еченных уток, выпили и за осенний урожай. Руди встал, при этом его 
живот навис над краем стола.
	- Благословляю хозяина этого дома,- начал он,- хозяйку тоже 
благословляю, а также и маленьких деток, которые бегают вокруг стола.
	Этот год был отмечен появлением на свет его собственного внука 
Робина, у Сонни Нун родились близнецы, а у Смоки - дочь Тэси.
	Мать встала со своего места и высоко подняла свой бокал.
	- Желаю вам, чтобы ваш дом обошло ненастье, чтобы тепло 
вашего камина всегда согревало вас, но больше всего я желаю вам 
любви, даже когда идет снег.
	Смоки начал было произносить свой тост по латыни, но Дэйли 
Алис и Софи недовольно заворчали, поэтому он остановился и начал 
снова. Он произнес тост в стихах, восхваляющий гуся, табак и одеколон.
	- Я не знал, что ты заядлый курильщик,- улыбаясь сказал Руди.
	- А я не знал, Руди, что у тебя такое любвеобильное сердце,- 
запальчиво отозвался Смоки, помогая тому разлить вино.


	После обеда Руди копался в груде старых пластинок, тяжелых, как 
блюда, которыми долго никто не пользовался и теперь они в пыли 
громоздились на буфете. Он перебирал это богатство, встречая их, как 
старых друзей, радостными криками. Пластинки ставили на 
проигрыватель и танцевали.
	Дэйли Алис, пройдя в танце один круг, почувствовала себя не в 
силах продолжить танец и, сложив руки на своем большом животе, 
отошла в сторону и отдыхала, наблюдая за другими. Великан Руди 
кружил свою маленькую жену и Алиса подумала, что ему, должно быть 
потребовалось прожить с ней много лет, чтобы научиться не повредить 
ее; она представила, как он всем своим огромным весом лежит на ней,- 
нет, наверное, она карабкается на него, как на гору. Смоки запел какую-
то идиотскую песенку с глупыми, бессмысленными словами. Это вызвало 
у нее улыбку. Откуда он узнал слова этих ненормальных песенок, он, 
который, казалось, знает все то, что знают остальные. Он танцевал с 
Софи, которая была для него слишком высока, ведя ее галантно, 
достаточно неумело.

		Бледная луна поднималась над зелеными горами,
		Солнце опускалось за синее море.

	Она ощущала в себе тоже солнце, только очень маленькое, но оно 
согревало ее изнутри. Она почувствовала угрызения совести от тех 
мыслей, которые переполняли ее, и от того, что она смотрела на него и 
всех остальных как бы со стороны или с большой высоты. Было время, 
когда она казалась себе уютной и маленькой в большом доме Смоки, она 
чувствовала себя в полной безопасности и, переходя из комнаты в 
комнату, постоянно ощущала его присутствие. Теперь она чаще 
чувствовала совсем другое: он, конечно, оставался все таким же, но для 
нее он был не больше, чем мышь в ее доме. Огромная величина: она себя 
чувствовала такой. Ее размеры резко увеличились, она чувствовала, что 
при соответствующих обстоятельствах она почти достигнет размеров 
самого Эджвуда: будет такой же большой, такой же старой, удобной и 
вместительной. По мере того, как она становилась все больше - внезапно 
это поразило ее - тот, кого она любила, уменьшался в размере так же 
неуклонно, как если бы он уходил от нее.
	А Смоки, отчаянно фальшивя, все продолжал напевать свою 
глупую песенку.
	Казалось, ее окутывала какая-то тайна. Она тяжело встала со 
своего места /Смоки подошел было к ней, но она попросила его не 
беспокоиться и оставаться с гостями/, с трудом поднялась по лестнице с 
таким видом, как будто она несла перед собой огромное, хрупкое яйцо, 
из которого вот-вот должен был вылупиться цыпленок. Она еще 
подумала, что ей бы лучше посоветоваться, пока не наступила зима и 
пока не поздно.
	Но когда она присела на край кровати в своей спальне, куда 
долетали слабые звуки музыки снизу, то она поняла, что знает, какой 
совет получит, если пойдет за ним: она убедится в том, что она и так уже 
знала и что только еще больше потускнеет от повседневной жизни, от 
бесполезных надежд и такого же бесполезного отчаяния; что если это 
действительно было сказкой и ей была предначертана какая-то роль в 
этой сказке, то все, что делала она и ее близкие не было частью сказки. 
Сначала они выбрали Смоки для нее и лишь только потом она выбрала 
его для себя; и это тоже было частью сказки. И если он теперь начнет 
неуловимо отдаляться от нее, это тоже будет сказкой. А если они вдруг 
выйдут из того сумрака, в котором они сейчас брели, если перед ними 
внезапно откроются широкие, покрытые цветами поля и указатели на 
перекрестке дорог - то это тоже будет сказкой.
	- Нет,- сказала она вслух,- я не верю в это. У них есть власть. 
Просто иногда мы не можем понять, как именно они защищают нас. А 
если ты и знаешь, то не скажешь.
	- Хорошо,- ей показалось, что дядюшка Форель ответил ей с 
мрачным видом.- Лучше думай о том, что ты знаешь.
	Она легла на кровать, поддерживая живот переплетенными 
пальцами, думая о том, что она не знает, как лучше, во всяком случае, 
совет был довольно туманным и расплывчатым.
	- Я буду надеяться,- сказала она сама себе.- Я буду счастлива. Есть 
что-то, чего я не знаю, какой-то сюрприз, который они приготовили для 
меня. Все в свое время. В последний момент. Так всегда бывает в сказках.
	Она не услышала сардонического ответа, который она знала, что 
получит от дядюшки Фореля. И все-таки, когда Смоки открыл дверь и 
вошел неверным шагом, и от него исходил запах вина, которое он выпил 
и духов Софи, которыми он пропитался - что-то перевернулось у нее 
внутри и она заплакала.
	Это были слезы человека, который никогда не плачет - они 
безмолвными, хладнокровными ручьями текли по ее щекам. На это было 
страшно смотреть. Казалось, что слезы разрывают ее на части и 
заставляют ее зажмуривать глаза и закрывать руками рот, чтобы не 
закричать. Смоки, охваченный внезапным благоговейным страхом сразу 
же подошел к ней, ни о чем не думая и не зная, что он будет делать. Но 
когда он попытался взять ее за руку и нежно заговорить с ней, она 
задрожала еще сильней, маленький шрам, пересекавший ее лицо, 
покраснел и стал уродливым. Он обошел вокруг нее и приглушил яркий 
свет. Не обращая внимания на ее протесты, он укрыл ее как смог, 
надеясь, что ему удастся нежностью утешить и успокоить ее. Он не был 
уверен, что не он сам причина ее страданий. Он не был уверен, обнимет 
ли она его, чтобы успокоиться или в ярости ударит, но у него не было 
выбора - спаситель или жертва - все равно, лишь бы утихомирить ее, 
прекратить ее страдания.
	Она сдалась, сначала сама не желая того, и ухватилась за рукава 
его рубашки, как будто хотела порвать ее, а он все время повторял:
	- Ну, скажи мне, скажи мне.- Он не знал, как еще успокоить жену и 
надеялся, что это удержит ее от слез и крика. Ребенок внутри нее 
шевельнулся. Ей ничего не оставалось, кроме как рассказать ему, что 
слезы были вызваны мыслями о черном водоеме в лесу, покрытым 
золотыми листьями, которые продолжали падать и видением огромной 
проклятой рыбы, которая слишком замерзла; чтобы говорить или 
думать - эта рыба знала сказку, она завладела ею.


			III
	- Это Джордж Маус,- сказал Смоки. Лили, цепляясь за его ноги, 
посмотрела в том направлении, куда указывал ее отец. Джордж шел 
сквозь туман и от его ботинок разлетались брызги. На нем был 
огромный серый плащ, его шляпа сморщилась от дождя; когда он 
подошел поближе, он приветственно помахал рукой.
	- Привет,- закричал он, с хлюпаньем поднимаясь по лестнице.- 
Приве-е-ет.
	Он крепко обнял Смоки; из-под полей его шляпы сверкнули белые 
зубы и, как угольки, блеснули темные глаза.
	- Так это та девочка, которую зовут Тэси?
	- Это Лили,- сказал Смоки.- Тэси уже большая девочка. Ей шесть 
лет.
	- Боже мой.
	- Вот так.
	- Как летит время.
	- Ну, входи же. Что случилось? Хоть бы написал.
	- Я решил приехать только сегодня утром.
	- Что-нибудь случилось?
	- Ничего особенного.


			ВРЕМЯ ЛЕТИТ
	Он предпочел не говорить Смоки о пятистах миллиграммах 
пелласидара, которые он принял и который теперь действовал на его 
нервную систему, как первый зимний день седьмого по счету зимнего 
солнцестояния со времени женитьбы Смоки. Большая таблетка 
пелласидара заставляла его бесцельно слоняться с места на место.
	Входная дверь захлопнулась за ним, заставив зазвенеть медную 
дощечку и задрожать стекла. Джордж Маус величественным жестом 
сбросил с себя накидку - это заставило Лили рассмеяться, а Тэси, 
вбежавшая в прихожую посмотреть, кто пришел, остановилась на 
лестнице. За ней в длинном кардигане появилась Дэйли Алис, ее руки 
были засунуты в карманы и те слегка оттопыривались. Она подошла 
поцеловать Джорджа, и он, сжимая ее, ощутил головокружение и 
неуместное желание проглотить таблетку; это рассмешило его.
	Все вместе они отправились в гостиную, где уже горела 
желтоватым светом лампа; по пути они увидели свое отражение в 
высоком трюмо, стоявшем в прихожей. Джордж остановился перед 
зеркалом, удерживая всех за плечи и рассматривая отражение: в зеркале 
отражались он сам, его кузен Смоки и Лили, которая выглядывала из-за 
ног своей матери. Изменились ли они? Ну, Смоки отрастил бородку; 
когда Джордж впервые познакомился с ним, у него тоже была бородка, а 
потом он ее сбрил. Его лицо похудело и стало более одухотворенным. 
ОДУХОТВОРЕННЫМ. Присмотрись. Он сосредоточился. Алис - мать 
двоих детей, изумительно! Ему вдруг показалось, что увидеть ребенка 
женщины, все равно, что увидеть ее наготу. А он сам? ОН заметил седину 
в своих усах, сутулость своей некогда прямой спины, но все это не имело 
значения; из зеркала на него смотрело такое лицо, какое он привык 
видеть всегда с тех пор, как впервые посмотрел в зеркало.
	- Да, время летит,- сказал он.


			ПРЕДНАМЕРЕННЫЙ РИСК
	В гостиной они все вместе готовили длинный список покупок.
	- Нужно купить орехового масла,- сказала мать,- марки, йод, 
содовой воды и побольше, упаковку мыла, изюм, зубной порошок, 
кисло-сладкой фруктовой приправы к мясу, жевательную резинку и 
свечи, Джордж!
	Она обняла его; доктор Дринквотер поднял глаза от списка, в 
который он вносил необходимые записи.
	- Привет, Джордж! - сказала Клауд из своего угла у камина.- Не 
забудь, пожалуйста, сигарет.
	- Упаковку салфеток,- подсказала Дэйли Алис,- и спичек.
	- Овсянки,- предложила мать.- Твои едят овсянку, Джордж?
	- Только не овсянку,- закричала Тэси.
	- Хорошо, дорогая. Не вмешивайся,- мать укоризненно покачала 
головой.
	- Бутылка джина,- дописал доктор.
	- Аспирин,- напомнил Джордж,- камфорное масло и антигистамин.
	- Кто-нибудь болеет? - спросил доктор.
	- У Софи какая-то странная лихорадка,- сказала Алис,- она то 
появляется, то исчезает.
	- Это прошлый визит,- сказал доктор, пристально глядя на свою 
жену.
	Она сжала подбородок и что-то забормотала, раздираемая 
сомнениями. Наконец, она решила, что тоже отправится за покупками. В 
холле, сопровождаемый последними наставлениями, он натянул на 
голову кепку и надел очки в розовой оправе, которые ему было 
предписано носить. Он захватил пакет коричневой бумаги, которая 
могла ему пригодится и объявил, что он готов; все вышли вслед за ним 
на крыльцо проводить их.
	- Я надеюсь, вы будете осторожны,- сказала Клауд.- На улице 
очень сыро.
	Они услышали слабый скрежет, который раздавался из сарая, где 
стоял экипаж для выездов, потом недолгая тишина и наконец, двуколка 
покатилась по дороге, оставляя за собой две неглубокие колеи, едва 
заметные на мокрых листьях. Джордж Маус удивился. Все вышли только 
для того, чтобы посмотреть, как старый осел будет управлять 
автомобилем. Колымага скрылась из виду и наступила благословенная 
тишина. Джордж, конечно, знал, что они не каждый день пользовались 
автомобилем, что это было дело случая, что без всякого сомнения, 
доктор проводил утро, сметая паутину по углам и гоняясь за пауками, 
которые думали свить свои гнезда по редко передвигаемыми стульями, и 
что теперь он вывел из сарая старый автомобиль, похожий на 
броненосец, чтобы выехать и вступить в битву в огромном мире. Он 
передал его своим кузенам в деревню. Все, кого он знал в городе, 
злословили по поводу этого автомобиля. Его двоюродные братья 
никогда не управляли этой рухлядью за редким исключением и с 
величайшей осторожностью. Он засмеялся, помахивая на прощанье 
рукой вместе с остальными, представляя, как поначалу нервничая, 
доктор выезжает на дорогу, шикая на свою жену и осторожно 
переключая скорости; затем поворачивает и выезжает на скоростную 
трассу, начиная наслаждаться проплывающим мимо ландшафтом, 
уверенный в том, что все идет нормально до тех пор, пока какой-нибудь 
огромный грузовик с ревом промчится совсем рядом, почти столкнув его 
с дороги на обочину. Глупый преднамеренный риск.


			НА ХОЛМЕ
	Джордж сказал, что ему определенно не хочется оставаться в 
комнате, он всегда выходил на воздух, даже если день был не очень 
подходящий для этого. Смоки пришлось надеть шляпу и галоши, взять 
палку и отправиться с ним на прогулку на холмы.
	Дринквотер проложил на холм пешеходную дорожку и даже 
местами выложил ее камнем и устроил смотровые площадки в самых 
привлекательных местах. На самой вершине был установлен каменный 
столик и можно было позавтракать, одновременно наслаждаясь 
расстилающимся видом.
	- Никакого завтрака,- сказал Джордж.
	Дождь прекратился. Казалось, он сделал остановку и завис в 
воздухе. Они поднялись по тропинке, которая вилась между деревьями, 
верхушки которых виднелись внизу в ущелье. Джордж восхищался 
серебристыми каплями, дрожавшими на листьях и ветках деревьев. 
Смоки указал на странную птицу - он знал названия многих, даже самых 
необычных птиц.
	- Не может быть,- сказал Джордж,- как она сюда попала?
	- Американский вьюрок,- отозвался Смоки.- Хорошо, хорошо.
	Он вздохнул.
	- Ему придется нелегко, когда наступит зима.
	- О боже, действительно.
	- Я не знаю, но мне здесь еще тяжелее. У меня нет никакого... 
Иногда по вечерам мной овладевает такая меланхолия.
	Джорджу показалось, что в глазах Смоки блеснули слезы. Джордж 
глубоко вздохнул, наслаждаясь мокрым после дождя лесом.
	- Да, это плохо,- сказал он счастливым голосом.
	- Вы столько времени проводите в доме,- сказал Смоки,- вы 
общаетесь только между собой. И в доме столько людей, что иногда 
кажется, что вы можете поранить друг друга.
	- В этом доме? Да там можно потеряться на много дней. На много 
дней.
	Он вспомнил полдень, похожий на этот, когда он был еще 
ребенком, и поднялся сюда же на Рождество со своей семьей. В ожидании 
этого утра, он искал в доме какой-нибудь укромный уголок, который, 
как он знал, должен был где-то быть, и вот на третьем этаже он 
потерялся. Он спустился вниз по какой-то странной и очень крутой 
лестнице и оказался где-то среди странных комнат: сквозняк раскачивал 
пыльные гобеленовые занавеси в гостиной и это делало их похожими на 
привидения, звук его шагов гулко отдавался за спиной и казалось, что 
кто-то преследует его. Потеряв лестницу, по которой пришел сюда, он 
закричал, потом нашел другую; выдержка уже совсем оставила его, когда 
где-то далеко он услышал голос матери, которая звала его. Он побежал, 
крича и открывая все двери подряд, пока, наконец, не открыл высокую 
аркообразную дверь, какие бывают в церкви, и не оказался в ванной 
комнате, где принимали душ его двоюродные братья.
	Они сели на скамейку, устроенную на узловатом наклоненном 
стволе дерева. Необъятная серая даль простиралась перед ними сквозь 
голые ветки. Они могли разглядеть лежащие сырым пятном вдалеке 
земли соседнего графства, временами был слышен шум грузовиков, 
похожий на дыхание огромного монстра. Смоки указал пальцем на 
голову гидры, которая выползала из-за холма и потом резко 
остановилась. Это были ярко-желтые, спящие на листьях гусеницы. Они 
не могли подползти ближе, в их мускулах никогда не хватило бы силы 
проползти вокруг всех пяти городков Эджвуда. Смоки знал это.
	- Не спрашивайте меня, откуда я это знаю,- сказал он.
	Но мысли Джорджа Мауса были заняты совсем другим. Он 
обдумывал проект, в котором бы все здания, в основном пустующие, в 
квартале, который принадлежал его семье в городе, могли быть 
объединены и укреплены огромной, неприступной стеной, наподобие 
той, которая окружала средневековые замки, а внутри этого укрепления 
цвели бы сады. Постепенно дома и строения могут быть разрушены и все 
пространство, занятое, садами, можно превратить в пастбище или 
ферму. Там можно будет выращивать все что угодно и пасти коров. Нет, 
овец. Овцы поменьше и не такие привередливые в пище. Они давали 
молоко, а мясо маленьких козлят можно было употреблять в пищу. 
Джордж ни разу не убил никого размером больше, чем таракан, но 
однажды он попробовал мясо молодого козленка на званном обеде. Он 
не расслышал слов Смоки, хотя прислушивался к тому, что он говорил.
	- О чем ты говоришь? Что происходит в действительности?
	- Ну, хорошо. Вы знаете, что мы все защищены,- неопределенно 
произнес Смоки, ковыряя темную землю концом своей палки.- Но всегда 
есть что-то, чем следует заплатить за эту защиту, вы согласны?
	Сначала он ничего не понимал. Хотя он и знал, что какая-то плата 
должна быть, его охватило чувство неопределенности, как будто кто-то 
занимался вымогательством и большое жертвоприношение означало, 
что кредиторы удовлетворены, или что гоблины, присутствие которых 
он ощущал, заглядывают в окна или разговаривают в дымоходах, 
собираются группами под карнизами и скребутся в верхних нежилых 
комнатах. Он чувствовал, что они напоминают ему о своем 
существовании, о неоплаченном долге, о невостребованной дани, что 
они имеют законные права, но он не мог определить, какие именно, в 
чем их интерес.
	А Джордж в это время обдумывал план представления основ 
теории архитектуры /он прочитал об этом в популярном журнале и это 
произвело на него большое впечатление/. Он похлопал Смоки по плечу и 
сказал:
	- Ну и как? Как у тебя дела?
	- О Святой Иисус,- выдавил из себя Смоки, поднимаясь,- ведь я 
рассказал тебе все, что можно. Я мерзну. Держу пари, что сегодня ночью 
будет мороз, должно быть, на рождество выпадет снег.
	На самом деле он знал, что выпадет снег - передавали сводку 
погоды.
	- Пойдем-ка, выпьем по чашечке какао.


			КАКАО С БУЛОЧКОЙ
	Какао было горячим и темным с шоколадными пузырьками по 
краям. Зефир тетушки Клауд шлепнулся в чашку с какао и 
поворачивался и пузырился там, растворяясь от удовольствия. Дэйли 
Алис научила Тэси и Лили осторожно дуть на горячий напиток, поднося 
его ко рту и смеясь над коричневыми усами на лицах девочек. Тетушка 
Клауд умела сварить какао без пенки, хотя Джорджу было все равно, 
хотя его мать всегда варила какао с пенкой.
	- Возьми еще булочку,- сказала Алисе Клауд.- Съешь парочку,- 
повернулась она к Джорджу.
	- Ты не справишься,- сказал Джордж.
	- Я тоже так думаю,- ответила Алис и откусила кусочек булочки,- я 
терпеливая.
	- На этот раз будет мальчик.
	- Нет,- по секрету шепнула она,- еще одна девочка. И Клауд так 
говорит.
	- Не я,- вмешалась Клауд,- а карты.
	- Назовем ее Люси,- сказала Тэси,- Люси Энн и Энди Энн де Бам-
Бам Барнейбл. А у Джорджа два уса.
	- Кто отнесет какао Софи? - спросила Клауд, ставя чашку с какао и 
положив булочку на старинный японский поднос, на котором был 
изображен сказочный эльф с серебряными волосами.
	- Позвольте мне,- отозвался Джордж.- Кстати, тетушка Клауд, не 
погадаете ли вы мне на картах.
	- Конечно, Джордж. Думаю, что здесь о тебе тоже кое-что есть.
	- А теперь я отправлюсь, если, конечно, я смогу найти ее комнату,- 
Джордж захихикал. Он осторожно взял поднос, стараясь, чтобы не 
дрожали руки.
	Софи проснулась, когда он, распахнув коленом дверь, вошел в ее 
комнату. Он стоял без движения в комнате, вдыхая аромат напитка и 
надеясь, что она никогда не проснется. Было так странно почувствовать 
вновь юношеское волнение - слабость в дрожащих коленях и сухость во 
рту, все это он связывал с видом Софи, лежащей в домашнем плать