у звезду, рассмотреть 
ее и увидеть, как она падает - мгновенная ослепительная вспышка, 
которая заставляла ее затаить дыхание, а ее сердце замирало от 
ощущения бесконечности. Была ли это чья-то более счастливая судьба?
	Она нашла в траве руку Смоки; другой его рукой уже завладела ее 
сестра и сжимала ее всякий раз, когда в небе вспыхивала догорая звезда.
	Дэйли Алис не могла сказать, что она чувствовала - величие или 
ничтожество. Она не переставала удивляться, неужели ее голова такая 
большая, что может вместить в себя всю звездную вселенную, а может 
быть, Вселенная так мала, что может поместиться в человеческой голове. 
Два этих чувства боролись в ней, попеременно одерживая верх. Так 
звезды мелькали перед ее глазами, а потом Смоки взял ее руку, она 
закрыла глаза и показалась сама себе мельчайшей песчинкой, а внутри 
ее, как будто в крошечной коробочке светили звезды.
	Так они лежали довольно долго, не разговаривая, каждый 
испытывая странное чувство непостоянства, эфемерности Вселенной - 
парадоксальное, но неоспоримое чувство; и если бы у звезд были лица и 
они сияли в небе так близко, как казалось, то они бы увидели их троих, 
как одно созвездие, соединенное в виде колеса на фоне темного, как небо, 
луга.


			НОЧНОЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ
	Окно было закрыто, но в самом углу оставалась небольшая щель и 
полночный ветер дул, собирая в шероховатые холмики пыль на 
подоконнике: комната была подходящей для НИХ и ОНИ вошли.
	Их было трое в спальне Софи и они стояли, тесно прижавшись 
друг к другу; они разговаривали, советуясь, склонив головы в 
коричневых кепках, их бледные лица напоминали маленькую луну 
каждое.
	- Посмотри, она спит.
	- Да, и ребенок спит у нее на руках.
	- Она крепко его держит.
	- Не так уж и крепко.
	Все как один, они подошли ближе к высокой кровати. Лайлек 
лежала на материнских руках, ее головка была прикрыта чепчиком от 
холода, она согревала своим теплым дыханием щеку Софи.
	- Ну, бери ее.
	- А почему ты не берешь, если ты так беспокоишься?
	- Давайте все вместе.
	Шесть длинных белых рук протянулись к Лайлек.
	- Подождите,- сказал один из них,- а где другая?
	- Ты должен был принести ее.
	- Нет, не я.
	- Здесь она, здесь.
	Они что-то доставали из туго набитого портфеля.
	- Конечно, не очень похожа.
	- Что делать дальше?
	- Дуй.
	Они что-то держали, прикрывая своими телами и дули все разом. 
Один из них все время оглядывался на спящую Лайлек. Они дули до тех 
пор, пока то, что они держали, не превратилось в другую Лайлек.
	- Хватит.
	- Теперь очень похоже.
	- Теперь бери...
	- Подожди пока...
	Один из них очень близко подошел к Лайлек и потянул 
покрывало, которым была укрыта девочка.
	- Посмотри, ее ручки запутались в волосах матери.
	- Быстрее распутай.
	- Бери ребенка, а то мы разбудим мать.
	- Возьми это.- Один из вошедших протянул огромные ножницы, 
которые тускло поблескивали в слабом свете ночника, и открыл их со 
слабым щелчком.
	- Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь.
	Один держал ненастоящую Лайлек, другой приготовился забрать у 
Софи ее дочь, а третий стоял с ножницами. Они проделали все очень 
быстро. Ни мать, ни ребенок не проснулись, и они положили то, что они 
принесли, на грудь Софи.
	- Теперь пошли.
	- Легко сказать. Придется возвращаться другим путем.
	- Если так нужно...
	Двигаясь как один и беззвучно /старый дом, казалось, затаил 
дыхание, пока они проходили, руководствуясь каким-то одному ему 
известными причинами/, они подошли к входной двери; один из них 
подошел и открыл ее, все выскользнули в ночь и быстро исчезли вместе с 
попутным ветром. Лайлек ни разу не проснулась и не издала ни звука, 
Софи тоже спала, ничего не чувствуя. Ее сон не нарушился, за 
исключением того, что когда она повернулась на другой бок, окончание 
сна стало печальным и она почувствовала себя как никогда раньше 
тяжело.


			ВО ВСЕХ НАПРАВЛЕНИЯХ
	Смоки проснулся от какого-то болезненного внутреннего толчка; 
но как только он открыл глаза, он сразу же забыл о причине, 
разбудившей его. Он проснулся и чувствовал себя так, будто была 
середина дня, в нем нарастало непонятное раздражение и он считал, что 
может быть, виной всему принятая вечером пища. Было четыре часа 
утра, уже час он пролежал без сна. Он крепко закрыл глаза, надеясь, что 
сон не полностью покинул его. Но это было именно так, теперь он мог 
наверняка сказать это. Чем крепче он сжимал веки, тем меньше ему 
хотелось снова заснуть.
	Он потихоньку выскользнул из-под высокой горы одеял и нащупал 
в темноте свой халат. Он знал единственное средство, чтобы избавиться 
от такого состояния - нужно было встать и бодрствовать, пока нервная 
система не успокоится и не потянет в сон. Он осторожно прошел по полу, 
надеясь не наступить на туфли или на что-нибудь другое; он не хотел 
беспокоить Дэйли Алис, и удовлетворенный тем, что не разбудил ее, 
взялся за ручку двери. Он прошел по комнатам, спустился по лестнице и 
включил кое-где свет. Как только он осторожно закрыл за собой дверь, 
Дэйли Алис тотчас проснулась. Не то, чтобы ее разбудил шум, но 
мирный ее сон был нарушен именно его отсутствием.
	На кухне горел неяркий свет, когда он открыл дверь. Тетушка 
Клауд сжалась от страха и слегка присела, когда увидела, что дверь 
открылась, а потом слабо ойкнула при появлении Смоки. У нее в руках 
был стакан теплого молока, а ее длинные и все еще красивые 
распущенные волосы, белые, как у Гекаты, рассыпались по плечам.
	- Как ты меня испугал,- сказала она.
	Они тихонько поговорили о бессоннице, хотя их шепот не мог 
никого потревожить, кроме разве мышей. Смоки, видя, что Клауд тоже 
страдает бессонницей, позволил ей согреть для него стакан молока и 
добавил в свой стакан немного бренди.
	- Послушай, какой ветер,- сказала Клауд.
	Наверху, над головой они услышали длинный скрип и тихий шум 
воды в туалете.
	- Что такое? - сказала Клауд.- Совершенно бессонная ночь, и луны 
сегодня нет.
	Она поежилась.
	- Никто не спит, похоже на ночь перед катастрофой или перед 
какими-то событиями. Ну, может быть, это случайность.
	Она сказала это таким тоном, как если бы говорила "Господи, 
помоги нам".
	Смоки немного согрелся. Клауд перелистывала страницы 
поваренной книги. Он надеялся, что она не останется сидеть и ждать 
рассвета, он также надеялся, что и к нему придет сон.
	Поднявшись на лестницу, Смоки не пошел в свою спальню, где, 
как он знал, сон еще не ждал его. Он пошел к комнате Софи, не имея 
другой цели, чем просто взглянуть на нее. Ее спокойствие благотворно 
влияло на него и он тоже успокаивался - это было все равно, что гладить 
кошку. Когда он открыл дверь в ее спальню, он увидел в бледном лунном 
свете, что кто-то сидит на краю постели Софи.
	- Привет,- сказал он.
	- Привет,- ответила Дэйли Алис.
	В воздухе стоял странный запах: это был запах прелых листьев, 
или старых кружев королевы Анны, так еще пахнет вывернутый из земли 
камень.
	- Что случилось? - мягко спросил он. Он подошел и сел на другой 
край кровати.
	- Я не знаю,- ответила она.- Ничего. Я проснулась, когда ты 
вышел. Мне показалось, что-то случилось с Софи, и я пошла посмотреть.
	Они не опасались своим тихим разговором разбудить Софи; когда 
около нее разговаривали во время ее сна, это только успокаивало ее и 
дыхание спящей становилось ровным и глубоким.
	- Как видишь, все в порядке,- сказал Смоки.
	- Да.
	Новый порыв ветра в бессильной ярости разбился о стены дома; 
загудели окна. Смоки посмотрел на Софи и Лайлек. Лайлек лежала, как 
неживая, но у Смоки было трое детей и он знал, что это обманчивое 
впечатление, особенно в темноте и нет причин для тревоги.
	Они молча стояли около Софи. Ветер неожиданно произнес какое-
то слово в каминной трубе. Смоки посмотрел на Алис, а она коснулась 
его руки и улыбка промелькнула на ее лице.
	Что напомнила ему эта улыбка?
	- Все в порядке,- сказала она.
	Он вспомнил, как улыбалась ему тетушка Клауд, когда они, 
волнуясь сидели на лужайке у дома Оберона в тот день, когда он 
женился; ее улыбка успокаивала его тогда. Улыбка издалека, она только 
еще больше увеличивала это расстояние. Знак дружбы, полученный от 
незнакомца.
	- Ты чувствуешь какой-то запах? - спросил он.
	- Да, то есть нет. Вернее, он был, но исчез.
	Все так и было. Комнату наполняла только ночная прохлада. 
Порыв ветра приподнял легкие занавески, и они коснулись его лица. Ему 
казалось, что это Не Братец Северный ветер, а многоугольный дом 
поднял паруса и плывет сквозь ночь, меняя направления, в неизвестное 
будущее.


КНИГА ТРЕТЬЯ

	Все приходящие входили в личные апартаменты через зеркальную 
дверь, которая вела в галерею и всегда была закрыта. Она открывалась, 
если по ней поскрести и сразу же закрывалась.


			СЕН-СИМОН
	Прошло двадцать лет. Поздним осенним вечером Джордж Маус 
стоял на третьем этаже своего городского дома у окна библиотеки, а 
потом пошел по маленькому крытому переходу, который соединял его 
окно с окном бывшей кухни в многоэтажном доме, который примыкал к 
его владению. Бывшая кухня была темной и холодной. От его дыхания 
шел легкий пар, который был хорошо виден в свете фонаря. Крысы и 
мыши разбегались от света под его ногами, он слышал скрежет и топот 
их маленьких лапок, но ничего не видел. Не открывая двери /ее не было 
там уже много лет/, он прошел через холл и осторожно пошел вниз по 
лестнице; осторожно потому, что лестница была разрушена и многих 
ступенек не хватало.


			ЛЮДЕЙ НЕ ВПУСКАТЬ
	Внизу на этаже горел свет и слышался смех; люди приветствовали 
его, входя и выходя из своих комнат, неся приготовленный обед; дети 
гонялись друг за другом по комнатам. Первый нежилой этаж 
использовался под склад и там было темно. Джордж, высоко держа 
лампу, прошел по темному холлу к входной двери и увидел, что ее 
тяжелый засов уже закрыт, цепочки и замки тоже заперты. Обогнув 
лестницу, он подошел к двери, ведущей в подвал, доставая по пути 
огромную связку ключей. Каждый раз, когда он открывал дверь подвала, 
он беспокойно думал, не повесить ли новый большой замок; старый 
замок был игрушкой для такой двери, он был снят со старого саквояжа и 
любой мог сломать его. Но он всегда считал, что новый замок может 
вызвать любопытство у людей и тогда достаточно будет толкнуть дверь 
плечом и не выдержит никакой новый замок. О, все бывают очень 
осмотрительными, когда хотят что-то скрыть от людских глаз. В конце 
лестницы он стал еще более внимательным /бог знает, что могло быть 
там среди пыльных бумаг, старого мусора и самых невероятных 
обломков/. Однажды он уже наступил на что-то большое, мягкое и 
неживое и четь не сломал себе шею. Дойдя до конца лестницы, он 
повесил лампу, подошел к углу подвала и встал на старую толстую 
балку, удерживая равновесие и пытаясь дотянуться до высоко висящей, 
не поддающейся крысиным зубам полки.
	Он получил подарок, который давным-давно был предсказан ему 
тетушкой Клауд /подарок был оставлен ему незнакомцем и это были не 
деньги/, задолго до того, как он узнал об этом. Маус вообще отличался 
скрытностью и совал нос в чужие дела. Всех восхищала власть и 
дурманящий запах гашиша, который казалось всегда будет у Джорджа и 
всем хотелось бы иметь то же самое; но он не собирался посвящать их в 
свои дела. Одним маленьким кусочком наркотика он доставлял людям 
счастье и у него всегда были наготове сигареты, набитые гашишем; хотя 
иногда после нескольких выкуренных сигарет он смотрел на 
одурманенных людей и его охватывало чувство вины за собственную 
радость и за то, что его огромный удивительный секрет умрет вместе с 
ним; он никогда не рассказывал об этом ни одной живой душе.
	Именно Смоки однажды непреднамеренно раскрыл перед 
Джорджем источник его великого будущего.
	- Я где-то читал,- сказал Смоки /это была его обычная манера 
начинать разговор/,- что лет пятьдесят-шестьдесят назад где-то в твоем 
районе располагалась Средневосточная торговая компания. 
Большинство служащих были ливанцами. Маленькие лавочки и 
магазинчики приторговывали гашишем. Ну, знаешь, вместе с ирисками и 
халвой. За пять центов можно было купить очень много: большие 
толстые куски, как шоколадные батончики.
	И они действительно очень походили на шоколадные батончики.
	...При этих словах Смоки Джордж почувствовал себя, как 
загнанная в угол мышь, которую ударили по голове большим 
деревянным молотком. Впоследствии, когда он спускался в подвал за 
запасами наркотика, он казался себе ливантийцем с козлиной бородкой, 
крючковатым носом, лысым педерастом, который снабжал сигаретами 
уличных мальчишек с оливковыми глазами. Он поспешно взобрался на 
старую балку и поднял крышку деревянного ящика, расписанного 
затейливыми буквами.
	Осталось не так много. Скоро придется пополнить запас. Бруски 
лежали друг на друге, покрытые толстым слоем серебристой фольги. 
Между ними были расположены желтоватые промасленные листки 
бумаги. Сами брусочки тоже были обернуты бумагой. Он вынул два 
пакета, что-то подсчитал, шевеля губами, а потом неохотно положил на 
место один брусок. Это не будет продолжаться долго, так он говорил 
много лет назад, когда узнал, что это такое. Он закрыл брусочки 
промасленной бумагой, а затем фольгой, опустил крышку и прижал ее 
старыми согнутыми гвоздями; для верности он еще прихлопнул сверху 
рукой так, что взлетела пыль. Спустившись с балки, он поднес брусок к 
свету и внимательно исследовал его, как будто видел впервые. Он 
осторожно развернул брусок. Он был темный, как шоколад, размером с 
игральную карту, восемь дюймов толщиной. На бруске был отчетливый 
отпечаток. Торговая марка? Стоимость? Таинственный знак? Он никогда 
не мог определить, что именно это было.
	Он оттащил балку, которой пользовался, как ступенькой на место 
в угол, взял лампу и начал подниматься вверх по лестнице. В кармане его 
жакета лежал маленький кусочек гашиша столетней давности; Джордж 
Маус давным-давно решил, что никогда не будет прибегать к его 
могуществу.


			НОВОСТИ ИЗ ДОМУ
	Он отпирал дверь подвала, когда кто-то заколотил во входную 
дверь так неожиданно, что он вскрикнул. Он выждал минуту, надеясь, 
что это какой-то сумасшедший прохожий и стук больше не повторится. 
Но в дверь снова застучали. Он подошел к двери, молча прислушался - за 
дверью кто-то выругался. Затем некто с рычанием ухватился за засов и 
начал снова трясти дверь.
	- Это совершенно бесполезно,- сказал Джордж громким голосом. 
За дверью остановились.
	- Откройте.
	- Что? - у Джорджа была привычка делать вид, что он не 
расслышал вопроса, когда он затруднялся в ответе.
	- Откройте дверь.
	- Вы знаете, что я не могу сразу открыть вам. Знаете, как это 
называется?
	- Послушайте, вы можете сказать мне, какое из этих заведений 
имеет номер двадцать два дробь два.
	- А кто вы такой?
	- Почему в этом городе все на вопрос отвечают вопросом?
	- Хм.
	- Почему, черт побери, вы не можете открыть дверь и поговорить 
со мной, как все люди?
	За дверью молчали. В голосе за дверью звучала такая 
неподдельная горечь, что это тронуло сердце Джорджа и он 
прислушался, не заговорят ли снова; испытывая легкий трепет, он 
чувствовал себя в безопасности за крепкой дверью.
	- Не скажете ли,- снова заговорили за дверью и Джордж услышал, 
как за вежливостью скрывается ярость,- пожалуйста, не знаете ли вы, где 
я могу найти дом Мауса, Джорджа Мауса?
	- Знаю,- ответил Джордж,- это я.- Конечно, это было довольно 
рискованно.- Кто вы?
	- Меня зовут Оберон Барнейбл. Мой отец...
	Но скрежет открывающихся замков и скрип болтов прервали его. 
Джордж шагнул в темноту и втащил человека, стоящего на пороге, в 
прихожую. Быстрым движением он захлопнул и запер дверь и поднял 
лампу, чтобы посмотреть на своего кузена.
	- Какой ты еще ребенок,- сказал он, нисколько не заботясь, что это 
может быть неприятно юноше. Раскачивающаяся лампа отбрасывала 
блики на его лицо, изменяя черты; лицо его было длинным и узким, да и 
сам он был длинным и худым, как ручка во внутреннем кармане его 
собственной рубахи. Как только что из пеленок, подумал Джордж. Он 
рассмеялся и потряс его руку.
	- Ну, и как там, в деревне? Как Элси, Лэйси и Тилли или как там их 
зовут? Что привело тебя сюда?
	- Отец написал,- сказал Оберон, как бы не желая тратить усилия на 
то, что уже было сделано.
	- Да? Ну, ты знаешь, как сейчас ходит почта. Ну, давай, проходи, 
проходи. Что это мы стоим в прихожей. Здесь чертовски холодно. Кофе 
или что-нибудь покрепче?
	Сын Смоки быстро пожал плечами.
	- Осторожней на лестнице,- предупредил Джордж и, светя лампой, 
повел гостя по пустым помещениям и по маленькому мостику, пока они 
не остановились на потертом ковре, где впервые встретились родители 
Оберона. По пути Джордж подобрал старый кухонный табурет на трех 
ножках.
	- Садись,- предложил он.- Ты что, сбежал из дому?
	- Отец и мать знают, что я уехал, если тебя это волнует,- ответил 
Оберон слегка надменным голосом, что впрочем, было вполне 
объяснимо.
	С глухим ворчанием и диким взглядом Джордж поднял над 
головой сломанный стул - при этом его лицо перекосилось от усилий - 
швырнул его в камин. Стул разлетелся на кусочки.
	- Родители одобрили тебя? - спросил Джордж, подбрасывая 
обломки в огонь.
	- Конечно! - Оберон сидел, скрестив ноги и пощипывал себя за 
колено сквозь ткань брюк.
	- Ну да. Ты шел пешком?
	- Нет.- В его голосе прозвучало некоторое презрение.
	- И ты приехал в город, чтобы...
	- Чтобы устроить свое будущее.
	- Ага,- Джордж подвесил над огнем сковородку и достал с полки 
изящную баночку контрабандного кофе.- Все же, одна деталь: чем ты 
собираешься заниматься?
	- Ну, я точно не знаю. Только...
	Похмыкивая, Джордж готовил кофе и доставал чашки.
	- Я хотел, я хочу писать, вернее быть писателем.
	Джордж удивленно поднял брови. Оберон ерзал на своем стуле, 
как будто эти признания вырывались у него помимо его воли, и он 
пытался удержать их в себе.
	- Я думал о телевидении.
	- Это ошибочный путь.
	- Что?
	- Почему-то все думают, что телевидение - это золотое дно.
	Оберон обхватил правой ногой левую и не собирался отвечать. 
Джордж, разыскивая что-то на полке и похлопывая себя по карманам, 
удивлялся, как смогло это вечное желание проникнуть и в Эджвуд. 
Странно, как быстро молодежь может мечтать о таких безнадежных и 
бесперспективных занятиях. Когда он был молодым, все двадцатилетние 
юноши хотели быть поэтами. Наконец, он нашел, что искал: 
подарочный нож для разрезания писем с гравировкой на эмалированной 
рукоятке, который он нашел много лет назад в пустой квартире и как 
следует наточил его.
	- Телевидение требует большого честолюбия, разъездов и там 
слишком много неудачников.- Он налил воды в кофейные чашечки.
	- Откуда ты знаешь? - быстро спросил кузен, как будто он не раз 
уже слышал это от умных взрослых.
	- У меня нет необходимых качеств и таланта и я не испытывал 
неудачу в тех делах, к которым у меня нет способностей. Ах, кофе 
сбежал.
	Оберон не сумел скрыть улыбки. Джордж поставил кофеварку на 
подставку и достал небольшую коробочку разломанного печенья. Из 
кармана жакета он извлек коричневый кусочек гашиша.
	- Для вкуса,- сказал он. В его голосе не слышалось недовольства, 
когда показал Оберону наркотик.- Это лучший сорт из Ливана.
	- Я не употребляю наркотики.
	- О, конечно.
	С видом знатока Джордж отрезал кусочек своими флорентийскими 
щипчиками, подхватил его и бросил в свою чашку. Он сидел, помешивая 
в чашке кончиком ножа и глядя на своего кузена, который быстрыми 
глотками глотал свой кофе. Как хорошо быть старым и седым и знать, 
как спросить, чтобы не сказать слишком много, но и не слишком мало, 
чтобы прослыть молчуном.
	- Итак,- проговорил он, вынимая нож из чашки, чтобы посмотреть, 
растворился ли кусочек в ароматном напитке,- рассказывай.
	Оберон молчал.
	- Садись поближе, налей еще чашечку. Давай-ка расскажи, какие 
новости дома.
	Он задавал еще много вопросо