. Но мои дружки охраняют все вокруг. Как только мы получим деньги, ты получишь бриллиант.
     - Мы подождем охранника еще десять минут. Если он не придет, тогда все повторим снова. Схема та же, детали другие.
     - Хорошо, дружище. Увидимся завтра, когда пожрем.
     - Будем надеяться, что увидимся еще сегодня ночью.
     Но этой ночью ничего не произошло. Они ждали, но Шагата так и не пришел, поэтому Кинг свернул операцию.
     На следующий день Питер присоединился к толпе пленных, собравшихся на улице у госпиталя. Завтрак уже кончился, солнце жгло воздух, землю и все живое на ней. Даже мухи, казалось, стали сонными. Он нашел затененный клочок земли, устало сел на корточки в пыль и начал ждать. Боль в руке стала дергающей.
     Его очередь подошла, когда наступили сумерки.
     Доктор Кеннеди коротко кивнул Питеру Марлоу и показал на стул.
     - Как дела сегодня? - спросил он рассеянно.
     - Благодарю вас, неплохо.
     Доктор Кеннеди наклонился и потрогал повязку. Питер Марлоу вскрикнул.
     - В чем дело, черт возьми? - сердито спросил Кеннеди. - Я едва дотронулся до вас.
     - Не знаю. Малейшее прикосновение вызывает адскую боль.
     Доктор Кеннеди сунул термометр в рот Питеру Марлоу, потом запустил метроном и начал считать пульс. Ненормальный, частота девяносто. Плохо. Температура нормальная, и это тоже плохо. Он поднял его руку и понюхал повязку. От нее шел отчетливый мышиный запах. Плохо.
     - Ладно, - сказал он. - Я собираюсь снять повязку. Держите. - Он дал Питеру Марлоу маленький кусок резиновой камеры, который он щипцами вынул из стерилизующего раствора. - Прикусите. Будет больно.
     Он подождал, пока Питер Марлоу закусил резину, потом стал осторожно разматывать повязку. Но она присохла к ране, стала уже ее частью, и единственное, что оставалось делать, - это отрывать ее. Доктор уже давно не был ни ловким, ни умелым.
     Питер Марлоу знал, что такое боль. А когда ты хорошо знаком с болью, ты знаешь ее пределы, оттенки и настроения. Имея привычку к боли и мужество, ты можешь позволить себе незаметно войти в боль, тогда она станет не страшной, только терпимой, и ее можно победить.
     Но эта боль была невыносимой.
     - О, Боже, - проскулил Питер Марлоу сквозь резинку, из его глаз ручьем лились слезы, дышал он с трудом.
     - Я кончил, - сказал доктор Кеннеди, понимая, что это не все. Но больше он ничего не мог сделать, ничего. Здесь не могу. Конечно, больному нужно было сделать укол морфия, каждому дураку понятно, но он не мог сделать ему укол. - Теперь давайте посмотрим.
     Он тщательно осмотрел открытую рану. Она была отекшей, воспаленной, желтоватого цвета с фиолетовыми пятнами. Покрыта слизью.
     - Да, - сказал он задумчиво, откинулся на спинку стула, сложив пальцы домиком и рассматривая их. Помолчав, он сказал:
     - У нас есть три варианта. - Он встал и начал ра