планет внутри ее. Дринквотер думал, что среди богачей найдется немало 
желающих позабавиться этой странной игрушкой.
	Но как ни странно, несмотря на то, что он отошел от активной 
полезной деятельности и занялся подобными бесполезными проектами, 
он процветал. Его капиталовложения увеличились, его состояние 
выросло.
	Попивая чай за каменным столиком, который он установил так, 
чтобы можно было осматривать парк, Джон Дринквотер посмотрел на 
небо. Он пытался чувствовать себя защищенным, как сказала Виолетта. 
Он пытался найти покой в той защите, в которой она была так уверена. 
Но в глубине души он чувствовал свою беззащитность.
	С возрастом он проявлял все больший интерес к погоде. Он 
собирал научные альманахи, изучал ежедневные сводки погоды в своей 
газете, хотя в основном не доверял предсказаниям - он только 
беспричинно надеялся, что сообщения верны, когда они предсказывали 
хорошую погоду, и ошибочны, когда предвещали ненастье. Он наблюдал 
за летним небом особенно внимательно, ощущая тяжким бременем на 
собственной шее далекое пока еще облако, которое могло затмить 
солнце. Когда на небе появлялись перистые облака, напоминающие 
стадо белых овечек, он чувствовал некоторое облегчение, но не терял 
бдительности. Они могли неожиданно превратиться в грозовые тучи, 
они могли заставить его войти в дом и слушать, как угрожающе стучат 
капли дождя по его крышам.
	Было похоже, что именно такие облака собирались на западе и он 
был бессилен остановить их. Они стояли перед его глазами и всякий раз, 
как он смотрел на них, их становилось все больше. Надежда на то, что 
гроза пройдет стороной, гасла. Он не мог примириться с этим.
	Зимой он часто плакал; весной был терпелив, приходил в ярость, 
если в апреле еще не везде таял снег. Когда Виолетта говорила о весне, 
она имела в виду время, когда у животных появляются детеныши и 
расцветают цветы. В Англии в феврале снег тает, а в апреле 
распускаются цветы. Июнь в Америке, как май в Англии.
	Может быть скопление облаков на горизонте было явлением 
постоянным, чем-то вроде украшения, как это бывает на обложках 
детских книг. Но даже воздух вокруг него - грозовой, с запахом озона - 
свидетельствовал об обратном.
	Виолетта думала, что ТАМ всегда была весна. Но весна - всего 
лишь время года; она приходит и уходит. Все времена года можно 
сравнить с потоком быстро бегущих дней, это всего лишь перемена 
настроения. Это ли она имела в виду? Или она имела в виду - это 
молодая трава и свежая зелень, день весеннего равноденствия? Тогда 
весны не существует. Наверное, это шутки. Он почувствовал, что все, что 
она говорила в ответ на его настоятельные расспросы, было не более, 
чем шуткой. Его охватила холодная волна отчаяния: предгрозовое 
состояние, он знал, это и все же...
	С возрастом он не стал ее любить меньше, он только потерял 
уверенность, что она последует за ним повсюду. Он понял это спустя год. 
Он был всего лишь спутником, помощником в ее странствиях. Он 
рассказывал ей сказки о мирах, в которых он никогда не был. А она 
уверяла его, что не было бы ни одной сказки, если бы не дом, который он 
построил. Он не понимал ее, но испытывал удовлетворение.
	Даже спустя годы, после рождения троих дочерей, после того как 
столько воды утекло, его сердце отчаянно билось, когда она подходила к 
нему, клала маленькие руки ему на плечи и шептала на ухо: "Пойдем в 
постель, мой старенький козлик". Козликом она называла его из-за его 
бесконечной стыдливости.
	Его дочери Вильгельмина и Нора вернулись домой из бассейна. 
Его сын /ее сын/ Оберон гордо шествовал через лужайку, держа в руках 
фотоаппарат с таким видом, как будто искал случая кого-нибудь 
щелкнуть. И его ребенок - маленький Август в матросском костюмчике, 
хотя он никогда даже не вдыхал запаха моря. Он назвал его Августом в 
честь месяца, когда безоблачные дни чередой следуют друг за другом. Он 
опять посмотрел на небо. Белые облака обволокла серая кайма и они 
стали похожи на грустные стариковские глаза. Среди теней, которые 
отбрасывали листья, появилась его собственная тень. Он отмахнулся 
газетой и переменил положение ног. Какое наслаждение.
	Среди многих других весьма странных убеждений его тесть был 
уверен, что если человек видит свою собственную тень, он не может 
думать и отвечать ясно за свои чувства. Он также думал, что смотреться 
в зеркало перед уходом тоже плохая примета, которая может доставить 
немало беспокойства и тревог. Он всегда сидел, как сейчас, в тени или 
лицом к солнцу на удобном стуле, обитом кованым железом, зажав 
трость между колен и удобно оперевшись на нее руками; солнечные 
блики отражались от золотой цепочки, висевшей у него на поясе. Август 
уселся к нему на колени, слушая или делая вид, что внимательно слушает 
деда. Голос тестя слышался Дринквотеру, как бормотанье, одно из 
немногих, ничем не выделявшихся звуков, наполнявших сад: пение 
цикад, шуршание сена, которое ворошили на лужайке, звуков 
фортепиано из музыкального салона, где Нора выполняла свои 
упражнения. Аккорды звучали один за другим и напоминали слезы, 
стекающий по щекам.


			ГОТОВО!
	Больше всего ей нравилось держать ключи в руке, нравилось 
думать, что они из прочной слоновой кости и черного дерева.
	Больше всего ей нравилось ощущать клавиши пальцами, 
нравилось думать, что они сделаны из прочной слоновой кости и 
черного дерева. Она нажимала по шесть-восемь клавиш, уже прекратив 
упражнения, а только слушая звучание и ощущая кончиками пальцев 
гладкую поверхность. Ее мать даже не заметила, что это уже не был 
Делиус, произведение которого она исполняла или пыталась исполнить. 
У матери не было слуха, она сама в этом призналась, хотя Нора в это не 
очень верила, потому что она сама видела красивый овал маленьких 
ушей матери, которая сидела за столиком, раскладывая карты и подолгу 
вглядываясь в них. Какое-то мгновение ее длинные серьги висели 
спокойно, потом она поворачивала голову, чтобы взять из колоды 
очередную карту и все приходило в движение: серьги и бусы начинали 
раскачиваться. Нора соскользнула с круглого полированного стула и 
подошла посмотреть на занятие своей матери.
	- Тебе следует прогуляться,- сказала Виолетта, не поднимая глаз от 
карт,- сходи на озеро с Тимми. Сегодня очень жарко.
	Нора ничего не стала говорить, что она только что вернулась с 
озера, потому что она уже говорила матери об этом и если до матери это 
еще не дошло, то она не считала нужным повторять снова. Она только 
смотрела, как ложатся карты под руками матери.
	- Ты умеешь делать карточный домик? - спросила она.
	- Да,- ответила Виолетта, не отрывая глаз от карт. Увлеченная 
картами, Виолетта не улавливала смысла того, что говорили ей другие 
люди, а всегда запоминала совсем противоположное тому, что было 
сказано, чем очень огорчала, а порой даже ставила в тупик своего мужа, 
который усматривал в ее ответах на обычные вопросы некую истину, 
которую Виолетта знала, но не могла сказать. С помощью своего тестя 
он исписал целые тома своими наблюдениями. Ее дети, впрочем, почти 
не замечали этого. Нора переступала с ноги на ногу, ожидая, что мать 
выполнит ее просьбу, но так и не дождавшись, забыла о ней. Пробили 
каминные часы.
	- О,- подняла глаза Виолетта,- они наверное, уже попили чай.
	Она потерла щеки, как бы отходя ото сна.
	- Почему ты ничего не сказала? Давай пойдем посмотрим, что 
осталось.
	Она взяла Нору за руку и они отправились к дверям, ведущим в 
сад. Проходя мимо столика, Виолетта взяла широкую шляпу, которая 
там лежала, но надев ее, внезапно застыла и так стояла, вглядываясь в 
туман.
	- Что это в воздухе?
	- Электричество,- ответила Нора, пересекая внутренний дворик.- 
Так говорит Оберон.
	Она скосила глаза.
	- Я его вижу - красные и голубые изогнутые линии. Будет гроза.
	Виолетта кивнула и пошла наискосок через лужайку туда, где ее 
муж махал ей рукой, сидя за каменным столиком.
	Оберон только что закончил фотографировать дедушку и внука и 
теперь нес все свои приспособления к столику, пытаясь поймать в фокус 
свою мать. Он занимался фотографией со всей торжественностью, как 
будто это было не увлечение, а долг перед семьей. Она почувствовала к 
нему неожиданную жалость. Этот воздух.
	Она села и Джон налил ей чаю. Оберон поставил перед ними свой 
фотоаппарат. Большая туча закрыла солнце и Джон обиженно 
посмотрел на нее.
	- О, смотрите,- сказала Нора.
	- Смотрите! - повторила Виолетта.- Приготовьтесь, внимание!
	Оберон открыл и снова закрыл объектив.
	- Готово! - сказала Нора.
	- Готово! - сказала Виолетта.
	Приближалась гроза. Порыв ветра налетел на лужайку, взметнув 
листья цветов и деревьев, промчался по открытой веранде, сметая карты 
со столика и нотные листы с фортепиано. Он поиграл тяжелыми кистями 
покрывал на диванах и драпированными занавесками на окнах. Его 
прохладное дуновение достигло комнат второго и третьего этажей. 
Упали первые тяжелые капли дождя.
	- Готово! - сказал Август.


			IV
	Целое утро Смоки одевался для венчания. На нем был белый, 
слегка с желтизной легкий костюм из альпаки, который, как всегда 
говорил его отец, когда-то принадлежал Гарри Трумену. На внутреннем 
кармане даже были инициалы Г.С.Т. Когда он надел костюм, он понял, 
что инициалы, в конце концов, могли принадлежать кому угодно и что 
его отец всю жизнь сохранял верность этой шутке и наконец, увековечил 
ее без тени улыбки. Это чувство было знакомо Смоки. Он сомневался, не 
было ли и его образование чем-то вроде посмертной шутки; хотя Смоки 
и мог понимать юмор, но сейчас, в ванной комнате перед зеркалом ему 
было не до шуток. Он был в некотором замешательстве, пытаясь 
подвернуть манжеты своего костюма и отчаянно нуждаясь в мужских 
советах своего отца относительно бракосочетания. Барнэйбл ненавидел 
свадьбы, похороны, крещение в церкви и если кому-то предстояли эти 
события, немедленно упаковывал носки, книги, забирал сына и собаку и 
уезжал. Смоки довелось присутствовать на свадьбе Франса Мауса и 
танцевать с невестой, которая удивила его своим предложением. В конце 
концов эта пара распалась. Он знал, что в кармане должно быть 
обручальное кольцо и ощупал карман, чтобы убедиться в этом. Ему 
казалось, что на его месте должен был быть самый лучший мужчина, 
хотя когда он написал об этом Дэйли Алис, она ответила ему, что они 
так не думают. И еще он был уверен в том, что не должен видеть свою 
невесту, пока ее отец не подведет ее к алтарю. Поэтому он даже не 
смотрел в ту сторону, где, как он думал /но ошибался/ была ее комната. 
Его выходные туфли грубо и непразднично выглядывали из-под 
отворотов светлого костюма.


			КОСТЮМ ТРУМЕНА
	Как ему сказали, бракосочетание должно было состояться "на 
природе" и тетушка Клауд, как самая старая в доме должна была 
проводить его на место - в маленькую часовню. Смоки заколебался, но 
тетушка Клауд с присущей ей уверенностью сказала "да" - она 
принимала вещи такими, как они были. Именно она поджидала Смоки 
на верхней ступеньке лестницы, когда он застенчиво вышел из ванной 
комнаты. Как она выглядела! Большая, спокойная, в летнем платье с 
букетом шелковых искусственных фиалок на груди и тростью в руке. На 
ней были такие же неуклюжие туфли, как и на нем.
	- Очень, очень хорошо,- сказала она, взяв его за руку и осмотрев 
его через затемненные очки. Затем она предложила ему свою руку.


			ЛЕТНИЙ ДОМИК
	- Я часто думаю о терпении садовников,- сказала Клауд, когда они 
шли по так называемому парку по колено в траве.- Эти огромные деревья 
сажал еще мой отец, когда был ребенком. Он представлял, какими 
большими они должны вырасти, хотя знал, что ему не доведется этого 
увидеть. Вот этот бук, например - я могла обхватить его руками, когда 
была девочкой. Вы знаете, и в ландшафте садов существует мода, хотя 
она рассчитана на очень долгое время, потому что деревья растут долго. 
Вот рододендроны - когда я была маленькой, я называла их 
"рамдедамдамсы", помогая садовникам из Италии сажать их. Сейчас 
мода на них прошла. Их очень трудно подстригать. Итальянцы больше 
не служат у нас и они стали гигантскими. О, берегите глаза!
	Вы видите, что все здесь спланировано. Оттуда, где сейчас 
начинается садовая града, открывался вид - разнообразные, специально 
подобранные деревья выглядели так живописно, они напоминали 
иностранных дипломатов, собравшихся в посольстве на приеме. А между 
ними лужайки, и клумбы, и фонтаны. Это напоминало момент охоты, 
когда собираются знатные лорды и леди, держа в руках соколов. 
Посмотрите сюда! Уже сорок лет за всем этим нет соответствующего 
ухода. Здесь макет сада, как бы он должен был выглядеть - как будто 
читаешь письмо, присланное давным-давно, и его оставили под дождем 
и все буквы слились в строчках. Не знаю, огорчает ли это его. Он любил 
порядок. Видите? Вот статуэтка певчей птички. Сколько времени 
потребовалось, чтобы виноградная лоза опрокинула ее, а может быть, 
кроты прорыли под ней свои норы. Ну, ничего, он поймет. Всему есть 
свои причины. Никто не захочет специально разрушать статуэтку 
подобным образом. Она сделана из мрамора.
	- Может быть, вам следовало бы выдернуть эти колючие заросли.
	Она посмотрела на него так, будто он неожиданно ударил ее, и 
откашлялась, прочищая горло.
	- Это дорожка Оберона. Она ведет в летний домик. Это не самый 
прямой путь, но Оберону следует увидеть вас.
	- Да?
	Летний домик представлял собой две закругленные стены из 
красного кирпича с высоким крыльцом между ними. Не понятно было, 
выглядел ли он разрушенным или действительно был разрушен. На 
очень больших, аркообразных окнах висели веселенькие занавески.
	- Вы могли видеть это место из дома,- сказала Клауд.- Лунными 
ночами здесь очень романтично. Оберон - сын моей матери от другого 
мужа, мой сводный брат. Он на несколько лет старше меня. Много лет 
он был школьным учителем, правда, сейчас он не совсем хорошо себя 
чувствует и не покидал летнего домика уже около года. Как жаль... 
Оберон!
	Подойдя ближе, он увидел, что всего здесь коснулась заботливая 
рука: небольшой, аккуратный огородик, сарай, сквозь доски которого 
виднелось луговое сено, наполовину собранное в стог. Парадный вход 
начинался со скрипучей двери, слегка покосившейся от старости, 
выщербленных ступенек, а рядом на солнце стояло плетеное ободранное 
кресло, обтянутое парусиной. В кресле сидел маленький старичок, 
который, услышав свое имя, вскочил в волнении - казалось, что тугие 
подтяжки заставляли его горбиться - и бросился было к дому, но Клауд 
оказалась проворнее и успела остановить его.
	- Здесь Смоки Барнейбл, который сегодня женится на Дэйли Алис. 
Подойди и поздоровайся.- Она кивнула головой в сторону Смоки и, взяв 
старичка под локоть, вывела его во дворик.
	Оберону некуда было деваться и он с гостеприимной улыбкой 
повернулся к двери, приветливо протянув руки.
	- Пожалуйста, пожалуйста, хм,- он захихикал рассеянным 
старческим смешком. Он на мгновение взял протянутую руку Смоки и 
тут же с благоговением снова уселся в парусиновое кресло, указав Смоки 
на скамеечку. Почему-то Смоки ощутил внезапную тревогу, которую 
вызвал у него здесь солнечный свет. Клауд села на стул рядом со своим 
братом и Оберон положил свою покрытую седыми волосами руку на ее 
ладонь.
	- Ну, что случилось? - снисходительно спросила она.
	- Не стоит и говорить,- ответил Оберон со скрытым намеком.
	- Член семьи,- сказала Клауд.- Сегодня.
	Оберон, по-прежнему рассеянно посмеиваясь, посмотрел на 
Смоки. Незащищенность! Вот что чувствовал Смоки. Как только они 
вошли в этот дворик, они потеряли что-то, что сопровождало их в лесу; 
они вышли за какие-то пределы.
	- Это легко проверить,- сказал Оберон, ударив себя по костлявому 
колену и поднимаясь на ноги. Пятясь, он вошел в дом, потирая руки.
	- Не так легко,- проговорила Клауд, не обращаясь ни к кому и 
глядя в безоблачное небо. Она уже не чувствовала себя так 
непринужденно. Она снова откашлялась и вздохнула. Потом бросила 
быстрый взгляд на крошечные золотые часики, тикавшие у нее на груди. 
Время шло. Она посмотрела на Смоки и улыбнулась извиняющейся 
улыбкой.
	- Ага, ага, вот,- говорил Оберон, выходя из дома с большой 
камерой на длинных ногах-стойках, покрытой черным куском ткани.
	- О, Оберон,- сказала Клауд не то, чтобы беспокоено, но так, как 
если бы в этом не было необходимости и безо всякого энтузиазма. Но 
Оберон уже устанавливал треногу около Смоки, регулируя высоту так, 
чтобы она стояла ровно и наклоняясь над Смоки своим красным 
старческим личиком.
	Долгие годы эта последняя фотография Оберона лежала под 
увеличительным стеклом на столе в летнем домике - на ней был Смоки в 
костюме, как у Трумена, который блестел на солнце, с растрепанными 
волосами и бледным лицом, как после солнечного удара. На фотографии 
был виден локоть с ямочкой и ухо с серьгой тетушки Клауд. Когда 
спустя годы сын Смоки смахивал пыль со старого снимка, это был всего 
лишь выгоревший на солнце, ничего не доказывающий кусочек бумаги.


			ЛЕСА И ОЗЕРА
	Обойдя вокруг летний домик, они спустились по извилистой, 
размытой дождями тропинке, исчезающей в дремучем, сонном лесу. 
Казалось, что этот лес вырос здесь для того, чтобы спрятать спящую 
красавицу, пока не истекут сто лет ее сна. Они недолго прошли по 
тропинке, когда позади раздался шорох, шуршание и с внезапностью, 
испугавшей Смоки перед ними возник человек.
	- Доброе утро, Руди,- сказала Клауд.- Это жених. Смоки, это Руди 
Флуд.
	Шляпа Руди была такой помятой, как будто он дрался ею. 
Загнутые вверх поля открывали его широкое бородатое лицо. Из-под 
распахнутого зеленого плаща, виднелся большой живот, туго обтянутый 
белой рубашкой.
	- А где Рори? - спросила Клауд.
	- Дальше по тропинке.- Он ухмыльнулся, глядя на Смоки с таким 
видом, как будто они оба участвовали в каком-то розыгрыше. Через 
минуту на тропинке появилась Рори Флуд, его худенькая жена, и 
молодая женщина в застиранных джинсах. На руках у нее был довольно 
крупный ребенок, который колотил ножками и ручками.
	- Бетси Берт и Робин,- сказала Клауд,- а там Фил Фокс и два моих 
двоюродных брата - Ирвин и Вальтер Стоуны, по матери-Клауды.
	Справа и слева на тропинке появлялись все новые гости, 
приглашенные на свадьбу. Тропинка была узкой, гости шли по двое и им 
приходилось тесниться и отходить в сторону, чтобы все могли пожать 
Смоки руку и поздравить его.
	- Чарльз Уэйн,- продолжала знакомить Клауд,- Ханна Нун. А где 
Лэйки и Вуды?
	Тропинка вывела на широкую наклоненную к озеру поляну. С 
поляны был виден край этого озера, который как ров с водой окружал 
островок, поросший старыми, корявыми деревьями. Листья ковром 
покрывали поверхность озера, а лягушки выскакивали прямо из-под ног, 
когда они проходили мимо воды.
	- Наверняка, это большое поместье,- сказала Смоки, вспоминая 
путеводитель.
	- Чем дальше идешь, тем больше оно становится,- отозвалась 
Ханна Нун.- Вам не встретился мой мальчик Сонни?
	Рассекая зеркальную гладь воды, по озерцу плыла лодка. Ее 
изогнутый нос напоминал лебединую шею, только серую и без глаз, 
почти как черный лебедь на черном озере из северной легенды. С глухим 
стуком лодка воткнулась в берег и Клауд подтолкнула Смоки к самой 
воде, продолжая знакомить его со смеющимися гостями.
	- Дальние родственники Ханны,- говорила она.- Ее дедушка был из 
семьи Бушей, а сестра ее бабушки вышла замуж за одного из дядей 
миссис Дринквотер; Дэйл...
	Смоки машинально кивал головой, но Клауд заметила, что он не 
слушает ее. Она улыбнулась и прикоснулась к его руке. Остров посреди 
озера, затененный ветвями деревьев, казался сделанным из сверкающего 
и переливающегося зеленого стекла. На его наклонной поверхности 
росли миртовые деревья. В центре острова был круглый бельведер с 
тонкими, стройными колоннами, напоминающими руки, с округлым 
куполом, увитым зеленью. Там, в белом платье стояла высокая де