фи прикрыла глаза своей длинной нежной рукой и думала о 
том, что сегодня у нее действительно нет вопросов. Она думала о картах, 
лежавших в коробочке в чехле. Она не считала их кусочками картона. 
Она не думала о них, как о чем-то отвлеченном, как о людях, местах и 
предметах. Она считала их едиными, как например, рассказ или предмет 
интерьера, чем-то, сделанным из времени и пространства.
	- Ну,- мягко сказала Клауд и ее темные руки, покрытые 
веснушками, легли на коробочку с картами,- я достану Розу.
	- А можно мне? - спросила Софи. Клауд быстро отдернула руку, не 
коснувшись карт, так она могла все испортить для Софи. Спокойно и 
внимательно глядя на колоду Софи достала Розу.
	Шесть червей, четыре пики, группа людей. Спортсмен, червовый 
туз, Валет, четыре бубны и бубновая королева.
	Если бы в жизни не было вопросов, как сегодня; в жизни вопросы 
были всегда. На какой вопрос может дать ответ Роза? Софи вынула из 
колоды и положила центральную карту.
	- Снова дурак,- сказала Клауд.
	- Спорит с валетом,- добавила Софи.
	- Да,- задумчиво проговорила Клауд,- только чей это кузен? Его 
или наш?
	Карта с дураком в центре изображала бородатого мужчину в 
доспехах, переходящего через ручей. Выражение его лица было злобным 
и он смотрел не на быстрое течение, через которое ему предстояло 
перейти, а по сторонам, как будто то, что он делал было какой-то 
шуткой или наоборот, очень серьезным делом. В одной руке он держал 
створчатую раковину - отличительный знак пилигрима, посетившего 
святую землю, а другой - несколько сосисок на связке.
	Клауд учила Софи, что прежде: чем разгадывать, что говорили 
карты, они должны решить, как лежат карты в этот момент.
	- Ты можешь расценить их как рассказ и тогда ты должна найти 
начало, середину и конец; или это предложение и тогда нужно сделать 
грамматический разбор; или это музыкальный отрывок и тогда тебе 
нужно определить тональность и автора; или может быть это еще что-
нибудь, состоящее из нескольких частей и предложений.
	- Может быть,- размышляла она вслух, глядя на веер из карт с 
дураком в центре,- это вовсе не рассказ и не часть интерьера, а 
география.
	Софи спросила ее, что она имеет в виду, но Клауд ответила, что 
она не совсем уверена. Она сидела, подперев щеки руками. Не панорама, 
не карта, а именно география. Софи тоже подперла щеку рукой и долго 
смотрела, как легли карты, вынутые из колоды ее рукой и удивлялась 
тому, как все это могло так получиться, и потом она закрыла глаза и 
снова подумала о том, что сегодня у нее не было никаких вопросов.


			ПРОБУЖДЕНИЯ
	Жизнь - во всяком случае ее собственная жизнь, как Софи с 
возрастом привыкла думать - была похожа на один из тех воздушных 
замков, который она однажды смогла построить, где можно было просто 
погрузиться в мечты и путешествовать по всему замку, перелетая через 
лестничные пролеты. Мечтатель потом с облегчением просыпался в 
своей собственной кровати /хотя кровать по какой-то причине, он не мог 
точно вспомнить могла стоять на шумной улице или плыть по 
спокойному морю/, потягивался и зевал и его необычные приключения 
продолжались до тех пор, пока он окончательно не проснется; он мог 
снова погрузиться в сон в этом пустынном месте или оказаться во 
дворце. Так происходило время, так шла жизнь. Жизнь Софи была 
именно такой. В тот раз ей снилась Лайлек, она была совсем настоящей и 
она принадлежала ей, Софи. Потом она проснулась и Лайлек оказалась 
вовсе не Лайлек; она пошла посмотреть на то, что случилось что-то 
ужасное, но по какой-то причине она не могла этого представить или 
вспомнить и Лайлек была не Лайлек и принадлежала не ей, вместо этого 
было нечто совсем другое. Тот сон - один из самых ужасных, когда 
происходит что-то страшное, когда огромное горе давит душу - 
продолжался почти два года и не кончался даже ночью, когда в 
отчаянии, ничего никому не говоря, она принесла подделку Джоржду 
Маусу.
	Но ни во сне, ни наяву у нее больше не было Лайлек и ее сны 
изменились; они превратились в бесконечные поиски. Именно тогда она 
начала искать ответы у Клауд и в ее картах. Не только "почему", но и 
"как",- ей казалось, что она знает, "кто", но она не знала "Где"; но самый 
важным был вопрос "когда"? Увидит ли она когда-нибудь свою 
настоящую дочь? Но как ни старалась Клауд, она не могла дать ясных 
ответов на все эти вопросы, хотя она надеялась, что в картах должны 
были быть ответы. Именно поэтому Софи начала изучать язык карт, 
чувствуя, что ее старание и желание позволят ей открыть то, чего не 
могла увидеть Клауд. Но ответа так и не было и постепенно она 
забросила все это и снова вернулась к своей кровати.
	Но жизнь - это всегда пробуждения, всегда они неожиданны и 
удивительны. Двенадцать лет назад в ноябрьский полдень Софи 
очнулась ото сна; может быть ее насильно вырвали из постоянной 
дремоты, от слипающихся глаз, от одеяла, натянутого до самого 
подбородка. Казалось, что пока она спала, кто-то незаметно украл все 
атрибуты сна, отнял силу ее привычки и исчез, улизнул в короткий сон, а 
потом улетучился вместе с глубокими длинными снами; Софи была 
испугана и чувствовала себя потерянной в том мире, который окружал 
ее, ей приходилось думать, как жить теперь. А потом в ее 
заторможенном сознании появился некоторый интерес; она начала 
заниматься гаданием на картах и была покорной ученицей тетушки 
Клауд. Первый трудный вопрос Софи, обращенный к картам, не остался 
без ответа, правда он превратился в вопросы о вопросе. Ее вопрос был 
похож на дерево: у него были ветви и корни, как почки на дереве, 
возникали новые вопросы, а потом в один прекрасный момент все 
вопросы превращались в один - какое это было дерево? По мере того, как 
ее учеба продвигалась вперед, по мере того, как она тасовала карты, 
перемешивала и раскладывала их в виде геометрических фигур, этот 
вопрос интриговал ее все больше, захватывал и наконец полностью 
поглотил. Какое это дерево? И всегда под деревом, между его корнями, 
под его ветками лежал и спал потерянный ею ребенок.


			ВОЗВРАТА НЕТ
	Шесть червей и четыре пики, группа людей, Спортсмен. Бубновая 
королева. Валет вместе с дураком посреди колоды. География: ни карта, 
ни панорама, но все-таки география. Софи смотрела на эту головоломку, 
пропуская ее через свое сознание, невольно прислушиваясь к своим 
мыслям.
	- Ах,- вздохнула Софи как если бы неожиданно получила плохие 
новости.
	Клауд вопросительно посмотрела на нее и увидела, что Софи 
бледна и потрясена, ее глаза широко раскрыты от удивления и жалости - 
жалости к ней, Клауд. Клауд посмотрела на карты - да, подмигивая и 
гримасничая, как при оптическом эффекте, два лица пристально 
смотрели друг на друга. Клауд уже привыкла к этим причудам, а Софи 
еще нет.
	- Да,- мягко сказала она и улыбнулась Софи.- Ты раньше никогда 
этого не видела?
	- Нет,- ответила Софи, как бы спрашивая о том, что происходило с 
картами, и одновременно отказываясь поверить в это.- Нет.
	- Ну, я-то раньше видела такое,- она тронула Софи за руку.- Я не 
думаю, что все именно так, хотя нам нужно сказать об этом другим, не 
так ли? Но не сейчас.
	Софи тихо плакала, но Клауд предпочла не замечать этого.
	- Да, это трудно, это очень тяжело владеть секретами,- продолжала 
она как бы с некоторым раздражением, но на самом деле стараясь 
внушить Софи надежду и преподать ей очень важный урок чтения по 
этим картам.- Иногда тебе действительно не хочется знать об этом. Но 
однажды ты поймешь, что ты должна, что обратного пути нет; то, что 
ты знаешь - не забывается. Ну, ладно. А теперь поторопись. Тебе еще 
многому предстоит научиться.
	- О, тетушка Клауд!
	- Так мы будем изучать нашу географию? - спросила Клауд, беря в 
руки сигарету и глубоко затянувшись, выпустила колечки дыма.


			ВРЕМЯ ТЕЧЕТ МЕДЛЕННО
	Клауд, как краб передвигалась по дому, обходя мебель, спускаясь 
по лестницам, проходя через гостиную, где гобелены на стенах 
шевелились и двигались, как будто приведения прятались за ними; при 
этом ее палка стучала, меняя звук, когда она проходила то по каменному, 
то по деревянному полу.
	На лестницах в доме было триста шестьдесят пять ступенек, если 
верить словам отца. Клауд переставляла левую руку с палкой и делала 
шаг правой ногой, потом правая рука - и левая нога. В доме было семь 
дымоходов, пятьдесят две двери, четыре этажа и двенадцать - двенадцать 
чего? Должно было быть двенадцать, а чего - он не мог вспомнить. 
Смоки как-то видел в научном журнале приспособление, чтобы 
поднимать стариков по лестницам; приспособление даже могло 
наклоняться, чтобы помочь старику выйти на нужном этаже. Смоки 
однажды показал его Клауд, но она ничего не сказала. Конечно, это 
очень интересно, но почему он показывает именно ей? Вот что означало 
ее молчание.
	Снова вверх - и не имело никакого значения, что она была такой 
большой, не имело значения, что перила упирались ей в плечи, а потолок 
давил своей тяжестью на ее согнутую шею. С трудом передвигаясь по 
дому, она думала о том, что с ее стороны было бы несправедливо, если 
бы она не предупредила Софи о том, что она, Клауд, знала давным-
давно, что стало чем-то вроде повторяющегося облигато в ее недавнем 
гадании по картам - о смерти, которая ожидала каждого. Учитывая свой 
престарелый возраст, она не нуждалась в том, чтобы карты напомнили 
ей о том, что было и так ясно, и особенно ей. Это не являлось секретом. 
Она была готова к этому.
	Те драгоценности, которые у нее еще оставались, были завещаны 
тем, кому она их предназначила; по правде сказать, эти драгоценности 
принадлежали Виолетте и она никогда не считала их своими. Карты 
конечно, достанутся Софи - это будет справедливо. Смоки она завещала 
дом, землю и ренту, нежеланному Смоки; он добросовестно будет 
следить и заботиться обо всем. Ведь не мог же дом сам позаботиться о 
себе. Он не мог отойти на второй план по крайней мере до того, как 
будет рассказана вся сказка. Тетушка Клауд единственная из всех все еще 
помнила наказ Виолетты: забыть. Она так добросовестно выполняла 
этот наказ, что могла предположить, что ее племянницы и племянники 
действительно все забыли или никогда не знали о том, что им следовало 
забыть или о чем не следовало знать. Возможно, они, как Дэйли Алис, 
считали, что это для них непостижимо и каждое поколение уходило от 
этого все дальше, подобно тому, как безжалостное время превращается в 
догорающие угольки, а те в свою очередь в золу, зола в остывшую лаву, 
каждое последующее поколение теряет связь с предыдущим. И все-таки - 
и Клауд была уверена в этом - каждое поколение становится ближе к тем, 
кто уходит и они понимают, что между ними существуют различия.
	Она думала, что сказка закончится вместе с ними: с Тэси, Лили и 
Люси; с потерявшейся Лайлек, где бы она ни была, с Обероном. Или в 
крайнем случае с их детьми. Чувство неудовлетворения и осуждения 
росло по мере того, как она старела. А еще она испытывала ужасный 
стыд от того, что она прожила почти сто лет, и все-таки при жизни она 
не увидит конца сказки.
	Последняя ступенька. Она поставила на нее сначала одну палку, 
потом ногу, потом еще одну палку, потом другую ногу. Она постояла, 
прямая и неподвижная, пока шум в голове не прекратился.
	Дурак и валет; география и смерть. Она была права в том, что все 
карты связаны друг с другом. Если она увидит в картах ошибку Джорджа 
Мауса и длинные коридоры, или Оберона и темнокожую девушку, в 
которую он влюбится и которую потеряет, то это могло бы привести и к 
потерявшейся Лайлек и к судьбе всей Вселенной. Как это могло 
случиться, как секрет, принадлежавший одним мог быть раскрыт 
другими - она не могла ответить на эти вопросы; возможно, ей не хотели 
говорить об этом. Ее внезапный испуг был смягчен давно принятым 
решением, ее обещанием, данным Виолетте, что если она и будет в 
состоянии сказать обо всем, она не сделает этого.
	Она посмотрела вниз на все те ступеньки, которые она осилила, и 
почувствовав себя совсем обессиленной не столько от артрита, сколько 
от печального понимания, к которому она пришла, она повернула к 
своей комнате, зная наверняка, что она никогда больше не спустится 
вниз.
	На следующее утро прибежала Тэси, принеся с собой свое 
рукоделие, чтобы не зря проводить время. Лили и близнецы были уже 
там. Вечером пришла Люси, нисколько не удивившись, что ее сестры 
были уже там и тоже устроились вместе с ними и со своим рукоделием, 
приготовившись помогать, наблюдать и ждать.


			ПРИНЦЕССА
	Ранним утром задолго до того, как кто-нибудь смог ощутить 
мрачную атмосферу в воздухе над старой фермой, Сильви разбудил крик 
петуха. Рядом с ней шевелился Оберон. Она бессознательно ощутила 
тепло, исходившее от его длинного тела и ей почудилось нечто 
таинственное в том, что она проснулась, а он еще спит. Пока она 
размышляла над этим, сон снова овладел ею, но петух крикнул еще раз, 
явственно называя ее имя. Она осторожно соскользнула с кровати, 
стараясь не прикоснуться к холодным ножкам, и прислушалась. Надо его 
разбудить. Сегодня в последний раз была его очередь нести молоко. Но 
она не могла заставить себя сделать это. А что, если она в виде сюрприза 
сделает это вместо него. Она представила себе, какова будет его 
благодарность и положила ее на одну чашу весов, а на другую положила 
холодный рассвет, не погасшие еще звезды, мокрый от дождя двор 
фермы и нелегкий труд. Благодарность перевесила; она могла очень 
хорошо представить это себе, она смогла представить, как бы она была 
благодарна в таком случае. Сильви сладко зевнула в порыве 
благодарности самой себе за свою доброту и соскользнула с кровати.
	Тихо выругавшись, она прошла в туалет, присела на унитаз, 
стараясь не прикасаться к крышке, а затем, переступая с ноги на ногу, 
быстро почистила зубы, поплескало в лицо холодной водой, разыскала 
свое платье и натянула его. Ее руки дрожали от холода, пока она 
торопливо застегивала пуговицы.
	Трудная жизнь, подумала она без удовольствия, вдыхая туманный 
воздух и натягивая коричневые садовые рукавицы; у фермера-работяги 
очень нелегкая жизнь. Она спустилась вниз. За дверью кухни Джорджа 
стояла коробка, куда собирали отходы для коз, которые потом 
перемешивали и добавляли в корм. Она взвалила ее на плечи и пошла 
через двор к сараю, откуда слышалось неторопливое блеяние.
	- Привет, ребята,- сказала она. Козы - Панчита и Нани, Бланка и 
Негрита, Гуапо и ла Грэни и те, у которых не было имен /Джордж 
никогда не называл их по имени, а воображение Сильви не простиралось 
дальше двух-трех имен; конечно, у них у всех должны быть имена, но 
имена должны быть правильными/, смотрели на нее, топали по полу, 
покрытому линолеумом и блеяли. От них исходил резкий запах. Вонь не 
раздражали Сильви и она думала, что, наверное, привыкла к этому с 
детства.
	Она покормила их, насыпая зерно и отходы в старую ванночку и 
так тщательно перемешивая, как будто это была пища для ребенка; она 
разговаривала с ними, поругивая за то, что они подталкивали ее и хваля 
тех, кто вел себя хорошо; при этом больше всего внимания доставалось 
самому маленькому черному козленку и самому старому Ла Грэни, 
которая была настоящей бабушкой, костлявой и голенастой и которую 
Сильви всегда называла "велосипедом". Она смотрела, как они 
пережевывают кусочки пищи, поднимая иногда головы и поглядывая на 
нее, а потом снова возвращаясь к своему завтраку.
	Сквозь щели в сарай проник утренний свет. Проснулись цветы на 
стене и подняли свои цветные головки. Она широко зевнула. И почему 
это животные просыпаются так рано?
	- Надо же, что со мной сделала любовь,- думала Сильви, готовясь 
разносить молоко. Она замерла на мгновение, чувствуя, как внезапно ее 
сердце наполнилось теплотой и неожиданное чувство разлилось по всему 
ее телу; она еще ни разу не называла любовью свое чувство к Оберону.
	- Любовь,- снова повторила она про себя; да, это было именно то 
чувство, это слово билось в ней, как ласточка в клетке. Что же касается 
Джорджа Мауса, то он был всего лишь спутником жизни и ничем 
больше, человеком, который приютил ее, когда ей некуда было идти; она 
чувствовала к нему глубокую благодарность и множество других чувств, 
в основном приятных. Но они не зажигали огонь в ее сердце. Настоящим 
бриллиантом было лишь одно слово: любовь. Она засмеялась. Любовь. 
Как это замечательно быть влюбленной. Любовь скрывалась в ее куртке 
и в перчатках, любовь послала ее кормить коз и согревала ей руки, когда 
она перемешивала для них еду.
	- Ладно, ладно, не принимай это так близко к сердцу,- мягко 
сказала она, обращаясь и к козам, и к своей любви.- Полегче, мы идем.
	Она помассировала большое вымя Панчиты.
	Ну-ка, давай сюда свои титьки. Эй, мамми. И где ты взяла такое 
вымя? Наверное, нашла в кустах?
	Она начала доить, думая об Обероне, который сладко спал в 
кровати и о Джордже, который тоже спал; только она проснулась, но 
никто не знал об этом. Ее тоже нашли под кустом - подкидыш. Ее спасли 
от большого, незнакомого города, приютили на ферме, дали работу. В 
сказках подкидыши всегда превращаются в знатных людей или в 
принцесс, которых никто не знает. Принцесса: так ее всегда называл 
Джордж. Эй, принцесса. Потерянная принцесса, которую околдовали и 
заставили забыть, что она раньше была принцессой, пастушка, но если 
снять с нее и разорвать грязные пастушьи одежды, то все увидят, какой 
драгоценный камень скрывается под ними, они увидят приметную 
родинку и серебряное кольцо и все восхитятся и обрадуются. Быстрые 
струйки молока звонко ударялись о ведро и с журчанием стекали по его 
стенкам то справа, то слева, справа, слева; эти звуки пьянили и 
успокаивали ее. А затем, окончив работу, она вернется в свое 
королевство, благодарная за приют, смирившись с тем, что там она 
найдет настоящую любовь; поэтому все ее приятели получат свободу и 
щедрое вознаграждение. И руку принцессы. Она прижалась головой к 
теплой шерсти Панчиты и ее мысли вернулись к молоку, козлятам, к 
мокрым от дождя листьям во дворе.
	- Послушай, принцесса,- сказала Панчита,- работа не ждет.
	- Кто это сказал? - удивилась Сильви, оглядываясь по сторонам, но 
Панчита только повернула свое длинное лицо к Сильви и продолжала 
жевать свою бесконечную жвачку.


			ДОМ БРАУНИ
	Она вышла во двор с бидончиком свежего молока и корзинкой 
коричневатых яиц, которые она вынула из гнезда, устроившей себе 
насест на ломанном диване, стоявшем в сарае для коз. Она перебралась 
через неровный клочок земли, где раньше были грядки, и направилась на 
другой конец двора, к зданию, покрытому высохшими ветками 
винограда, с высокими, подслеповато глядящими окнами и лестницами, 
ведущими в никуда. Нижние ступеньки уже поросли мхом и сырость 
подбиралась и к фундаменту. Вход в здание и окна были забиты старыми 
сломанными досками самых разных размеров; внутрь можно было 
заглянуть, но разглядеть что-либо в темноте было невозможно. 
Заслышав шаги Сильви, из многочисленных щелей в фундаменте 
выскочило несколько мяукающих кошек - целый кошачий взвод. 
Джордж как-то сказал, что они на своей ферме разводят в основном 
кошек. У них был король - огромный одноглазый кот, который не 
соизволил появиться на этот раз. Но зато появилась пестрая кошечка, 
которая была беременной, когда Сильви видела ее в последний раз: 
исхудавшая, с отвислым животом и большими розовыми сосками.
	- У тебя родились котята, да? - с упреком сказала Сильви.- И ты 
никому не сказала? Бессовестная.
	Она погладила кошку и налила ей молока и, просунув голову 
между досками, старалась рассмотреть котят.
	- Если хочешь, я посмотрю на твоих котят,- сказала она.
	Сильви заглядывала вовнутрь, но смогла рассмотреть только пару 
больших желтых глаз. Может быть, это были глаза Брауни?
	- Привет Брауни,- сказала она на всякий случай, так как это все же 
был дом Брауни и она знала это, хотя никто никогда не видел е