ВИЦЫ-СЕСТРЫ
	"Дорогие родители,- писал Оберон, отстукивая двумя пальцами на 
старой машинке, которую он раскопал здесь, в спальне,- зима здесь, в 
городе обещает стать настоящим испытанием. Я рад тому, что она не 
может продолжаться вечно. Сегодня температура - 25 градусов, а вчера 
снова шел снег. Я не сомневаюсь, что у вас еще хуже, ха-ха!" Выделив 
курсивом это мальчишеское восклицание, он остановился, а потом 
продолжил.
	"Я уже дважды встречался с мистером Пети из компании "Пети, 
Смилдон и Руфь", дедушкиными поверенными, как вам известно, и они 
были так добры, что выделили мне небольшой аванс в счет наследства, 
но не очень большой и они пока не могут сказать, сколько еще времени 
займет все дело. Но я уверен, что все закончится прекрасно".
	На самом деле, он вовсе не был так уверен! Более того, он был 
разъярен, он кричал на секретаршу мистера Пети, которая казалась ему 
автоматом и чуть не запустил в нее чек на ничтожно малую сумму. Но в 
письме он не мог этого написать и сжав зубы и не находя себе места, он 
был не в состоянии сделать подобного признания. В Эджвуде все было 
прекрасно, и здесь тоже все было прекрасно. Все было прекрасно. Он 
начал с новой строки.
	"Я уже почти износил туфли, в которых приехал. Ох, уж эти 
городские улицы! Вы, наверное, знаете, что здесь вещи очень дорогие и 
не очень качественные. У меня в шкафу есть пара высоких ботинок, не 
могли бы вы их выслать мне. Они не очень модные, но большую часть 
времени я собираюсь работать здесь, на ферме. Зимой здесь тоже много 
работы: почистить, загнать скотину и так далее. Джордж ужасно смешон 
в своих галошах, но он очень добр ко мне и в благодарность я готов 
работать до мозолей. Здесь живут и другие милые люди. " Он 
остановился, как будто собирался перепрыгнуть через пропасть, 
пошевелил пальцем. Лента в машинке была старая, выгоревшего 
коричневатого цвета, бледные буквы прыгали, как пьяные выше и ниже 
строки, но Оберону не хотелось писать Смоки своим школьным 
почерком - это уже устарело и он давно уже забросил свои шариковые 
ручки и другие принадлежности. Теперь, насчет Сильвы, что же 
написать? Мысленно он пробежался по всем обитателям старой фермы. 
Ему не хотелось идти таким путем. "Две сестры красавицы из Пуэрто 
Рико тоже являются постоянными обитателями старой фермы". И какого 
черта он это сделал? Не говори им ничего. Он откинулся на спинку 
стула, потеряв всякое желание продолжать; в этот момент в дверь 
спальни постучали и он перевернул страницу, чтобы закончить письмо 
позже /хотя он никогда не сделал этого/ и подошел к двери - для этого 
ему достаточно было шагнуть два раза своими длинными ногами - 
чтобы впустить двух прекрасных сестер пуэрториканок, которые 
принадлежали ему, только ему.
	Но в дверях стоял Джордж Маус. /Оберон скоро научится 
узнавать, когда приходит Сильви, потому что вместо того, чтобы 
постучать, она скребется или легонько барабанит в дверь ногтями; при 
этом возникает звук, как если бы некрупное домашнее животное 
просилось в помещение/. Через руку Джорджа было переброшено его 
старое меховое пальто, на голове была немыслимая старомодная 
женская шляпа, а в руках он держал две хозяйственные сумки.
	- У тебя нет Сильви? - спросил он.
	- Нет.
	Со всем искусством, на которое была способна его скрытая натура, 
Оберон научился неделями не встречаться с Джорджем Маусом на его 
собственной ферме, появляясь и исчезая с мышиной 
предусмотрительностью и торопливостью. Но теперь он был здесь. 
Никогда еще Оберон не испытывал такого замешательства, такого 
кошмарного чувства, что он не знает способа, как смягчить страшный 
удар. Его хозяин! Его кузен! Да он ему в отцы годится! Обычно не 
обращавший внимания на чувства других людей, теперь Оберон понял, 
что должен испытывать его кузен, хотя он и приютил его.
	- Она ушла. Я не знаю, куда.
	- Да? Ну, хорошо. Вот здесь всякая ее мелочь, чепуха! - Он бросил 
хозяйственные сумки и сорвал с головы свою шляпу. Его седеющие 
волосы были спутаны.- Там еще осталось кое-что. Она может прийти и 
забрать свои вещи. Ну, вот, такая тяжесть с плеч долой! - Он нервно 
бросил меховое пальто на вельветовый стул.
	- Ладно. Не принимай близко к сердцу. Не обращай на меня 
внимания, парень. Ничего со мной не случится.
	Оберон обнаружил, что он в напряженной позе стоит в углу 
комнаты с хмурым лицом и никак не может найти выражения, 
подходящего к данным обстоятельствам. Единственное, что он хотел 
сделать - это извиниться перед Джорджем, но у него хватило ума понять, 
что это будет звучать, как издевательство. Кроме того, на самом деле он 
ничуть на сожалел.
	- Она еще совсем девчонка,- сказал Джордж, оглядывая комнату. 
/На табуретке валялись трусики Сильви, на раковине стоял ее крем и 
лежала зубная щетка/.- Совсем девочка. Я надеюсь, вы очень счастливы.
	Он хлопнул Оберона по плечу, потрепал его за щеку.
	- Ах ты, сукин сын! - Он улыбался, но его глаза горели 
сумасшедшим огнем.
	- Она считает тебя...- сказал Оберон.
	- Так и есть.
	- Она говорит, что не знает, что будет делать без тебя, вернее если 
ты не позволишь ей остаться здесь.
	- Да. Она мне это тоже говорила.
	- Ты ей как отец. Даже больше.
	- Как отец? - Джордж обжег его своим взглядом и, не отводя глаз, 
начал смеяться.- Как отец.
	Он смеялся все громче диким отрывистым смехом.
	- Почему ты смеешься? - спросил Оберон. Он не знал, 
присоединиться ли к Джорджу или наоборот, он смеется над ним.
	- Почему? - Джордж задыхался от смеха.- Почему? А что бы ты, 
черт подери, хотел, чтобы я делал? Плакал? - Он вскинул голову, 
обнажив белые зубы, и зарычал, продолжая хохотать. Оберон не смог 
удержаться и тоже засмеялся. Когда Джордж увидел это, его смех стал 
затихать и перешел в хихиканье.
	- Как отец. Вот это здорово.- Он подошел к окну и уставился на 
серый день. Наконец, он перестал хихикать, сцепил руки за спиной и 
вздохнул.
	- Вот чертовка. Она не для меня, так и мне и надо, старому дураку.
	Через плечо он посмотрел на Оберона.
	- Ты знаешь, что у нее есть судьба?
	- Да, она сказала.
	- Да-а-а.- Его руки разжались и снова сомкнулись за спиной.- 
Похоже, что мне там не уготовано место. Ну, да ладно, со мной все в 
порядке. Дело в том, что еще есть ее братец с ножом, бабушка и 
сумасшедшая мать... И несколько детей...- Он немного помолчал. 
Оберон был готов убить его.
	- Старый Джордж,- продолжал бормотать Джордж,- он всегда 
остается с детьми. Ну, Джордж, сделай что-нибудь. Брось это.- Он снова 
засмеялся.
	- А мне доверят? Черта с два. Ах ты, Джордж, сукин сын, ты 
уничтожил моего ребенка.
	О чем он говорил? Может быть, он сошел с ума от горя? Неужели 
потеря Сильви для него так ужасна? Неделю назад он не мог даже 
подумать об этом. Внезапно ощутив озноб, он вспомнил, как когда-то 
тетушка Клауд нагадала ему на картах темнокожую девушку; девушку, 
которая полюбит его за его достоинства и покинет его, но он не будет 
виноват в этом. Тогда он не думал об этом, как не задумывался ни о чем, 
будучи в Эджвуде. А сейчас он вспомнил об этом с ужасом.
	- Ну, ты знаешь, как это бывает,- сказал Джордж. Он достал из 
кармана крошечную записную книжку и полистал ее.- Ты разносишь 
молоко на этой неделе, хорошо?
	- Ладно.
	- Ну вот и хорошо.- Он убрал книжицу.- Послушай. Хочешь совет?
	Ему хотелось этого не больше, чем любого пророчества, но он 
приготовился выслушать. Джордж посмотрел на него, а потом обвел 
глазами комнату.
	- Наведи порядок,- сказал он и подмигнул Оберону.- Она любит 
порядок, понял? Порядок.- Его снова охватил приступ смеха, который 
клокотал у него в горле, в то время, как он вытащил горсть 
драгоценностей из одного кармана и горсть из другого и отдал все это 
Оберону.
	- Поддерживай чистоту,- сказал он.- Она думает, что мы, белые 
люди, в большинстве случаев грязнули.- Он повернулся к двери и вышел, 
хихикая. Оберон остался стоять в комнате с драгоценностями в одной 
руке и деньгами в другой; он еще услышал, как внизу, в прихожей 
Сильви и Джордж встретились и, осыпав друг друга приветствиями и 
градом острот, поцеловались.


			IV.
		Часто случается, что человек не может вспомнить
		чего-то в нужный момент, но он способен искать то,
		что ему нужно и найти это...
		По этой причине некоторые, чтобы вспомнить, приходят
		на то место. Причина еще и в том, что человек быстро
		перебирает в памяти все свои шаги от первого до
		последнего, после чего он вспоминает, что осень была
		тем временем года, которое он хотел вспомнить.
			Аристотель.

	У Ариэль Хоксквилл, величайшей волшебницы своего времени, а 
также так называемого прошлого, каковой она себя считала без ложной 
скромности, не было кристаллического шара; она знала, что 
общепринятая астрология была жульничеством, хотя пользовалась 
картой звездного неба; она считала ниже своего достоинства заниматься 
заклинаниями и хиромантией во вех видах, за исключением крайней 
необходимости и не тревожила мертвых с их секретами. Ее великое 
искусство было все, в чем она нуждалась, это было высокое искусство и 
оно требовало тонкого подхода: никаких слов, книг, палочек. Это можно 
было преодолеть, как она уже делала в тот дождливый зимний день, 
когда Оберон прибыл на старую ферму, перед камином, с поджатыми 
ногами, с чашкой чая и тостом в руке. Для этого не требовалось ничего, 
кроме собственной головы: только это, да еще умение сконцентрировать 
свои мысли и умения.


			ИСКУССТВО ПАМЯТИ
	По описанию древних авторов искусство памяти - это метод, при 
помощи которого можно во много раз улучшить естественную память 
человека. Античные ученые соглашались с тем, что наиболее легко 
запоминаются яркие картины в строго определенном порядке. Первым 
шагом в том, чтобы создать мощную искусственную память является 
выбор места: храм, например, или городская улица с магазинами и 
большим количеством входов и выходов, или интерьер дома - это может 
быть любое место, лишь бы там был настоящий порядок. Это место 
тщательно и хорошо запоминается, настолько хорошо, что человек 
может передвигаться там с закрытыми глазами в любом направлении. 
Следующий шаг - это создать яркие символы или образы тех предметов, 
которые нужно запомнить: это должны быть наиболее потрясающие и 
яркие образы в соответствии с идеей - скажем, прелестной монахини для 
усиления кощунственной мысли или замаскированной фигуры с бомбой 
для придания революционности. Эти символы затем переносятся в 
различные части того места, которое уже запомнили и они мысленно 
размещаются там в дверях, нишах, в коридорах, окнах туалетов и на всем 
пространстве; ну, а потом запомнивший все это человек просто ходит по 
этому месту в любом порядке, как ему нравится и в любом месте 
находится предмет, символизирующий понятие, которое нужно было 
запомнить. Конечно, чем больше хочешь запомнить, тем больше должно 
быть Место в памяти; конечно, лучше, если это будет знакомое место, 
достаточно просторное и разнообразное насколько позволят 
возможности человека. При желании к предметам можно добавить 
крылья по желанию и на практике так обычно и поступают; 
архитектурные стили можно разнообразить, прибавив к ним предметы 
обстановки, которая могла бы находиться там. В системе была некая 
изысканность, посредством чего можно было запомнить не только 
действия, но и слова и даже отдельные буквы, используя комплексы 
символов. Весь этот процесс в целом был довольно сложным и 
утомительным и требовал уединения в специальном кабинете. Те люди, 
которые давно занимались этим искусством, рас
екоторые новые способности своей памяти, а другие работали над 
совершенствованием и дополняли эту сложную систему.
	Да, чуть не забыл: тот, кто создал и владеет такой памятью, может 
запросто потерять в ее уголках что-нибудь так же, как вы оставляете 
какую-то вещь в доме, а когда начинаете ее искать, то ее не оказывается 
на месте. Если вы обладаете обычной, естественной памятью, то это 
просто исчезает, и вы даже не вспомните, что когда-то забыли об этом. 
Преимущество искусственной памяти в том, что вы знаете, что это 
находится где-то там, в ее блоках.
	То же самое происходило с Ариэль Хоксквилл, которая напрягала 
свою память, пытаясь разыскать то, что она забыла и что, как она знала, 
было где-то в уголках памяти. Она перечитала то, что писал об искусстве 
памяти Джордано Бруно - его величайший трактат о символах, сигналах 
и знаках, которые используются в высших формах памяти. Очень 
осторожно, с нарастающим волнением она исследовала блоки памяти - 
перед ней вставали разнообразные картины: собака Спак, поездка в 
горы, ее первый поцелуй. Она быстро пробежала по коридорам памяти и 
содержимое одного из уголков заинтересовало ее. В одно из мест она еще 
раньше поместила старый колокольчик, сейчас было трудно вспомнить, 
почему она это сделала. Она наугад позвонила. Этот звонок она уже 
слышала раньше и сразу вспомнила своего дедушку /конечно, это был 
его звонок - представить только! - еще с того времени, как он был 
фермером в Англии, пока ему не пришлось уехать в этот большой город/. 
Она совершенно отчетливо увидела его сидящим в старом разбитом 
кресле. Он крутил колокольчик в руках и собирался разжечь свою 
трубку.
	- Ты никогда не говорил мне,- спросила она его,- о картах, на 
которых изображены люди, места и предметы?
	- Может быть, и говорил.
	- А в связи с чем?
	Молчание.
	- Ну, тогда расскажи мне о малых мирах.
	На чердаке стало светлее от последних лучей заходящего солнца и 
она села на колени деда.
	- Это была единственная ценная вещь, которую я нашел,- сказал 
он,- и я отдал их глупой девчонке. Они были такие красивые, хотя и 
старые. Я нашел их в старом сарае, который помещик хотел сносить. Это 
была девчонка, которая говорила, что она видела фей, эльфов, и других 
элементалей и ее отец был такой же, как она. Ее звали Виолетта. И я 
сказал ей: "Ну предскажи мне тогда мое будущее, если ты все можешь". 
Она пробежала пальцами по картам - по всем этим картинкам, местам и 
предметам - засмеялась и сказала, что я умру одиноким стариком на 
четвертом этаже. И она не вернула мне карты, которые я нашел.
	Так вот, как это было. Она положила колокольчик на место и 
закрыла эту комнату.
	Она подумала о малых мирах, вглядываясь в залитые дождем окна 
гостиной. Открыть малые миры. Она слышала об этих картах только в 
связи с ними. Люди, места и предметы были напоминанием об искусстве 
памяти, которое проводило связь между местом, ярким представлением 
какой-либо личности и предметом. И возвращение розенкрейцеров 
могло иметь некоторое отношение и к малым мирам. В те годы многие 
тайно мечтали о малых мирах. Философское яйцо, например,- разве не 
было оно принадлежностью микрокосмоса, малого мира? А искусство 
памяти, которым владела она, Хоксквилл, разве не было оно даром 
свыше? И не космическая ли энергия руководила ее памятью, ее 
ощущениями? А громогласный смех Коперника, когда он понял, что 
открытие Коперника перевернуло Вселенную - это ведь было не что 
иное, как радость от утверждения знания, которое становилось центром 
всего мыслящего человечества.
	Все это было старо, как мир. В тех школах, где учился Хоксквилл, 
каждый школьник знал, что малые мира на самом деле очень велики. 
Если бы сейчас те карты оказались в ее руках, она не сомневалась, что 
смогла бы раскрыть то, что скрывают в себе малые миры; у нее не было 
сомнения, что она и сама бы смогла путешествовать в них. Но были ли 
эти карты теми самыми, которые ее дедушка когда-то нашел и потерял? 
И были ли они теми, на которые претендовал Рассел Эйженблик? 
Совпадение казалось Хоксквилл маловероятным, у нее не было выбора. 
Но она не имела ни малейшего представления, как разыскать их. Но 
факт оставался фактом: она продвигалась вслепую по тому пути, 
который выбрала, поэтому она решила остановиться. Эйженблик не был 
католиком, не принадлежал он и к обществу розенкрейцеров, которые, 
как все знали были невидимыми, а Рассел Эйженблик был вполне 
осязаем и реален.
	- Черт возьми,- с придыханием проговорила она, когда прозвонил 
дверной звонок. Она посмотрела на часы. Каменный слуга наверняка 
еще спал, и хотя наступил уже день, все еще было темно, как ночью. Она 
вышла в прихожую, сняла с вешалки зонт с длинной ручкой и открыла 
дверь. В дверях стояла растрепанная черная фигура в мокром плаще и 
низко надвинутой широкополой шляпе, и в первый момент она 
испугалась.
	- Служба Крылатого Вестника,- сказал человек,- добрый вечер, 
леди.
	- Привет, Фред,- ответила Хоксквилл,- как ты испугал меня.
	Она чуть не обругала его, назвав приведением, но в последний 
момент сдержалась.
	- Входи, входи.
	Он не стал проходить дальше вестибюля, так как с его одежды 
текла вода: он так и стоял, пока Хоксквилл наливала ему виски в стакан.
	- Наступили черные дни,- сказал он, беря протянутый стакан.
	- Дни святой Люсии - самый короткий день.
	Он сдержанно засмеялся, прекрасно понимая, что она знает, что он 
имел в виду нечто большее, чем погода. Он залпом опустошил свой 
стакан и вынул из пластикового пакета толстый конверт, бросил его 
Хоксквилл. Адреса отправителя на нем не было. Она записала в книгу 
имя Фреда Сэвиджа.
	- Неудачный день для работы,- сказала она.
	- Ни дождь, ни слякоть, ни снег,- сказал Фред.
	- Может быть останешься ненадолго,- предложила она,- я разведу 
огонь.
	- Если я задержусь на минутку,- сказал он, наклоняясь в одну 
сторону,- то мне придется остаться на целый час,- он наклонился в 
другую сторону, при этом с его шляпы пробежали ручейки воды. Он 
выпрямился и раскланялся.
	Когда он работал, что бывало не часто, более преданного человека 
трудно было найти. Хоксквилл закрыла за ним дверь, сравнивая его с 
челноком, снующим по дождливому городу, и вернулась в гостиную. 
Толстый конверт содержал большую пачку пахнущих типографской 
краской листков бумаги, на которых было написано огромное 
количество наименований и коротенькая записка: "Плата за согласие в 
деле Р.Е. Вы пришли к какому-нибудь заключению?" Подписи не было.
	Она бросила записку на открытую книгу Джордано Бруно, 
которую читала перед этим, и собралась подойти к горящему камину, 
когда в ее сознании появилась какая-то неясная связь. Она подошла к 
столу, включила яркий свет и внимательно посмотрела на поля записки.
	Почерк отличался разборчивостью. Заглавные буквы, правда, 
были слегка смазаны, как если бы писавший торопился.
	Где же были эти карты, если только они вообще не исчезли с лица 
земли.


			ГЕОГРАФИЯ
	По мере того, как она взрослела, окружающим казалось, что Нора 
Клауд становится все толще и солидней. Да и самой ей казалось, что она 
становится больше, хотя она и не набирала вес. Когда ее возраст 
приблизился к трехзначной цифре и она медленно передвигалась по 
Эджвуду, опираясь на две палки, ей приходилось наклоняться не столько 
от слабости, сколько для того, чтобы приспособиться к узким коридорам 
дома. С заранее обдуманным намерением она вышла из своей комнаты и 
направилась к карточному столику, стоявшему в музыкальной гостиной, 
где под лампой с зеленым абажуром в своей коробочке и в чехле ее ждали 
карты и где ее ждала Софи, которая в течение этих нескольких лет была 
ее примерной ученицей. Клауд тяжело опустилась в кресло с грохотом 
отбросив палки, а ее старые кости негромко хрустнули. Она зажгла 
коричневую сигарету и положила ее в пепельницу рядом с собой; дым от 
сигареты легкими завитками поднимался вверх и был похож на мысли.
	- Ты хочешь о чем-нибудь спросить? - Клауд вопросительно 
посмотрела на Софи.
	- Давай продолжим на чем мы остановились вчера,- ответила та.
	- Нет вопросов,- сказала Клауд.- Очень хорошо.
	Они немного помолчали. Как сказал Смоки это был момент 
молчаливой молитвы; Клауд была восхищена, хотя эти слова Смоки ее 
очень удивили. Это был момент сосредоточения для подготовки 
вопросов или отсутствия оных, как сегодня.
	Со