ует подросткам, он не 
обращал на это внимания и продолжал, как ни в чем не бывало. Что его 
действительно заботило, так это обучение. Вот о чем стоило говорить. 
Школьные уроки были продолжением игры - даже самым умным детям 
трудно было заставить его поиграть во что-нибудь еще - и поэтому 
только когда они все, наконец, прекращали его слушать /а это случалось 
в основном в ясные солнечные дни или когда с неба завораживающе 
падали снежинки, или когда шел монотонный дождь/, только тогда он 
отпускал их с урока, не в состоянии думать еще и о том, чтобы забавлять 
их дальше.
	После этого он и сам отправлялся домой через главные ворота 
Эджвуда, раздумывая над тем, оправилась ли Софи от своей дремоты.


			КОЕ-ЧТО ХОРОШЕЕ О ЗИМЕ
	В тот день он задержался, вычищая маленькую печь - если холод 
будет продолжаться, то она потребуется завтра для освещения и тепла. 
Когда он запер дверь школы, то повернулся и остановился на усыпанной 
листьями дороге, что лежала между школой, располагавшейся в здании 
старого маленького храма в дорическом стиле, и центральными 
воротами Эджвуда. Это была не та дорога, по которой он впервые 
прибыл в Эджвуд, и не в эти ворота он входил. Как бы то ни было, 
центральными воротами никто больше не пользовался. Подъездная 
аллея, которая на полмили тянулась по парку, теперь превратилась в 
тропинку, по которой он совершал свои ежедневные прогулки и больше 
всего напоминала следы огромного, тяжело ступающего дикого зверя.
	Высокие входные ворота обычно стояли открытыми и заросли 
сорной травой и мелким подлеском. Только проржавевшая цепь, 
протянутая поперек аллеи позволяла предположить, что это был вход 
куда-то, куда нельзя было являться без приглашения. Дорогой теперь 
больше никто не пользовался за исключением детей, идущих и бегущих в 
школу со всех сторон, и Смоки точно не знал, куда она ведет. Но в тот 
день, стоя по щиколотку в листьях и по каким-то причинам не будучи в 
состоянии пройти через ворота, он подумал, что одна из тропинок 
должна вести к дороге с щебеночным покрытием из Медоубрука, та в 
свою очередь вела мимо дома Джениперов и выходила на шоссе, по 
которому с ревом проносились автомобили и автобусы в город.
	Что если он теперь же повернет направо /или налево?/ и пойдет по 
этой дороге обратно пешком и с пустыми руками так же, как он и 
пришел сюда, но он опасался, что как в кино, может выбрать неверный 
путь и вернется на то же место.
	Ну, и к тому же он был не с пустыми руками.
	И к тому же в нем росла уверенность в том, что однажды летним 
полднем, войдя сквозь призрачную дверь в Эджвуд, он останется 
навсегда: что множество дверей, через которые ему придется проходить, 
ведут в дальние уголки того же самого дома и они сконструированы 
архитекторами так, что пространство вокруг них очень похоже на леса, 
озера, фермы и дальние холмы. И по какой бы дороге ты ни пошел, она 
поведет тебя вокруг, да около крыльца дома в Эджвуде, с широкими 
скрипучими ступеньками и дверью, ведущей опять в дом.
	Он с трудом заставил себя оторваться от этих осенних мыслей и 
встал с места. Круговорот дорог и времен года: он уже был здесь прежде. 
Октябрь был тому причиной.
	И все-таки он снова остановился, когда переходил через 
выкрашенный белой краской мост, который аркой был переброшен через 
небольшой ручей. В воду кружась падали листья и течение уносило их. 
Ветер подхватывал новые охапки листьев и, кружа их то быстрее, то 
медленнее, снова бросал в воду: это были и ярко-оранжевые разлапистые 
листья кленов, и широкие, остроконечные листья вязов и американского 
ореха, и коричневые резные листья дуба. В воздухе они беспорядочно и 
быстро метались, но опустившись в воду, они исполняли свой 
замысловатый танец уже медленно и элегантно, отдавшись во власть 
течения.
	Что же ему делать?
	Когда в далеком детстве ему вдруг показалось, что он вырастет и 
будет неизвестным никому человеком, он предположил, что это будет 
похоже на одежду, купленную ребенку на вырост. Сначала он испытывал 
некий дискомфорт, как при примерке такой одежды, и это неудобство 
проходило по мере того, как одежда становилась впору. То же 
происходило с его характером, пока, наконец, он не отшлифовал все то, 
что раздражало его. Он ожидал, что в нем будет некоторое своеобразие. 
Но он не хотел всю жизнь страдать или еще того хуже - оказаться не на 
своем месте и не в своем времени, связанным по рукам и ногам и 
борющимся.
	Он бросил взгляд на загадочный, непостижимый Эджвуд, который 
лежал прямо перед ним, с освещенными окнами: маской ли были 
закрыты многие лица или это было одно необычное лицо, меняющее 
маски - он не знал этого, как ничего не знал и о себе самом.
	Что же было хорошего в зиме? Он знал ответ: он уже прочитал его 
в книге. Если приходит зима, то недалеко и весна, вернее она не может 
быть далеко. Но, подумал он, в жизни весна вполне может оказаться 
очень далеко.


			МИР ОЧЕНЬ СТАР
	В музыкальной комнате, напоминающей многоугольник и 
расположенной на первом этаже, Дэйли Алис, которая была беременна 
во второй раз и тяжело дохаживала последний месяц, играла в шашки с 
тетушкой Клауд.
	- У меня такое ощущение,- сказала Алис,- что каждый день - это 
шаг и каждый шаг отдаляет меня, ну, как бы это сказать, от способности 
чувствовать. От того времени, когда все предметы были для меня, как 
живые и подавали мне какие-то знаки.
	- Я понимаю тебя,- сказала Клауд,- но я думаю, что это только так 
кажется.
	- Не то, чтобы я переросла это.
	- Детям это всегда легче. А ты теперь леди - у тебя свои дети.
	- А Виолетта? Что ты скажешь о Виолетте?
	- Ах, да. Ну, Виолетта...
	- Что меня удивляет, так это то, что, наверное, мир становится 
старше. Конечно, не так быстро, как все живое в мире. Может быть, это 
только мой мир становится старше?
	- Все и всегда удивляются этому. Но я не думаю, что все чувствуют, 
как мир становится старше. Мир слишком стар для этого.- Она взяла 
одну черную шашку Алис.- Становясь старше, ты можешь понять только 
то, что мир действительно очень стар. Когда человек молод, ему и мир 
вокруг тоже кажется молодым. Вот и все.
	Алис подумала, что это все равно не могло объяснить того, что 
она чувствовала, сознание, что понятные ей раньше вещи остались 
теперь в прошлом, что она разорвала все нити, связывающие ее с ними, 
угнетало ее ежедневно. Когда она была маленькой, у нее было 
постоянное ощущение того, что ее дразнят. Теперь она этого не 
чувствовала. Она была уверена, что никогда снова у нее не появится 
такое необыкновенное восприятие, она не получит ключ к тому, чтобы 
распознать их присутствие, не получит понятное только ей послание. 
Она никогда снова не почувствует во время сна в саду на солнышке, 
касание их одеяний на своих щеках, одеяний тех, кто наблюдал за ней, а 
когда она просыпалась, они исчезали и оставляли вокруг нее только 
разворошенные листья. "Иди сюда, иди сюда",- напевали они ей в 
детстве. Теперь она была неподвижна.
	- Ты волнуешься,- сказала Клауд.
	- Ты делаешь это специально? - спросила Дэйли Алис, обращаясь 
не только к Клауд.
	- Что делаю? - удивилась Клауд.- Расту? Ну, что ты, конечно, нет. 
В мыслях. Если ты видишь, что это невозможно, откажись от этого... Ты 
можешь приветствовать это или нет - принимай это, как должное. Или 
откажись от всего, но не требуй платы, никогда не думай, что возможна 
какая-либо сделка.- Она подумала об Обероне.
	Через окна музыкальной гостиной Дэйли Алис увидела, как Смоки 
тащился домой, с трудом передвигая ноги. Да, если то, что сказала 
Клауд было правдой, то это значит, что она вовлекла Смоки в сделку и 
то, что она дала ему в обмен было ощущение, что это именно они, они 
сами, те, кто привели ее к нему, те, кто выбрали его для нее, в 
соответствии с их планом он стал принадлежать ей - долгосрочное 
обязательство, выгодная и удобная женитьба. Итак, хотя теперь у нее 
было то, что ей обещали, взамен этого она потеряла теперь то ощущение 
вещей, которое у нее было до этого. То, чем она теперь обладала - Смоки 
и обычное счастье - казалось хрупким, могущим исчезнуть и только по 
воле случая она стала обладательницей всего этого.
	Страх; она чувствовала страх - да и могло ли быть иначе, если 
сделка произошла поистине моментально, она лишь сыграла свою роль 
и это стоило ей слишком многого, они были вовлечены в такие заботы, 
чтобы подготовить все это, что она могла вполне потерять их. Неужели 
они могли быть такими лживыми? Неужели она так мало понимала? И 
все-таки она боялась.
	Она слышала, как торжественно хлопнула входная дверь и спустя 
мгновение, увидела доктора в красном пиджаке, выходящего навстречу 
Смоки. В руках у доктора были два короткоствольных ружья и 
охотничье снаряжение. Смоки выглядел несколько удивленным, потом 
он быстро зажмурил и открыл глаза и провел рукой по лбу, как бы 
вспоминая что-то важное, о чем он забыл. Затем, смирившись с 
неизбежным, он взял из рук доктора одно из ружей. От движения воздуха 
из трубки доктора, которую он курил вылетело несколько ярко 
оранжевых искорок. Смоки молча повернулся, чтобы выйти вместе с ним 
в парк, а доктор все еще продолжал говорить и размахивать руками. 
Один раз Смоки оглянулся и посмотрел на окна верхних этажей дома.
	- Ты волнуешься,- снова сказала Клауд.
	Во фланелевом халате и Алисином кардигане через музыкальный 
салон прошла Софи и две женщины на минуту прекратили играть. Не то, 
чтобы Софи отвлекла их. Казалось, что Софи даже не заметила их, но 
это было не так, просто она не подала и вида. Когда она прошла мимо 
играющих женщин, им показалось, что их окружил целый мир: сильный 
ветер и черная земля. Было ли это внезапное общее чувство, которое 
вызывала Софи или сама девушка - Дэйли Алис не знала, но после того, 
как Софи прошла, что-то как бы прояснилось для нее.
	- Куда он идет? - спросила Софи, не обращаясь ни к кому, водя 
руками по стеклу, как будто это была преграда или прутья клетки, в 
которой она оказалась.
	- На охоту,- ответила ей Дэйли Алис. Она сделала властное лицо и 
сказала: - Ты волнуешься.


			НЕПОКОЛЕБИМЫЕ ХИЩНИКИ
	Однажды осенью доктор Дринквотер медленно достал одно из 
многочисленных короткоствольных ружей, которые хранились в комоде 
в бильярдной комнате, вычистил, зарядил его и отправился пострелять 
птиц. При всей его любви к животному миру, а возможно из-за этого, 
доктор ощутил, что он также заслуживает того, чтобы быть плотоядным 
животным, подобно рыжей лисе или лесной сове - если бы только это 
было в его власти. Необъяснимое удовольствие, с которым он ел мясо, 
обсасывая косточки и облизывая пальцы убеждали его, что это было 
вполне в его характере. Одна-две охоты в год, несколько птиц с ярким 
оперением, безжалостно подстреленных в небе и окровавленными, с 
открытыми клювами принесенных домой, казалось удовлетворяли его 
самолюбие. Его знание леса и умение неслышно подкрадываться к 
жертве вполне компенсировало некоторую нерешительность в момент, 
когда рябчик или фазан вылетали из куста и его охота обычно была 
удачной и все это давало ему повод думать о себе, как о непоколебимом, 
жестоком хищнике, когда он разделывал говядину или ел мясо молодого 
ягненка.
	В такие дни он часто уделялся со Смоки, убеждая его в логичности 
такой позиции. Доктор был левшой, а Смоки стрелял с правой руки и это 
уменьшало вероятность того, что они могут попасть друг в друга во 
время охоты и Смоки при всей его невнимательности и нетерпении 
постепенно превратился в настоящего стрелка.
	- Мы все еще на вашей земле? - спросил Смоки, когда они вышли за 
каменный забор.
	- Это земля Дринквотеров,- ответил доктор,- кстати, знаешь, этому 
лишайнику здесь должно быть, уже сотни лет.- Я и имел в виду, что это 
земля Дринквотеров.
	- Знаешь,- снова заговорил доктор, доставая ружье и поводя им в 
воздухе, выбирая направление,- я-то не Дринквотер. Это не мое имя.
	Это напомнило Смоки первые слова, которые доктор сказал ему 
при встрече. Он сказал тогда: "Я не практикующий врач".
	- Я внебрачный ребенок.- Он надвинул свою матерчатую кепочку 
поглубже на голову и без затаенной обиды принялся рассматривать 
чехол ружья.- Я был незаконнорожденным и никогда никто меня не 
признавал открыто. Виолетта признала меня, а также Нора и Гарви 
Клауд. Но они никогда не занимались формальностями.
	- Неужели? - воскликнул Смоки с видимым интересом, хотя он 
прекрасно знал эту историю.
	- Это семейная тайна, закрытая за семью замками,- продолжал 
доктор.- У моего отца была тайная связь с Эми Медоуз, ты встречался с 
ней.
	Он овладел ею и бросил девушку,- заключил Смоки и почти 
проговорил это вслух.
	- Да, я знаю Эми, теперь ее фамилия Вудс.
	- Она уже много лет замужем за Крисом Вудсом.
	Какая-то мысль промелькнула в голове Смоки, но в последний 
момент ускользнула от него. Что это было? Мечта?
	- Я родился в результате их связи.- Адамово яблоко на шее доктора 
задергалось, может быть от волнения - Смоки не был уверен.- Я думаю, 
что как только этот кустарник вокруг нас закончится, мы выйдем на 
хорошее место.
	Смоки шел, куда его направляли. Он держал наготове свое ружье 
из старой английской стали, но ствол его был опущен вниз для 
безопасности. Ему не доставляли такого удовольствия, как другим 
членам семьи, длительные бесцельные прогулки, особенно в сырую 
погоду; но если перед ним была определенная цель, как, например, 
сегодня, он мог идти, не обращая внимания на неудобства. Ему 
нравилось нажимать на спусковой крючок, даже если он и не попадал в 
цель. Пока он пребывал в рассеянности, две коричневые куропатки 
выскочили из густых кустов прямо перед ним, и взлетели, набирая 
высоту. Смоки вскрикнул от неожиданности, но поднимал свое ружье 
как раз в то время, как доктор крикнул ему:
	- Это твои! - Хотя его оружие не было приготовлено для выстрела, 
он вскинул одно ружье, нажал на курок, затем вскинул другое и снова 
выстрелил. Опустив ружье, он с удивлением заметил, что обе птицы 
закувыркались в воздухе и упали на землю, заросшую увядшей травой, с 
тяжелым стуком.
	- Черт побери! - сказал Смоки.
	- Хороший выстрел,- от души воскликнул доктор, испытывая 
небольшие угрызения совести в сердце.


			ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
	Возвращаясь домой в обход, с сумкой и четырьмя подстреленными 
птицами, поеживаясь от вечернего холода, они коснулись темы, которая 
и раньше не давала Смоки покоя: ему приходилось видеть развалины 
наполовину выстроенных сооружений в окрестностях, дома, церквушки - 
теперь покинутые, но раньше видимо, выстроенные с какой-то целью. И 
что это был за старый автомобиль, заброшенный и ржавеющий посреди 
поля? Автомобиль был очень старый; должно быть, он стоял там уже лет 
пятьдесят.
	- Форд, модели Т, да? - спросил доктор.- Это машина моего отца.
	Не теряя автомобиль из виду, они остановились у каменной стены 
и, прежде, чем перебраться через нее, достали фляжку, чтобы сделать по 
глотку, как поступают все охотники.
	- Когда я подрос,- рассказывал доктор, вытирая рот рукавом,- я 
начал спрашивать, откуда я взялся. Ну, я узнал от них об Эми и Августе. 
Но видишь ли, Эми никогда не хотела, чтобы произошло то, что 
случилось, она старый друг семьи. Хотя все и так все знали, и Крис Вудс 
тоже и она всегда плакала, когда я приходил навестить ее. Виолетта, 
казалось, совсем забыла Августа, хотя ты никогда не знал ее. Нора 
просто говорила: он сбежал.
	Он засунул фляжку за пояс.
	- Как-то я набрался смелости и спросил Эми об этой истории, но 
она только покраснела - и все. Август был ее первой любовью. 
Некоторые люди никогда не забывают первую любовь, правда? Я этим 
даже горжусь в какой-то мере.
	- Так думают влюбленные дети,- заметил Смоки.
	- Я был уже в возрасте, когда ты захотел увериться во всем этом,- 
продолжал доктор,- ну, кто ты такой, в конце концов. Ну, ты знаешь, как 
это бывает.- Смоки не знал.
	- Я подумал: мой отец исчез без следа. А нельзя ли и мне сделать то 
же самое? Может быть, это у меня тоже в крови? И может быть, если я 
найду его после кто знает каких приключений, я заставлю его признать 
меня. Я сожму его плечи руками и скажу ему: я твой сын.
	Он откинулся на спину и уныло присосался к фляжке.
	- Ну, и вы сбежали?
	- Да, вроде как.
	- Ну, и что?
	- Мне не удалось далеко убежать. Но успел получить докторскую 
степень, хотя у меня никогда не было достаточно практики; я посмотрел 
Старый Свет. Но я вернулся.
	Он смущенно улыбнулся.
	- Думаю, они знали, что я вернусь. Софи Дэйл знала. Она этого и 
не скрывает.
	- Вы никогда не нашли своего отца,- полувопросительно сказал 
Смоки.
	- И да, и нет.- Он смотрел на стога сена в поле. Скоро поле 
превратится просто в холмистую землю, где ничего не растет.- Я думаю, 
что это правда, что, хотя мы и отправляемся далеко от домов поискать 
счастья, но находим то, что ищем у себя, в двух шагах от дома.
	А в это время за ними наблюдал луговой мышонок, замерев без 
движения в своем тайничке в каменной стене. О чем это они? Он 
принюхивался к отвратительному запаху крови, исходившему от них, 
смотрел, как двигались их рты, как будто они поглощали огромное 
количество пищи, но они ничего не ели. Он присел на корточки на 
мягкой подушке из лишайника, как с незапамятных времен делали его 
далекие предки и удивлялся, быстро подергивая носиком и поводя 
глазами, прислушиваясь к звукам, которые издавали два пришельца.
	- Не стоит вникать в это слишком глубоко,- сказал доктор.- В то, 
что уже произошло и ничего нельзя изменить.
	- Нет,- слегка осуждающе отозвался Смоки.
	- Мы,- продолжил доктор и Смоки задумался над тем, что он имел 
в виду под словом "мы",- мы имеем свою ответственность, и не следует 
просто отправляться на поиски и не обращать внимания на других, 
которые что-то хотят или в чем-то нуждаются. Нужно думать о них.
	Так и не додумав свои мысли до конца, луговой мышонок уснул, 
но тут же проснулся, когда два больших существа встали и стали 
укладывать свои непонятные принадлежности.
	- Иногда мы не все понимаем,- сказал доктор с таким видом, как 
будто он постиг эту мудрость после многих потерь.- Но мы вынуждены 
играть свою роль.
	Смоки выпил и закрутил фляжку. Собирался ли он действительно 
отказаться от своей ответственности, выбросить свою часть сделать что-
то ужасное и неприятное самому себе? То, что вы ищите, находится 
рядом с вами: в данном случае это плохая шутка. Он не мог ответить на 
это и не было никого, у кого бы он мог получить ответ, он знал только 
одно: он устал от борьбы.
	Но как бы то ни было, подумал он, это случалось в мире уже не 
один раз. Не он первый, не он последний.


			УРОЖАЙНЫЙ ДОМ
	Раз в год в семье проводился званный ужин, когда на стол 
подавалась разнообразная дичь. В течение целой недели приезжали 
люди, которых принимала тетушка Клауд. Они привозили арендную 
плату или объясняли, почему не могут заплатить. Смоки это не очень 
удивляло, так как он не имел представления о размерах их собственности 
и ее ценности, хотя эта ежегодная церемония весьма напоминала ему 
феодальные отношения. Большинство из тех, кто появлялся в доме 
приносили также какую-то дань: галлон яблочного сидра, корзинку 
яблок с розовыми бочками, помидоры, обвернутые розовыми листками 
бумаги.
	Флудс, Ханна и Сонни Нун, самые крупные из их арендаторов, 
остались на ужин. Руди принес утку из собственного хозяйства, чтобы 
разнообразить стол; по такому случаю из комода была извлечена 
кружевная скатерть, издающая легкий запах лаванды. Клауд открыла 
свою полированную шкатулочку, где хранила свадебное серебро /она 
была единственной невестой из рода Дринквотеров, которая получила 
серебро - Клауд всегда была очень аккуратна с такими вещами/ и зажгла 
высокие свечи.
	На стол поставили много хмельного темного вина, которое 
Вальтер Оушн делал каждый год и переливал его в бутылки - это была 
его дань. Были произнесены тосты перед подачей лоснящихся от жира 
зап