го там. 
Джордж всегда говорил, чтобы они оставили его в покое, пусть живет, 
как хочет. Но Сильви всегда здоровалась с ним. Она просунула 
наполовину пустой бидончик с молоком и вместе с яйцами поставила его 
на выступ фундамента.
	- Ладно, Брауни,- сказала она.- Я пошла. Спасибо.
	С ее стороны это была просто хитрость, она подождала немного, 
надеясь еще что-нибудь заметить. Появилась еще одна кошка. Но 
домовой не появлялся. Она встала с коленок и, потянувшись, 
направилась в спальню. На ферму пришло утро, туманное и сырое, но не 
очень холодное. Она остановилась ненадолго в центре сада, обнесенного 
высокими воротами и стеной, чувствуя себя удивительно счастливой. 
Принцесса. Надо же. Под ее грязной, пахнущей козами одеждой 
пастушки было только нижнее белье, надетое вчера вечером. Скоро ей 
придется думать, где получить работу, строить планы на будущее и 
устраивать свою жизнь. Но в этот момент, чувствуя себя окруженной 
любовью, она знала только одно: никуда не нужно идти, ничего не 
нужно делать и перед ней расстилается ясная и счастливая будущность.
	И бесконечная. Она знала, что ее сказка была бесконечной. 
Бесконечная. Как это может быть. Она большими шагами шла через 
двор, обнимая себя, вдыхая воздух фермы и улыбаясь.
	А из глубины своего дома за ней наблюдал домовой Брауни и тоже 
улыбался. Своими длинными руками он беззвучно взял со ступеньки 
бидончик с молоком и яйца; он внес их в свой дом, выпил молоко, 
высосал яйца и от всей души поблагодарил свою королеву.


			БАНКЕТ
	Она разделась так же быстро, как и одевалась, а Оберон 
подсматривал за ней из-под одеяла; затем тихонько вздыхая, она 
торопливо забралась под теплое одеяло на свое место рядом с ним, она 
считала, что всегда должна быть здесь, в тепле. Оберон смеясь 
отталкивал ее холодные руки и ноги, которыми она прижималась к нему, 
обхватывая его сонное, обнаженное тело, но ему пришлось уступить и он 
обнял ее; она прижалась своим холодным носом к его шее и заворковала, 
как голубка, когда его руки коснулись эластика ее тоненьких трусиков.
	А в это время в Эджвуде Софи положила одну карту на другую - 
короля пик на королеву червей.
	Немного позже Сильви спросила:
	- О чем ты думаешь?
	Оберон только хмыкнул в ответ, он уже оделся и разводил огонь в 
камине.
	- Ну, какие у тебя мысли,- повторила Сильви.- У меня их столько, 
что может получиться целый рассказ.
	Он понял, что она имела в виду и рассмеялся.
	- Ах, мысли,- протянул он,- ну да, конечно. Сумасшедшие мысли.
	Он торопливо развел огонь, небрежно бросая в огонь деревянные 
щепки и брусочки, лежавшие в ящике. Он хотел, чтобы в спальне 
поскорее стало тепло и можно было вытащить Сильви из-под одеяла, 
куда она забиралась, чтобы согреться. Он хотел видеть ее.
	- Ну вот, сейчас, например,- продолжала она,- я бродила...
	- Да,- рассеянно отозвался Оберон.
	- Дети,- говорила она,- совсем маленькие, дюжины, вех размеров и 
цветов.
	- Да,- отозвался он. Он тоже видел их.- Лайлек,- вырвалось у него.
	- Кто?
	Он покраснел и стал усиленно размешивать угли в камине 
клюшкой для гольфа, которую специально держали для этой цели.
	- Так, подружка,- сказал он наконец,- маленькая девочка, 
воображаемая подружка.
	Сильви ничего не сказал, только глубоко задумалась, не повернув 
головы.
	- А кто еще? - спросила она. Оберон объяснил.
	В Эджвуде Софи выложила козыря. Ей не хотелось смотреть на 
карты, но она снова и снова вглядывалась в них в надежде найти 
потерянного ребенка, отцом которого был Джордж Маус и увидеть свою 
судьбу, но ничего не видела. Вместо этого она нашла совсем другую 
девочку, которая не терялась; вернее, не потерялась в настоящий момент, 
но которую искали. За ней тесными рядами двигались короли и 
королевы, говоря каждый о своем: Я - Надежда, а я - Горе, я - Безделье, я 
- Потерянная Любовь. Вооруженные и верхом на лошадях, 
торжественные и грозные, они пробирались сквозь толпу козырей, но те 
их не видели; их могла заметить только Софи, которая вглядывалась до 
боли в глазах, разыскивая принцессу, которую они не могли знать. Но 
где же Лайлек? Она перевернула следующую карту - на карте был банкет.
	- Ну, и что же с ней случилось? - спросила Сильви. Огонь в камине 
разгорелся и в комнате потеплело.
	- Я же говорил тебе,- ответил Оберон, поднимая полы пальто, 
чтобы погреть поясницу,- после пикника я уже не видел ее...
	- Я спрашиваю не о ней, не о той, которую принесли взамен. Я 
спрашиваю о настоящей девочке, о ребенке.
	- О,- протянул Оберон. Ему казалось, что он приехал в город 
давным-давно, может быть, даже несколько веков назад; ему 
приходилось прикладывать усилия даже для того, чтобы вспомнить 
Эджвуд; а вспоминать свое детство было все равно, что проводить 
раскопки Трои.
	- Я не знаю точно. То есть я хочу сказать, что мне кажется, я 
никогда не слышал всей этой истории, мне не рассказывали об этом 
полностью.
	- И все-таки, что же случилось? - она пошевелилась под 
простынями, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.- Она 
умерла?
	- Не думаю,- ответил Оберон, потрясенный этим предположением. 
На мгновение он взглянул на эту историю глазами Сильви, и она 
действительно показалась ему совершенно невероятной. Как могла его 
семья потерять ребенка? Или если девочка не была потеряна, если все 
объяснялось проще /например, она умерла или ее удочерили/, почему 
тогда он не знал об этом? Семья Сильви тоже потеряла нескольких детей, 
но их всех помнили, обо всех горевали. Если бы он был в состоянии 
испытывать какие-нибудь чувства в тот момент, то он почувствовал 
неудовольствие от того, что ничего толком не знает, но все его мысли 
были направлены на Сильви. А впрочем, теперь это не имело значения.
	- Ладно, все это не имеет значения сейчас,- сказал он,- давай 
оставим эту тему.
	Она сладко зевнула, пытаясь в то же время что-то сказать и 
рассмеялась.
	- Я спрашиваю, ты не собираешься возвращаться?
	- Нет.
	- Даже после того, как ты найдешь свою судьбу?
	Он не сказал "я уже нашел ее", хотя это было бы правдой; он знал 
это с того самого времени, как они стали любовниками. Стали 
любовниками, и сразу как по волшебству, лягушки превратились в 
принцесс.
	- Ты не хочешь, чтобы я вернулся? - спросил он, сбрасывая пальто 
и забираясь на кровать.
	- Я поеду за тобой,- сказала она,- поеду.
	- Согрелась? - спросил он, стаскивая с нее стеганое одеяло.
	- Эй, что ты делаешь?
	- Уже тепло,- сказал он, нежно покусывая шею и плечи, 
причмокивая и чавкая, как людоед. Это было ее тепло, теплое, живое 
тело. Он так прижался к ней, как будто его длинное тело могло 
поглотить всю ее целиком, медленно вбирая в себя кусочек за кусочком и 
растягивая до бесконечности это удовольствие. Он преклонялся перед ее 
наготой, это был настоящий праздник, пир, банкет. Она наблюдала за 
ним с изумлением и удивлением, она чувствовала, как он проникает в 
нее, а она заполняет его опустошенное сердце; они вдвоем побрели в 
одном направлении, в одно королевство /позже они говорили о своих 
ощущениях и сравнивали места, где они побывали и обнаружили, что все 
было одинаковым/, в королевство, куда, как думал Оберон, их повела 
Лайлек; они брели вдвоем, не шли, а именно брели, как бы двигаясь по 
выпуклой поверхности, поросшей сорняками, в бесконечную даль. Они 
шли в место, которое как две капли воды было похоже на то, где сидела в 
Эджвуде Софи, размышляя над козырем, который назывался Банкет. На 
картинке был изображен длинный стол, покрытый льняной скатертью; 
его ножки были похожи на корни деревьев - изогнутые и узловатые; 
вдоль стен симметрично расположились высокие канделябры, а вокруг 
стола было множество пустых стульев.