ая музыкальная шкатулка, необычные карты. Ее дети, внуки 
и просто посетители позже будут вспоминать, что именно карты были 
главной принадлежностью комнаты.
	Ее дети, кроме Августа, не обижались на Виолетту за 
отрешенность и уединенный образ жизни. Если она и появлялась где-то, 
то побыв немного, уходила и это казалось лишь продолжением ее 
обычной рассеянности. Все, кроме Августа, горячо любили ее со всеми 
недостатками и часто спорили между собой о том, кто разведет огонь в 
ее камине, прочитает корреспонденцию или первым расскажет новости.
	- Август нашел новое использование для своего форда,- сказал как-
то Оберон, когда они вместе просматривали некоторые его фотографии.- 
Он снял колеса и прицепил мотор ремнем к пиле Эзры Медоуза. Мотор 
будет приводить в действие пилу и пилить дрова.
	- Я надеюсь, они не заедут слишком далеко,- ответила Виолетта.
	- Что? О нет,- сказал Оберон, догадавшись, что имела в виду 
Виолетта и рассмеялся, представив себе, как форд с пилой вместо колес 
продирается по лесу, спиливая за собой все деревья.
	- Нет, машину поставили на бревнышки, поэтому колеса только 
крутятся, но никуда не едут.
	- О! - Ее тонкие руки тронули подстаканник, проверяя, теплый ли 
еще чай.
	- Очень умно придумали,- сказала она с таким видом, как будто 
имела в виду совсем другое.
	Это была прекрасная идея, хотя она и не принадлежала Августу. 
Он прочитал об этом в иллюстрированном техническом журнале и 
уговорил Эзру Медоуза попробовать. Это оказалось немного сложнее, 
чем было описано в журнале: приходилось все время вскакивать с 
водительского места, чтобы изменить скорость движения пилы, а 
машину, установленную на кучке дров, заводить рукояткой и кричать: 
"Что? Что?" Эзра из-за шума ничего не слышал и Август был не очень 
заинтересован в распиливании дров таким образом. Но он обожал свой 
форд и хотел испробовать все его возможности - от езды по 
железнодорожным путям, напоминающей скачку, до фигурного катания 
со скольжением и поворотами на замерзшей поверхности озера. 
Недоверчивый Эзра не выказал и тени презрения ко всему, что 
проделывал Генри со своим фордом, хотя недоверчивость была 
свойственна всем членам его семьи. Проделывая все эти эксперименты, 
Генри частенько отвлекал от работы по дому его дочь Эми. Однажды 
тщательно стирая остатки муки с противня, она с изумлением увидела, 
как приводной ремень пилы сломался и яростно затрепыхался, издавая 
оглушительный шум. Август выключил мотор.
	- А теперь посмотри, Эзра. Посмотри на все это.
	Свежеспиленные дрова валялись повсюду, громоздясь и издавая 
сладковатый запах смолы и свежеиспеченных кондитерских изделий.
	- Вручную ты провозился бы не меньше недели. Что скажешь?
	- Ты прав.
	- А ты что думаешь, Эми? Правда хорошо?
	Она улыбнулась и стыдливо опустила глаза, как будто хвалили ее. 
Эзра молча помог Августу надеть колеса на автомобиль. Молчание было 
весьма напряженным, так как минутой раньше Эзра грубо оборвал Эми и 
она, опустив голову, чтобы не показать, как она расстроена, медленно 
ушла в дом. Августу показалось, что фермер испугался, что если он 
скажет Эми еще какую-нибудь грубость, то его настигнет возмездие. Но 
теперь он был вне опасности. Что касается Августа, то он, в отличие от 
младшего сына как это было во всех старых сказках, не мог потребовать 
руки его дочери после выполнения трудного задания.
	Возвращаясь домой на своем форде по знакомой дороге, поднимая 
клубы знакомой пыли, Август остро ощущал единство своего 
автомобиля и непостижимо таинственного лета, хотя кому-то, может 
быть показалось бы, что они явно не соответствуют друг другу. Без 
всякой надобности он подрегулировал двигатель и бросил соломенную 
шляпу на сиденье перед собой и подумал, что если вечер будет тихим, то 
можно будет поехать на рыбалку в одно из известных ему местечек. Он 
испытывал блаженство - чувство, которое теперь нередко охватывало 
его, и впервые оно пришло к нему, когда он приобрел свой автомобиль, 
поднял капот и увидел двигатель и все прочие детали мотора, которые 
были так же необходимы, как человеку внутренние органы. У него было 
ощущение, что наконец-то он узнал о мире достаточно для того, чтобы 
жить в нем, он ощущал единство мира и своего знания о нем. Он называл 
это чувство подростковым и он действительно чувствовал себя, как 
подросток. Временами, когда его охватывало буйное веселье, он 
удивленно спрашивал себя, не было ли это связано с его фордом. Август 
думал, что он не встречал ничего более целеустремленного и 
совершенного - это была судьба и он следовал ей.
	Казалось, что кто-то задался целью мешать ему. Когда он сказал 
папику /он называл своего отца "папиком" про себя и в присутствии Эми, 
хотя никогда не обращался таким образом к Джону/, что им здесь не 
помешал бы гараж, где можно было бы ремонтировать автомобили и 
небольшая заправочная станция, и выложил перед ним брошюрки и 
проспекты, которые он получил в компании по продаже фордов, где 
были указаны все расходы на создание такого небольшого агентства, его 
отец лишь улыбнулся и в течение целых пяти минут сидел, кивая 
головой, пока Август объяснял ему все это. Он выслушал сына только 
лишь из любви к нему и еще потому, что любил быть снисходительным. 
Август не предлагал себя в качестве агента компании - он знал, что 
шестнадцать лет - слишком небольшой возраст для такой работы, но он 
был бы счастлив заправлять автомобили и производить мелкий ремонт, 
очень счастлив. Выслушав сына, отец сказал:
	- Тебе бы хотелось иметь собственный автомобиль?
	Конечно, Августу хотелось, но он чувствовал, что с ним 
обращаются, как с мальчишкой, хотя он так тщательно продумал идею с 
гаражом, прежде, чем обратиться к отцу. А его отец только улыбнулся, 
как будто услышал о каком-то сумасшедшем детском желании и чтобы 
успокоить его, купил сыну автомобиль.
	Но это не решило проблемы. Папик не понимал этого. Перед 
войной все изменилось. Никто ничего не знал. Вы могли ходить на 
прогулку в лес, сочинять разные истории и увидеть все, что вы хотели. 
Но сейчас ничему не было оправдания. Теперь над всем господствовало 
знание и только знание о том, как управлять миром и что нужно сделать 
для того, чтобы управлять им. "Водитель форда модели Т легко и просто 
включит зажигание. Управление осуществляется следующим образом..." 
И Август штудировал все эти инструкции самым тщательным образом.


			ОТЛИЧНАЯ ИДЕЯ
	- Тебе нужен свежий воздух,- сказал он своей матери в тот день.- 
Пойдем, я повезу тебя на прогулку.
	Он подошел, чтобы взять ее за руки и помочь ей подняться с 
кресла, и хотя она и протянула ему свои руки, они оба знали, что она не 
сможет подняться и тем более поехать с ним, так уже не раз 
предпринимала такие попытки. Она сжала протянутые к ней руки.
	- По этим дорогам мы все равно не сможем ехать быстрее 
пятнадцати миль в час...
	- О, Август.
	- Не охай,- сказал он, усаживаясь рядом с ней и уклоняясь от ее 
поцелуя.
	- Ты прекрасно знаешь, что с тобой не происходит ничего 
особенного, я имею в виду ничего действительно серьезного. Ты просто 
сидишь.
	И это был он, ее ребенок, который был вынужден говорить так 
строго со своей матерью, будто она была непослушной девочкой, хотя 
были другие старшие дети, которым следовало бы больше заботиться о 
матери.
	- Расскажи мне, как прошло распиливание дров,- сказала мать,- 
маленькая Эми тоже была там?
	- Она не такая уж и маленькая.
	- Нет, нет. Конечно, нет. Она такая хорошенькая.
	Ей показалось, что он покраснел, а ему показалось, что она 
заметила это. Он страшно смутился, ему показалось не совсем 
приличным, если его мать подумает, что он относится к девушкам иначе, 
чем с забавным равнодушием. По правде сказать, он действительно не 
испытывал к девушкам другого чувства, кроме равнодушия и все это 
знали.
	- Послушай, мама,- сказал он тоном, не допускающим 
возражения,- послушай меня внимательно. Ты знаешь, что еще до смерти 
отца, мы говорили о гараже и создании агентства. Он был не в восторге 
от этой идеи, но с тех пор прошло четыре года и тогда я действительно 
был слишком мал. Не вернуться ли нам опять к этому разговору? Оберон 
считает, что это отличная идея.
	- Он действительно так думает?
	- Конечно. Ты же знаешь, что скоро каждый захочет иметь свой 
автомобиль. Каждый.
	- О, дорогой.
	- Не стоит прятаться от будущего и закрывать на все глаза.
	- Нет, нет, ты прав.
	Она бросила быстрый взгляд на окна, за которыми висел сонный 
полдень.
	- Ты прав.
	В ее словах прозвучала некая многозначительность, но он не 
заметил этого. Вытянув руку, он быстро взглянул на часы.
	- Очень хорошо,- сказал он.
	- Я не знаю,- начала она, вглядываясь в его лицо, но не для того, 
чтобы попытаться прочитать его мысли или установить доверительные 
отношения, а как смотрят в зеркало - со всей искренностью и 
мечтательностью.
	- Я не знаю, дорогой. Я думаю, что если бы Джон считал, что это 
хорошая идея...
	- Это было четыре года назад, мама.
	- Да, это так. Это действительно было четыре года назад.
	Она сделала над собой усилие и взяла его за руку.
	- Ты ведь знаешь. Август, что ты был его любимцем. Конечно, он 
любил всех вас, но... Не кажется ли тебе, что он лучше знал, что делать? 
Он должно быть, думал об этом, он ведь всегда все придумывал. О, нет, 
дорогой, если бы он был уверен в успехе. Я не думаю, что смогу сделать 
это лучше него, правда.
	Он рывком поднялся на ноги и резко сунул руки в карманы.
	- Хорошо, хорошо. Я только прошу тебя, не вини его. Тебе не 
нравится эта идея, ты боишься всего, что даже отдаленно связано с 
автомобилями и ты никогда не хотела, чтобы у меня было хоть какое-то 
свое дело. И не пытайся теперь переложить ответственность на отца.
	- Август,- начала было она, но зажала рот руками.
	- Хорошо,- сказал Август,- не надо слов. Я догадываюсь, что ты 
хочешь сказать. Думаю, мне лучше уйти.
	В горле стоял комок. Его охватило чувство протеста и 
неповиновения.
	- Может быть, я уеду в город. Я не знаю.
	- Что ты хочешь сказать? - Мать говорила слабым голосом, как 
ребенок, который начинает понимать какую-то страшную и 
непостижимую истину.
	- Что ты хочешь этим сказать?
	- То, что есть в действительности,- сказал он, поворачиваясь к ней.
	- Я взрослый человек. А что ты думала? Что я буду всю свою жизнь 
привязан к этому дому? Не собираюсь.
	При этих словах ее лицо исказилось от боли и беспомощности. Так 
мог бы сказать любой молодой человек в возрасте двадцати одного года. 
Это была неудовлетворенность, которую мог испытывать любой 
человек. Его планы потерпели крушение и эта мысль жгла его и кипела в 
нем, как лава. Он бросился к ее креслу и стал перед ней на колени.
	- Мама, мама, что с тобой? Ради бога, что с тобой?
	Он осыпал поцелуями ее руку, но они жгли ее, как жестокие укусы.
	- Боюсь, что это все...
	- Нет, нет, ради бога, скажи мне, что я сказал такого ужасного? Что 
плохого, что я хочу продвинуться в жизни и быть ... быть 
~нормальным~. Что в этом плохого?
	Лава, бушевавшая внутри его, начала извергаться и он даже не 
пытался остановить ее, да и вряд ли это ему удалось, даже если бы он 
захотел.
	- Что плохого в том, что Тимми Вилли ездит в город? Там живет ее 
муж и она любит его. Неужели это такой прекрасный дом, что никто 
даже не смеет подумать о том, чтобы жить вне его? Даже, если женится 
или выйдет замуж?
	- Но в доме так много комнат. А город так далеко...
	- Хорошо, а что плохого было, когда Оберон хотел пойти в армию. 
Тогда была война. Все уходили. Тебе бы хотелось, чтобы мы на всю 
жизнь остались у твоей юбки?
	Виолетта ничего не ответила, на ее ресницах застыли слезы 
размером с большую жемчужину, она была похожа на обиженного 
ребенка. Внезапно она очень остро ощутила отсутствие Джона. Она 
могла излить ему все, что она ощущала и чувствовала, свое понимание и 
непонимание действительности и хотя он не всегда мог понять ее, он с 
уважением и почтительностью выслушивал ее излияния. Она могла 
получить от него совет, предостережение, замечание, мудрое решение, 
которого она сама никогда не смогла бы принять. Она погладила 
спутанные волосы Августа, которые не поддавались гребешку и расческе 
и сказала:
	- Но ты ведь знаешь, дорогой, ты знаешь. Ты все помнишь, не 
правда ли? Ведь помнишь?
	Со стоном он уткнулся в ее колени, а она продолжал перебирать и 
гладить его волосы.
	- А элементали, Август - что они подумают? Шум, запах - наглость. 
Что они должны подумать? Что если ты прогонишь их?
	- Нет, мама, нет.
	- Они очень смелые, Август. Ты помнишь, когда ты был 
маленьким, тот случай с осой, ты помнишь, какой храброй была 
маленькая оса? Ты сам видел. Что, если ты... если ты рассердишь их и 
они придумают что-нибудь, что-нибудь ужасное. Они могут, ты знаешь, 
что они это могут.
	- Я был совсем меленьким ребенком тогда.
	- Неужели ты все забыл? - спросила она, обращаясь как будто и не 
к нему, а разговаривая сама с собой, спрашивая себя о странном 
ощущении, которое возникло у нее тогда.
	- Ты действительно все забыл? Неужели это правда? А Тимми? А 
все остальные?
	Она приподняла его голову и вгляделась в его лицо, как бы изучая.
	- Август, ты забыл, или... Ты не должен, ты не должен забыть, 
иначе...
	- А что, если они даже не обратят на это внимания? Что, если это 
вообще не волнует? Как ты можешь быть так уверена, что им это не 
понравится? Ведь они и так захватили для себя весь мир, разве не так?
	- Я не знаю.
	- Дедушка сказал...
	- Август, дорогой, я не знаю...
	- Ну,- сказал он, отстраняясь от нее,- тогда я пойду и спрошу. Я 
пойду и спрошу у них разрешения.- Он встал.- Если я спрошу у них 
разрешения и они ответят согласием, тогда...
	- Я не представляю, смогут ли они.
	- Ну, а если да?
	- Как ты можешь быть уверен? О, нет, Август, они могут солгать 
тебе. Обещай мне, что не сделаешь этого. Куда ты идешь?
	- На рыбалку.
	- Август?!


			НЕСКОЛЬКО СЛОВ О НИХ
	Когда он ушел, на ее глазах выступили слезы. Она торопливо 
смахивала горячие капли, которые стекали по ее щекам и она не могла 
объяснить причину этих слез. Она не могла ничего сказать, у нее не 
хватало слез, а когда она пыталась что-либо объяснить, все сказанное 
ею, превращалось в ложь или глупость. Она сказала Августу, что они 
смелые. Она сказала, что они могут солгать. Это может оказаться 
правдой только детям. Когда вы говорите ребенку, что дедушка ушел, в 
то время, когда его нет в живых, это звучит как правда, потому что, 
дедушки больше нет. А ребенок спрашивает вас: "А куда он ушел?" И вы 
обдумываете свой ответ, и он уже не будет таким правдивым. И все-таки 
вы говорите об этом по возможности правдиво и вас понимают, по 
крайней мере настолько, насколько вы смогли это объяснить.
	Но ее дети уже не были детьми. Она столько лет старалась 
передать Джону все. Что она знала, при помощи языка, но это было все 
равно, что ловить ветер в поле. О, какой великий он был человек! Он 
подошел так близко к пониманию этого, как только могли позволить его 
сметливость, неутомимое старание, дисциплинированный разум и 
внимательность.
	Но в этом не было какого-либо смысла, или намерения или 
решения. Думать о них таким образом было все равно, что стараться 
выполнить работу, только смотрясь в зеркало: заставьте, если сможете 
свои руки делать все в противоположную сторону - двигаться назад, а не 
вперед, налево, а не направо. Иногда она думала, что размышления о 
~них~ были чем-то похожи на зеркало - это был как бы взгляд внутрь 
себя сквозь зеркало. Но что это могло означать?
	Она не хотела, чтобы ее дети навсегда остались младенцами, вся 
страна, казалось, была полна людьми, которые росли с неистовой силой 
и хотя она не ощущала себя растущей вместе со всеми, она ничего не 
предпринимала, чтобы остановить других. Ее страшило лишь одно: если 
ее дети забудут то, что они знали в детстве, они будут в опасности. Она 
была уверена в этом. В какой опасности? И как она могла, ради всего 
святого, защитить их?
	На эти вопросы не было ответа. Все это было лишь в мыслях и 
речь шла о том, чтобы как можно яснее спросить об этом. Джон 
спрашивал ее: "Действительно ли существуют феи?" И на это не было 
ответа. Но он очень старался и формулировал вопрос более 
обстоятельно и в то же время более точно и прямолинейно и все равно 
ответов не было. Только вопросы приобретали все более совершенную 
форму и на этом все кончалось. Джон умер, так и не дождавшись ответа.
	И все же было кое-что, о чем она знала. На ореховом столике 
стояла большая пишущая машинка Джона в футляре из черепаховой 
кости и была похожа на старого рака. Ради Августа, ради всех них, она 
должна сказать то, что знает. Она подошла к столику и села к машинке, 
положив пальцы, как пианист на клавиатуру рояля и задумалась, как 
задумывается музыкант перед исполнением нежного печального, почти 
неслышного ноктюрна. Внезапно она заметила, что не вставила бумагу в 
машинку. Она поискала листок почтовой бумаги и когда вставила его в 
машинку, то листок казался маленьким, мятым и невозможно было 
представить, что он выдержит удары клавиш. Двумя пальцами она 
начала печатать и на листке появились следующие строчки:

		фиалки знают о них

	Что дальше? Она передвинула листок и написала:

		они не сулят нам ничего хорошего

	Она немного поразмыслила над написанным и решительно 
добавила:

		но они также не означают для нас ничего плохого

	Она имела в виду, что им было все равно - дарят ли подарки, 
женятся или что-то происходит - ничто не имело значения. Их разум был 
их собственным, если только он вообще существовал. Иногда она 
думала, что у них разума не больше, чем у камней или у времен года.

		они созданы, но не рождены

	Подперев щеку рукой, она перечитала написанное и сказала "нет". 
Аккуратно зачеркнув слово "сделаны", она написала наверху "рождены", 
затем зачеркнула слово "рождены" и вместо него написала "сделаны". 
Посмотрев на строчки еще раз, она заметила, что эти исправления не 
прибавили правдивости ее словам. Все бесполезно! Она сделала пропуск, 
вздохнула и написала:

		ни одна из двух дверей к ним не похожа на другую

	Было ли это то, что она хотела сказать? Она имела в виду, что то, 
что может служить дверью для одного человека, не может быть таковой 
для другого. Она также имела в виду, что, пройдя однажды через любую 
дверь, невозможно вернуться, так как она уже перестанет быть дверью. 
Она имела в виду, что не существует двери, которая бы вела к ним. Она 
еще раз напечатала последнюю строчку и ниже дописала:

		но дверью является дом.

	Строчки заполнили уже весь листок и она вынула его из машинки, 
чтобы перечитать написанное. Виолетта обнаружила, что написанное ею 
представляло собой краткое изложение некоторых частей последнего 
издания "Архитектуры", абстрактное, бесстрастное, без каких-либо 
комментариев, ничем не приукрашенное, довольно жалкое, в котором 
было не больше пользы, чем всегда. Она смяла листок в руках, думая о 
том, что она ничего не знала, кроме одного: судьба, которая ожидала 
всех и ее в том числе, ждала их именно здесь /почему она была слишком 
замкнута, чтобы признаться, что ей это известно?/, поэтому они должны 
держаться за это место и не уезжать далеко отсюда. Ей казалось, что 
сама она никогда не покинет его снова. Это была самая огромная из всех 
дверей. По воле случая или чьего-то желания она стояла на самой 
границе где-то и была последней дверью на этом пути. Она еще долгое 
время будет стоять открытой, затем в течение еще какого-то времени ее 
можно будет открывать и закрывать, если у вас будет ключ; и наконец, 
придет время, когда она закроется навсегда и вообще перестанет быть 
дверью; ей бы очень хотелось, чтобы никто из тех, кого она любила не 
остался за этой дверью.


			ЧЕГО ТЕБЕ ХОЧЕТСЯ БОЛЬШЕ ВСЕГО
	Откуда-то с юга налетел порыв ветра и наживка угодила прямо в 
рыбий рот. Эзра Мед