чтобы положить его туда? - лукаво 
спросил он. Его жена, если это была она, кивнула при этих словах. 
Мистер Андерхил самодовольно качнулась в кресле. Даже ребенок 
агукнул с таким видом, что казалось, будто он ведет счет.
	- Это не имеет значения,- сказал Смоки. С того времени, как он 
съел плетеную булочку, его настроение постоянно менялось и было 
похоже на постепенный переход от одного времени года к другому. 
Осенние слезы выступили на глазах.
	- Это не имеет никакого значения. Я не мог принять подарок. 
Видите ли - это было трудно объяснить - когда она была маленькая, она 
верила. Вся семья верила. А я нет. Я думаю, они верят до сих пор. Теперь 
это просто безумие. Как я мог верить в это? Я бы хотел поверить в чудеса 
и увидеть их, но если со мной этого никогда не произошло, как я мог 
принять ее подарок?
	Мистер Вудс энергично затряс головой.
	- Нет, нет,- сказал он.- Это совершенно прекрасный подарок.
	Он пожал плечами.
	- Просто у тебя нет портфеля, чтобы сложить туда это все. Смотри! 
Мы подарим тебе подарки. Настоящие. Он откинул крышку горбатого 
сундука, обитого черным железом. Внутри что-то блестело.
	- Смотри! - сказал он, доставая длинную змейку ожерелья,- золото!
	Все остальные смотрели на Смоки, улыбнувшись при появлении 
подарка и ожидая его изумлений и благодарности.
	- Вы ... очень добры,- заикаясь проговорил Смоки, а мистер Вудс 
тем временем набросил ожерелье на шею Смоки и обмотал несколько 
раз, как будто собирался задушить его. Золото не было холодным, как и 
положено быть металлу, наоборот - оно было теплым, как его тело. Оно 
было таким тяжелым, что оттягивало шею, заставляя его отклоняться 
назад.
	- Что еще? - спросил мистер Вудс, оглядывая его и приложив палец 
к губам.
	Миссис Андерхил одной из своих спиц указала на кожаную 
коробочку, стоявшую на серванте.
	- Правильно,- сказал мистер Вудс.- А как насчет этого?
	Цепляясь за коробочку кончиками пальцев, он подтягивал ее к 
себе, пока коробочка не упала ему в руки. Он с шумом открыл крышку.
	- Шляпа!
	Это была красная шляпа с высокой мягкой тульей, перехваченная 
заплетенными косичкой ремешком, на котором плавно покачивались 
перья белой совы. Мистер Вудс и миссис Андерхил одновременно ахнули 
и придвинулись ближе, пока мистер Вудс водружал шляпу на голову 
Смоки. Она была тяжелой, как корона.
	- Меня удивляет,- растерянно сказал Смоки,- что случилось с 
Дэйли Алис.
	- Это напомнило мне,- сказал с улыбкой мистер Вудс,- о самых 
лучших днях прошлого. Он достал откуда-то из-под кровати 
потрепанный, поеденный мышами саквояж. Он поставил его на стол и 
мягко пододвинул к Смоки. Казалось его взор слегка затуманился 
печалью. Его большие руки погладили поверхность саквояжа, как будто 
это была его возлюбленная.
	- Смоки Барнейбл,- сказал он,- вот мой подарок. Даже если бы она 
захотела, она не смогла бы дать его тебе. Саквояж стар, но достаточно 
вместителен для этого. Держу пари, что в нем есть комната для...
	На его лице промелькнула тень сомнения и он, щелкнул замками в 
усмешке.
	- О, множество комнат. Хватит не только для ее подарка, но и для 
твоего неверия и для чего-нибудь еще. Сам идет тебе в руки.
	Пустой портфель был тяжелее всего.
	- Вот и все,- сказала миссис Андерхил и старые часы мелодично 
зазвенели.
	- Пора идти,- сказала миссис Вудс и ребенок нетерпеливо 
зачмокал.
	- Что случилось с Алис? - задумчиво сказал мистер Вудс.
	Он дважды обошел комнату, выглядывая в маленькие окошки и 
заглядывая во все углы. Он открыл дверь; прежде, чем он снова быстро 
захлопнул ее. Смоки выглянул в абсолютную темноту и услышал долгий 
сонный шепот. Мистер Вудс поднял палец, озаренный внезапной идеей, 
его брови взметнулись вверх. Он подошел к высокому шкафу на кривых 
ножках, который стоял в углу комнаты, рывком открыл его дверки и 
Смоки увидел мокрый лес, по которому он шел вместе с Алис, и далеко-
далеко саму Алис. Мистер Вудс указывал внутрь шкафа.
	- Было очень мило с вашей стороны,- сказал Смоки, входя в шкаф,- 
отдать мне всю эту чепуху.
	- Забудь об этом,- сказал мистер Вуд и голос его неопределенно 
звучал вдалеке. Дверцы шкафа захлопнулись за Смоки с долгим звуком, 
похожим на звучание огромного гудящего колокола. Он подошел под 
мокрыми ветками, наклоняясь и отводя их руками.
	- Ради бога, что случилось,- воскликнула Дэйли Алис, когда 
увидела его.
	- Я был у Вудсов.
	- Представляю. Посмотри на себя.
	Толстые стебли ползучих растений каким-то образом обвивались 
вокруг его шеи. Цепкие колючки впились в его тело и нацеплялись на 
рубашку.
	- Черт побери,- только и смог выговорить он.
	Алис засмеялась и начала стряхивать листья с его волос.
	- Ты что, упал? - Как ты умудрился набрать полную голову 
опавших листьев? А это что у тебя?
	- Портфель,- сказал Смоки.- Теперь все в порядке.- Он поднял руку 
и показал ей старое осиное гнездо, которое держал в руке, тонкие стенки 
тут же рассыпались на кусочки и обнажили множество внутренних ячеек. 
Божья коровка похожая на капельку крови выползла оттуда и тут же 
улетела.
	- Полетела домой,- сказала Дэйли Алис.- Теперь все в порядке. 
Знаешь, тропинка была здесь всегда. Пойдем.
	Его рюкзак, пропитанный водой, оттягивал плечи. Ему отчаянно 
захотелось сбросить его. Но Смоки последовал за ней по протоптанной 
колее и вскоре они подошли к страшно замусоренному, очень большому 
участку земли, расположенному чуть ниже разрушающегося глиняного 
берега. Посреди участка стояла потемневшая лачуга, покрытая толью, 
которая была привязана к стропилам обрывками веревки для сушки 
белья. Старенький пикап стоял без колес во дворе и крадучись шла 
черно-белая мокрая и злая кошка. Женщина в фартуке и галошах ахала 
им рукой из связанного проволокой курятника.
	- Это Вудсы,- сказала Дэйли Алис.
	- Да.
	Но даже когда перед ними уже стояли чашечки с дымящимся кофе, 
а Эми и Крис Вудс болтали о всякой чепухе и от его сброшенного 
рюкзака на линолеуме расплывались большая лужа, все равно Смоки 
чувствовал его тяжесть на своих плечах, и он никак не мог избавиться от 
этого ощущения и, более того, ему казалось, что он всегда нес на себе 
этот груз. Он подумал, что, может быть, так оно и было.
	В памяти Смоки очень мало что осталось о том, как прошел этот 
день, да и остальные дни их путешествия. Позже Дэйли Алис будет 
напоминать ему то об одном, то о другом событии, как будто ей больше 
не о чем было помнить, и он будет отвечать: "Да, да", хотя он и не 
помнил всего, о чем она говорила.
	В тот самый день Клауд, сидя на веранде у карточного столика и 
думая только о том, чтобы продолжить мысленно следовать за 
путешественниками, перевернула козырную карту, под названием 
"Тайна" и только собиралась положить ее на место, как вдруг дыхание ее 
стало затрудненным и она задрожала. Глаза ее неожиданно наполнились 
слезами и когда мать пришла звать ее к завтраку, Клауд, с красными 
глазами и все еще потрясенная тем, что она знала или о чем подозревала, 
без сомнений и колебаний рассказала ей, о чем она узнала. А когда 
Смоки и Дэйли Алис вернулись - загоревшие, слегка поцарапанные, но 
счастливые, они увидели, что окна закрыты шторами. Смоки не знал об 
этом старом обычае, а на крыльце с торжественно-печальным видом 
стоит доктор Дринквотер.
	- Умер Оберон,- сказал он.


			МЕЖДУ ПРОЧИМ
	Грачи, во всяком случае, Смоки думал, что это грачи, вернулись 
домой, стайкой пролетев по затянутому облаками, холодному небу, и 
уселись на голые еще деревья, разбросанные по вновь вспаханному 
мартовскому полю. Поломанная изгородь из штакетника отделяла поле 
от дороги, по которой шел путешественник в треугольном капюшоне. У 
него под ногами рядами росли грибы с белыми и красными шляпками, а 
на лице путешественника было выражение тревоги или удивления, 
потому что последний в ряду маленький грибок приподнял свою 
красную шапочку и, хитро улыбаясь, смотрел на него из-под полей своей 
шляпки.
	- Это оригинально,- сказал доктор Дринквотер, указывая на 
картину бокалом, наполненным хересом.- Один художник подарил ее 
моей бабушке Виолетте. Он был ее поклонником.
	Детскими книгами Смоки были сочинения Цезаря и Овидия, и он 
никогда прежде не видел таких работ. Он был потрясен и не мог 
объяснить, почему. Картина называлась "Между прочим" и это звучало в 
его ушах, как легкий шепот. Маленькими глотками он потягивал свой 
херес. В дверь позвонили и он увидел, как мать торопливо вышла из 
гостиной, на ходу вытирая руки о фартук.
	Расстроенный меньше других, он постарался быть полезным в 
семейном горе. Вместе с Руди Флудом он выкопал могилу на кладбище, 
где хоронили всех Дринквотеров. Там уже были похоронены Джон, 
Виолетта, Гарви Клауд. День был ужасно жарким; над тяжело 
опущенными ветками кленов висела легкая дымка, как будто деревья 
тяжело дышали под порывами изредка набегающего ветерка. Руди с 
видом знатока выбрал место; его рубашка взмокла от пота; с их лопат 
соскальзывали черви, а темные, прохладные комья земли на ярком свету 
быстро бледнели и высыхали.
	На следующий день стали собираться родственники и знакомые. 
Это были почти все, кто присутствовал на их свадьбе. На некоторых 
была та же одежда, что и на свадебном вечере, так как они не 
предполагали, что с кем-то из Дринквотеров может произойти нечто 
подобное так скоро; Оберон был похоронен без отпевания, только на 
фисгармонии исполнили длинный реквием, который теперь прозвучал 
как-то спокойно и почти радостно.
	- Почему это,- сказала мать, внося небесно-голубой поднос из 
пирекса, покрытый фольгой,- каждому кажется, что после похорон все 
умирают от голода? Ну, да это неплохой обычай.


			ХОРОШИЙ СОВЕТ
	Грузная тетушка Клауд спрятала свой мокрый носовой платок в 
рукав черного платья. Доктор Дринквотер надел мундштук на трубку из 
шиповника, которой он пользовался очень редко, отложил ее в сторону и 
уставился на нее тяжелым взглядом, как бы удивляясь, что она 
несъедобна.
	- Царство ему небесное и пусть земля ему будет пухом,- 
торжественно произнес он.
	- Я думаю, теперь мы можем приступить к еде,- сказала входя 
мать.
	- Кладите еду в тарелки. Возьмите бокалы. Смоки, возьми бутылку 
- я принесу еще.
	Софи сидела за обеденным столом вся в слезах. Не задумываясь, 
она села на место Оберона, который по субботам всегда приходил 
обедать за общий стол.
	- Как я могу забыть,- проговорила она через салфетку, прикрывая 
лицо.
	- Он так любил всех нас...- не отнимая от глаз салфетку, она 
быстро вышла из столовой. Со времени своего возвращения Смоки с 
трудом заставлял себя посмотреть ей в лицо и сейчас он бросил взгляд на 
ее удаляющуюся спину.
	- Ты и она были его любимцами,- сказала Клауд, дотрагиваясь до 
руки Дэйли Алис.
	- Думаю, что мне следует пойти и посмотреть, где Софи,- сказали 
мать, нерешительно глядя на дверь.
	- Сиди, мать,- мягко сказал доктор.- Ей сейчас никто не поможет.
	Он положил Смоки картофельного салата, стоявшего на столе 
среди поминального обеда.
	- Ну, вот. Это было тридцать лет назад...
	- Ты ошибаешься,- сказала мать,- уже более сорока пяти лет.
	- Может быть. Мы здесь не замечаем времени. Благодаря заботе 
государства о наших детях, мы открыли маленькую частную школу. Это 
не было данью моде. Но получилось так, что в нашей школе мы 
установили стандарт. Государственный стандарт. Наши дети стали 
читать и писать так же хорошо, как и другие и изучать математику; но в 
программе говорилось, что они должны изучать историю, и основы 
гражданского права и множество всякой другой ерунды, которую мы не 
считали нужной. В конце концов, если вы умеете читать, мир книг 
открыт для вас, а если вы любите читать, то всегда будете это делать. 
Если же нет, то вы все равно все забудете, как бы вас ни заставляли 
учить. Люди в округе не так уж невежественны; у них есть какие-то 
мысли, или даже множество мыслей, о том, что именно следует знать и 
очень мало что из этого они изучали в школе.
	- Ну, и дело повернулось так, что наша начальная школа была 
закрыта и всем детям приходилось ездить в другую школу в течение двух 
лет...
	- Власти сказали, что наша программа не готовит детей к реальной 
жизни,- добавила мать.
	- А что значит "реальная жизнь"? - запальчиво спросила Клауд.- 
Все что я наблюдала позже, отнюдь не казалось мне реальным.
	- Это было сорок лет назад, Нора.
	- Ну, и что изменилось с того времени?
	- Некоторое время я посещала общеобразовательную школу,- 
сказала мать.
	- Это было не так уж плохо. Только вам нужно всегда приходить 
туда в строго определенное время и каждый день - весной и зимой, в 
дождь и в жару. Кроме того вам не разрешат уйти, пока не закончатся все 
занятия.
	- Ну, и как основы гражданского права и все прочее? - спросила 
Дэйли. Алис, стискивая под столом руку Смоки, потому что заранее 
знала ответ.
	- Ну, ты ведь знаешь, что. Я не помню ничего из этого. Ни-че-го.
	Так Смоки впервые получил представление о системе школьного 
образования. Большинство детей, которых он знал, забывали все, чему 
их учили в школе, как только они покидали свои классы.
	- Дети,- сказал бы он,- вам следовало бы ходить в школу с моим 
отцом и он бы не позволил вам ничего забыть. С другой стороны, когда 
его спрашивали о старых школьных истинах, таких как верность или 
День древонасаждений или о принце Генри Навигаторе, он проявлял 
полное невежество. Все считали его странным, если обращали на него 
внимания.
	- Итак, отец Клауд Берри попал в беду из-за того, что не позволяли 
ему посещать школу,- продолжала говорить тетушка Клауд.- Дело 
дошло до Верховного суда штатов.
	- Но мы были вне подозрений,- сказал доктор.
	- Случай все решил в нашу пользу,- добавила Мом.
	- Хотя никто и не слышал об этом,- доктор вытер губы ладонью.- 
Мне кажется, что суд был и сам удивлен таким решением и все 
успокоилось. С того времени нас ничто не беспокоил.
	- Мы получили хороший совет,- сказала Клауд, опуская глаза и все 
молча согласились с ней.
	Смоки, взяв еще один бокал шерри, начал говорить о лазейках в 
программе, о которых он был наслышан, и о превосходном образовании, 
которое он получил, и что он не видит другого способа получить 
настоящее образование, как вдруг доктор Дринквотер неожиданно 
ударил по столу ладонью, как судья молоточком для установления 
тишины, и воззрился на Смоки. Его глаза горели от внезапно 
пришедшей ему идеи.


			КАК НАСЧЕТ ТОГО
	- Ну, как насчет того? - спросила Дэйли Алис много позже, когда 
они уже лежали в постели.
	- Чего?
	- Того, что предложил папочка.
	Было жарко и они укрывались только одной простынкой, да и ту, 
начиная с середины ночи, сдувало ветерком.
	- Я не знаю,- бездумно ответил он, чувствуя себя не в силах 
противостоять охватившей его сонливости. Он попытался задуматься 
над более определенным ответом, но вместо этого погрузился в сон. Она 
нервно заворочалась и он снова очнулся ото сна.
	- Что?
	- Я думаю об Обероне,- спокойно сказала она, уткнувшись лицом в 
подушку. Он приподнял ее и она, спрятав лицо у него на плече, 
всхлипнула. Он погладил ее волосы, мягко погрузив в них пальцы. Она 
очень любила, когда он ласкал ее так, пока она не заснет. А когда она 
уснула, он обнаружил, что лежит, уставившись в блестящий иллюзорный 
потолок, слегка удивленный своей бессонницей и ничего не зная о 
написанном правиле, согласно которому супруг не должен засыпать 
раньше, чем уснет его жена. Это было правило, о котором ничего не 
говорилось в его брачном контракте.
	- А все-таки, что же насчет того?
	Его пригласили сюда, приняли - с этим нельзя было спорить. Но с 
того времени не было сказано об их совместном будущем, да и сам он не 
задумывался об этом: он не имел привычки заглядывать в будущее, 
поскольку его настоящее было таким неопределенным.
	Но теперь, когда уже не было неизвестности, он должен был 
принять решение. Он осторожно положил руки за голову, чтобы не 
потревожить спокойный сон Алис. Каким он был человеком, если только 
он вообще был им? Неизвестно, он всегда был никем. Теперь в нем 
появилось достоинство, характер, симпатии и антипатии. Понравилась 
или нет ему идея о том, чтобы жить в этом доме, преподавать в школе, 
заняться религией? Подходило ли это к его характеру?
	Он посмотрел на смутно белеющую цепь снежных вершин, 
которые напоминало тело Алис, свернувшейся под простыней. Если он и 
был личностью, то это она сделал его таким. А если он и был человеком, 
то очень незначительным, маленький человечек в чьей-то повести, 
маленькая роль, которую он согласился играть. У него будут свои входы 
и выходы, он будет участником диалогов. А если человек окажется 
слишком ершистым, то учителю или кому-нибудь еще не будет до этого 
никакого дела - все будет идти своим чередом.
	Он внимательно прислушался к себе, пытаясь обнаружить чувство 
обиды. Но вместо этого обнаружил, что в нем поднимается ностальгия 
по утерянной неизвестности, анонимности, по бесконечным 
возможностям, которые она давала; но он также чувствовал рядом с 
собой ее дыхание и улья большого дома и, ощутив себя, живущим в 
одном ритме с ними, он уснул, так ничего и не решив.
	Когда тени под луной мягко переместились с одного конца 
Эджвуда на другой, Дэйли Алис приснилось, что она стояла на цветущем 
лугу, а на холме рос дуб и рядом с ним колючий шиповник. Их ветки так 
тесно переплелись, что казалось, они крепко обнялись. А в другом конце 
дома Софи приснилось, что в ее локте была крошечная дверца, которая 
со скрипом открывалась и сквозь которую проникал ветер, который 
доставал до самого сердца. Доктору Дринквотеру приснилось, что он 
сидит за своей пишущей машинкой и пишет следующее: "Есть старое, 
старое насекомое, которое живет в земляной норе. Однажды в июне это 
насекомое надевает свою летнюю соломенную шляпку, берет свою 
дудочку, посох и фонарик и, подобно червяку добирается до лестницы, 
которая ведет в дверце в голубое лето". Это показалось ему чрезвычайно 
важным, но когда он проснулся, то не смог вспомнить ни слова, как ни 
старался. Матери, спавшей рядом с ним, снилось, что он не в своем 
кабинете, а с ней на кухне, а она вынимает из духовки протвинь с чем-то 
коричневым и круглым на нем. Когда же он спросил ее, что это такое, 
она ответила: "Годы!".


КНИГА ВТОРАЯ
СЕКРЕТ БРАТА СЕВЕРНОГО ВЕТРА

	После смерти Джона Дринквотера Виолетта, будучи не в 
состоянии вынести это горе или даже поверить в случившееся в свои 
тридцать лет, надолго удалилась в комнаты верхнего этажа. Ее густые 
темные волосы покрылись преждевременной сединой, она еще больше 
похудела, так как внезапно полностью потеряла аппетит - все это делало 
ее старше не по годам, хотя она не выглядела старой. Ее кожа была 
гладкой и оставалась такой еще много лет; темные подвижные глаза 
никогда не теряли своего молодого блеска и невинности - именно это 
Джон Дринквотер впервые увидел в них в прошлом веке.
	Это была предметная комната, окна которой выходили сразу на 
все стороны. В одном углу под сводами потолка находилась 
застекленная выступающая ниша - там был установлен большой 
шезлонг. В комнате стояла кровать занавешенная легкими газовыми 
занавесками и покрытая пуховым стеганным одеялом и кружевными 
накидками цвета слоновой кости. Этими накидками еще ее мать 
покрывала супружеское ложе. Широкий стол красного дерева был 
завален бумагами и работами Джона Дринквотера. Сначала она думала 
навести на столе порядок и, может быть, опубликовать часть работ - ему 
нравилось печатать свои труды - но в конце концов горы бумаг так и 
остались на столе под торшером на длинной ножке, напоминающей 
гусиную шею; горбатый скрипучий кожаный дорожный сундук, из 
которого доставались все бумаги с записями и куда они, спустя годы, 
будут снова сложены; пара покосившихся вельветовых кресел - слегка 
потертых, но уютных - стоящих у камина; несколько дорогих 
безделушек: серебряные и черепаховые гребешки и расчески, ярко 
раскрашенн