усиного лица. Китайский же противник  его
даже как будто зевал со всей китайской спесью, выражая этим неохоту свою
состязаться со Свинулинским франтом. Бой начался. Оба огромные, они схо-
дились как две тучи. Целых два часа, считая перерывы, длился бой. Китаец
сердился, а Нерон с ним шутил, клевал его и справа и слева, и даже,  пе-
рескочив на другую сторону, клюнул ему в совсем непредвиденное место.
   На такое глядя, гости замолкли. Только Свинулин и Титкин, сидя рядом,
синели от приступов хохота, подъелдыкивая друг друга.
   - Что эт-ты крхтишь, Пфродит Ванч?
   - А это я кашель, извините, задерживаю!..
   В это самое время Сифунли налез на Нерона вплотную на средине сита  и
ударил его семью мелкими ударами. Нерон упал замертво. Его  унесли  чуть
всего не переломанного, негодного даже к  столу.  На  могиле  его  впос-
ледствии посажен был тюльпан Свинулинской выводки, очень похожий на  по-
койного Нерона.
   Иван Андреич стал страдать от тоски по Нероне и однажды  унизился  до
того, что собственнолично поехал к Титкину за Мочиловку, на его непутные
бугры. Там он предложил купить китайского гусака, хотя бы и  за  большие
деньги, хотя бы и серебром.
   - Стрдаю... - вздохнул Свинулин.
   - Живот пучит?.. - ехидно переспросил Титкин.
   - Нет, от Нерона. Прдай китайца!
   Титкин засуетился:
   - Для соседа - в сражение готов итти! - вскричал  он  и  помахал  ла-
донью. - А гусачек у самого у меня гвоздем в сердце сидит... Глазунью из
китайских яиц могу сделать,  очень,  знаете,  стихийно  выйдет,  то-есть
вкусно! А продать не могу...
   - Прдай, Пфродит, - молил Свинулин.
   - Не могу-с. А вот оборотец один могу предложить!
   - Гври, - просипел Свинулин.
   Титкин погладил Свинулинское колено.
   - Голикову пустошь нужно мне заселить, а мужичков у меня нету. Не да-
дите ли мне сотенку на вывод, а я вам за это Сифунли с тремя Сифунлихами
на собственных руках предоставлю! Пользуйтесь тогда хоть  пареным,  хоть
жареным, хоть живьем...
   Свинулин только посвистел, но уже за порог не мог выступить  без  Си-
фунли. Кстати: у Свинулина мужик водился в тысячах, зажиточный и  плодо-
витый. При подобной игре сердца сотня мужиков была Свинулину не  расчет.
Завтра же разделил Иван Андреич село Архангел пополам и половину,  разо-
ренную, ревущую, послал к барину Титкину заселять Голикову пустошь.
   Иван Андреич, будучи человеком высочайших чувств,  чтил  Сифунли  как
живого человека, содержа в гусиной роскоши. Через год, на Никольские  же
бои, привезла та, мелкопоместная, простого арзамасского гусачка-белячка,
с обыкновенными оранжевыми плюснами. Захватила с собой барыня не сильно-
го, но и не слабого, чтоб вдоволь поиздевался над  ним  Сифунли,  прежде
чем лишить жизни. Этим хотела она подольститься к Свинулину, через  пос-
редство обширных связей которого положила она устроить карьеру сына сво-
его, Петюши. На второй день боев выступил Сифунли против захудалого  ар-
замасца и поплыл на него, стоящего в недоумении, как огромный,  затейли-
вый корабль. Сифунли зашипел, расправил крылья, а Свинулин даже пошутил:
   - Меня, дрнь, пердрзнивает!..
   Только когда уж некуда стало арзамасцу отступать, взъершился  арзама-
сец, выкинул шею вперед, да клювом попридержав китайца за шишку,  хватил
его наотмашь и всторчь тяжелым своим крылом. Барыня, владелица  арзамас-
ца, закричала и повалилась на пол, подражая в этом Сифунли, убитому  на-
повал. Свинулин стал после того чахнуть и умер в одногодье.
   Особых вредов от его смерти никому не случилось, а сынок на отцовских
похоронах даже потирал руки и прищелкивал языком. Поминки по отце справ-
лял он Сифунлихами. Но не в Свинулине и не в Сифунлихах тут дело.
   Титкинские земли, а следовательно, и  Голикова  пустошь  примыкали  с
востока к владеньям Свинулина, именно - к огромному Свинулинскому  лугу,
назывался луг - Зинкин луг. Граница между владеньями  шла  по  Мочиловке
реке. После шестьдесят первого года весь тот луг отошел к селу Архангел,
ибо было такое стремление - наделять мужиков из помещичьих земель.  Про-
данные же Титкину получили и Титкинские земли: кувырки да бугры да овра-
ги, перелесицы да жидкие, нежилые места. От Зинкина же луга не  получили
Титкинские ни вершка, хоть и лежал луг всего в полуторых верстах  от  их
села, прямо под окнами. Выходила явная несправедливость, потуже затянул-
ся Свинулинский узелок.
   Тут как-то, лет через десять после освобожденья,  послали  Титкинские
мужики к бывшим Свинулинским людей с ходатайством: не отдадут  ли  миром
хотя бы третинку заветного луга, хотя бы и не даром. На Свинулинских да-
же смехота напала:
   - Нет, - говорят, - не дадим. Вы - Титкинские. На Титкинских  землях.
Не видать вам Зинкина луга!
   Посланные люди говорили сперва со смирением:
   - Нехорошо, землячки. Из одного села, из Архангела, повелись мы с ва-
ми. Не наша воля, а злая барская, что выкинули нас на комариные пустоша.
Уступите хоть пустяковинку. От нас всего полторы версты, а от  вас  пят-
надцать цельных! У вас земельных статей уйма, а мы на  Титкинских  ровно
на пятаке живем.
   Свинулинцы свое ладили:
   - Не просите, не дадим. Нам чужого добра не нужно, а свое крепко дер-
жим. И слез не лейте. Ваша слеза тонкая, нашего крепкого слова не подмо-
ет. Мы и сами, эвона, лесами-то что бородой обросли. Ишь лезут! - и мах-
нули рукой на леса. - Там, на лугу, и теперь-то всего  триста  пятьдесят
десятин, укос самый незначительный. А лет через двадцать и совсем  будет
кажному едоку по три раза косой махнуть.
   Обиделись посланцы:
   - Что ж вы нас покосов наших лишаете. Все равно  что  воровское  ваше
дело. Мы вас ворами будем звать. Воры вы и есть!
   А тем хоть бы что:
   - А вы - гусаки. Вас барин на гусака выменял. Гусаки вы, хр-бр-гр...
   Так разделился Архангел на Гусаков и Воров. А тут  перепись  подошла,
закрепились прозванья сел в больших царских книгах, привыкли и смирились
мужики, стали: одни - Гусаки, другие - Воры. На прозванья смирились,  но
не в луговой тяжбе. Возник спор, и спор родил злобу, а из злобы и увечья
и смертные случаи вытекали, потому что и до  кос  неоднократно  доходило
дело.
   А был обширен и обилен Зинкин луг, четыреста  пятьдесят  десятин,  на
все четыре стороны вид: небо. Обтекала  его  Мочиловка,  непересыхающая,
родниковая, питающаяся из дальних, за Ворами, болот.  Место  поемное,  а
над ним солнце ходит знойкое и неистовое. Отсюда в покосы бывает на Зин-
кином лугу дикая от цветов пестрота, слабому глазу  глядеть  нестерпимо.
Мутит голову парное цветочное дыханье, слабого может даже и убить. А  на
том берегу, на высоком Мочиловском бугру, сидели Гусаки  и  зарились  на
уворованную землю.
   Стали судиться Гусаки, послали несчетно бумаг. Да терялись  где-то  в
зеленом сукне слезные Гусаковские прошенья. Воры же, едва про  Гусаковс-
кие бумаги проведали, тотчас наняли прохожего сутягу, и тот им настряпал
целую кучу таких же. Их и послали в противовес. Врут-де  Гусаки,  нет  в
Зинкином лугу пятисот пятидесяти, а всего триста пятьдесят. А это черная
зависть их 350 до 550 возвела. Даже приложена была просьба, чтоб наказа-
ли господа судьи непокорных Гусаков за злость и ябеду и за  беспричинное
тормошенье высших властей.
   Нырнула Воровская бумага в зеленое сукно, там и заглохла. А уж  время
прошло. Деды, которые дело затеяли, уж и померли, и травка на их  могил-
ках извелась вся. А писали Гусаки и Воры каждый год по бумаге.  Не  было
выхода из тяжбы, как из горящего дома. Стало от бумаг припухать  зеленое
сукно... Кстати подошло: в те времена, когда третий Александр государил,
выискался человек незанятый. Он бумаги вынул, дело обмозговал и рассудил
так: послать на Зинкин луг двух землемеров из губернии, чтоб обмерили  и
дознались, которая сторона врет.
   Приехали землемеры, поставили вехи и приборы свои по  линиям  Зинкина
луга, стали записывать. Записав, принялись клинья рулеткой обмеривать  и
колышки забивать. Маленькие Гусаковские ребятишки, четверо, в  Мочиловке
купались. Один, самый голопузый, заглянул в трубу - понравилось,  потому
что все вверх ногами стоит. Насмотревшись, спросил у землемера,  который
ему в трубу дал глядеть:
   - А это что?..
   - А это рулетка называется.
   - А она долго у тебя, дяденька?..
   - Рулетка-то? - засмеялся землемер. - Надолго, малец, надолго.
   - А до Таисина дома хватит? - спросил мальчишка, обсасывая палец.
   - И до Таисина хватит... - рассеянно согласился землемер, записывая в
книжку.
   Помчались шустрые ребятишки, как четыре  развых  ветра,  наперегонки,
рассказать матерям, какая у дяденек длинная железная веревка, -  они  ею
луг меряют, и еще труба, в которой все наоборот  стоит.  Матери  сказали
отцам-Гусакам, а Гусаки тут же порешили не допускать обмера.
   - Не допустим! - кричал слепой  старый  дед  Шафран,  стуча  костылем
оземь. Звали его Шафраном за медовый цвет плеши. - Земля  не  ситец,  ее
мерять нечего. Они, может, тыщу намеряют, а на нас штраф за враку  нало-
жат. А намерят меньше, так и совсем ничего нам не останется,  кроме  как
речка - утопиться нам в ней с горя. Не дадим!..
   Не успели землемеры третьего колышка забить, как  увидели:  бегут  на
них Гусаки с косьем да с вилами. Землемерские ноги длинные, как циркуля;
ими только и спаслись землемеры от смерти, но приборы свои оставили, по-
тому что дороже всякого прибора собственная голова.
   Отсюда новое дело началось, об оскорблении должностного лица  в  неу-
рочное для того время. Новую бумагу захлестнуло зеленое сукно,  и  опять
все затихло до поры. Но долго еще служила немалой забавой мальчику Акиму
Грохотову трубка от землемерского прибора. Всем желающим увидеть  баб  и
девок в опрокинутом состоянии, давал он смотреть в трубку, а плату  Аким
принимал всяко: бабками, яблоками, гвоздями и почему-то галчиными  яйца-
ми, которые копил для неизвестных целей. Под конец бабы и девки, завидев
проклятую трубку, стали придерживать подолы во избежание страма, но при-
ток мзды от этого не уменьшался...
   Вдруг, на тринадцатом году жизни, умер мальчик Аким от  черной  оспы.
Трубка пришла по наследству от Акима к Петьке. Петька же зародился  неу-
дачливым игроком, - променял трубку, уже облупившуюся до неузнаваемости,
соседнему Пиньке на четыре гнезда бабок. Пинька был туп как свая в воде.
Он стеклышки из трубки повыковырял гвоздем, трубку же насадил на  палку.
Палку эту отобрал у него отец его Василий, прозванный Щерба, и  употреб-
лял ее, когда отправлялся ходатаем по мирским делам.
   Пинька уже поженился, как и младший брат его. А Василий облунел весь,
а дед Шафран помер, сказав в свой последний час: "стерегите  землю,  ре-
бятки!" - не двинулся ни на вершок спор о Зинкином луге. Все по-прежнему
закашивали Гусаки Воровские покосы и напускали на них скотину. Воры  ло-
вили скотину, приводили во дворы, требовали выкупа за потравы. Один  раз
тридцать голов изловили Воры и постановили взять по рублю с головы.
   А те говорят:
   - Мы на рубль-те пуд хлеба купим.
   А Воры говорят:
   - А мы продадим скотину вашу, гуси адовы.
   А Гусаки:
   - А мы вас пожгем, блохастых. И рожь вам сожгем.
   А Воры:
   - А мы вас кровью зальем!..
   Кончилось потравное дело боем, при чем и бабы и мелкие ребята приняли
участие, - а Воровские бабы драчливы, как куры. Пришлось Ворам отпустить
скотину запусто, так что напрасно окривел в драке Евграф Подпрятов,  бо-
гомол и грамотей, - напрасно потерял ребро вороватый мужик Лука Бегунов.
   ...В военный год порешили Гусаки на большом весеннем сходе в  послед-
ний раз спосылать ходоков к Ворам, не продадут ли хоть четвертинку прок-
лятого луга. Выбран был за главного Василий Щерба, - у него  и  голос  и
рост длинны и остры как шилья, хоть хомуты Васильем шей. Дали в  придачу
Василью пятерых мужиков: двух братьев Тимофеевых - за покойность и  нев-
редность в рассуждениях, да еще Ивана Иваныча, хромого мужа косой  жены,
первого горлана на весь уезд, чем и гордился, да еще для подкрепления на
случай обиды Петю Грохотова, племянника Щербы, и Никиту шорника, челове-
ка русого и медвежьей силы.
   Совпало, что и в Ворах и Гусаках по шорнику было, оба  быковаты,  оба
невозможного размаха, только Гарасим - черный, а Никита - белый.  В  ос-
тальном же как будто передразнить хотел один другого своим обличьем. Ед-
ва завидели Воры враждебное посольство, обиделись:
   - Эк, королей наслали! Да у нас и самих  такие-те  водятся.  Шорником
надумали удивить... Шантрапа ваш Никита, во что!
   Да и попали Гусаки не во благовременьи. Воры на молебствие от  мочли-
вой весны собрались. Поп Иван Магнитов вышел на озимое вымокающее поле в
сопровожденьи мужиков и уже разложил на походном налое  священно-обиход-
ные предметы, приставив к изгороди богородицу и животворящий крест,  как
вдруг заметил: по бездорожному полю люди идут гуськом.
   Гусаки подошли и покрестились для порядка, хоть и слыли за боготступ-
ников, а Щерба разгладил седоватую бороду и выступил вперед:
   - Здорово, мужички. Богу молясь!
   Молчат Воры, уставились кто куда - в чужую спину, в лужу под  ногами,
в богородицыно, небесного цвета плечо. Не ведает смущенья Василий:
   - Дозвольте, мужички, напредь разговор душевный с вами иметь.  А  там
уж вместе помолимся. Мы вам и петь подтянем!
   Тут от Воров Евграф Петрович вышел коротким шажком.
   - Нам с Гусаками разговору нет, - сказал он, кривым взглядом окидывая
тусклое небо, несущееся в неизвестность весны. - Какой нам с вами разго-
вор? Мы гусиного языка и понимать не можем!..
   - А почему бы это и нет? Запрещено, что ли? Аль долгогривый вам наго-
ворил? - пихнул Щерба словом как шилом прямо в Ивана Магнитова, торопли-
во стаскивавшего с себя ризу. И еще крепче оперся Щерба на клюку свою  с
землемерской трубкой вместо ручки.
   - Нет, запрета нам не дадено, - Подпрятов отвечал. -  А  долгогривого
нам не скверни. Мы за долгогривого и постоять можем.  А  лучше  уходите,
пока живы, на собственных ногах. Не вводите нас во грех перед Пречистой!
Мы, когда рассердимся... очень может неприятность выйти!
   - Какой ты фырдыбак стал, Евграф Подпрятов! Мужик ведь! -  вступил  в
речь Иван Иваныч, Гусак. - Али пороли тебя мало по  пятому-те  году?  Ох
жаль, я тебе второго глаза не вычкнул, бесу блохастому...
   Евграф при этом вздохнул поглубже и обернулся ко всему миру, ища  за-
щиты и поддержки, и уже засучивал рукава. Гарасим шорник,  ни  слова  не
говоря, схватился за кол и, выдернув его из земли  легко,  как  перышко,
сделал из него себе подпорку на всякий случай. Братья Тимофеевы на  этот
раз дело спасли.
   Выкатились братья, зажурчали, как два тихих, ровных ручейка:
   - Не серчайте... - взвились жаворонками братья, - вы не  серчайте  на
Ивана Иваныча, мужички! Он у нас с грехом, одним словом игра  природы!..
А мы к вам с добрыми речами пришли, поглядите, эвона, нет у нас за пазу-
хой ножей. Очень мы народ-то тиховатый, главное - простой, как мы  пони-
маем все как есть участвующие дела... - пели братья согласным хором, за-
видя улыбки на угрюмых лицах Воров. - Коне-ешно, Зинкин  луг!..  Зинаида
Петровна была, баринова угодница... с кучером они здесь пороты, конешное
дело, а потом и утопли тута от безвременной любви. Мы вам не  перечим...
одним словом, молчим. Владайте Зинкиным лугом бесперечь!..
   - Да мы и владаем! - сумрачно заметил Гарасим, перенося подпорку свою
из правой руки в левую. Петя Грохотов при этом  только  носом  задвигал,
дожидаясь своего череда. Никита широко и добродушно улыбнулся.
   - Погоди, погоди, Гарася, - пели хитрые братья. -  Не  мешай  яблочку
цвести, чужому глупому разуму высказаться! У  кажного,  миленок,  разума
свое слово есть, а без слова - тогда чурка простая выйдет! Мы вам и  го-
ворим: владайте... потомственно владайте, косите, сушите, наше вам  поч-
тение!.. А только вот, - тут братья разом переступили с ноги на  ногу  и
разом поправили одинакие картузы, - земли-то у вас, эвона! Моря и  реки!
- и братья дружно взмахнули на вымокающее поле рукавами зипунов. -  А  у
нас делянка-те - бороне узко, не пройти! Мы и хотим любовно с вами!..  И
винца выставим, будьте покойны... кажной собачке по чарочке!.. У нас те-
перь самогон гонят очень замечательный, без запаху. А с медком так ровно
мадерца!
   - Кончай, юла, бормотню свою! Мир дедова не отдаст, -  крикнул  резко
Лука Бегунов, мужик с правым веком ниже  левого.  Сам  косноязычный,  он
злился на невиданное красноречие братьев Тимофеевых.
   - На мясо вас продать, дак и то таких денег  не  насбираешь,  сколько
наш луг стоит, - съехидил старый Барыков, протирая рубахой глаз.
   - Мадерцу-то мы и сами тово, тинтиль-винтиль. Вашей не уважит, -  по-
ворочал губами степенный Прохор Стафеев, сельский староста, доныне  мол-
чавший потому лишь, что держал на руках Николая-чудотворца.
   День тот был пустой и склизкий. Низкие облака дымились. Падали  скоса
на Богородицыно плечо крупные капли обманного дождя.  Ветер  охальничал,
залезал мужикам в порты, попу под рясу, бабам под подолы. Знойко было  в
поле...
   - Ну, только ведь вот вопрос, - повысил голос Щерба. - Вы уж лучше  б
продали, клейно бы вышло! Мы ведь вот уж неделю, как скотинку  на  лужок
выгнали!..
   - Уж как ни верти, один кандибобер выходит... - похохотал на  высоких
нотах Иван Иваныч.
   - Да как же это так?.. - визгнула баба бабам. - Как же это так выгна-
ли?!
   - Кнутиками выгнали, касатка... кнутиками! как обнакновенно! -  А  вы
как, оглобельками, что ли? - язвил Иван Иваныч, попрыгивая на  месте.  -
Кнутиком подстегнешь, она и бежит, скотинка-те...
   Гарасим шорник молча вышагнул из толпы.
   - Так, что ли, вы ее подгоняете?.. - спросил он и бешено взмахнул ко-
лом.
   Ивана Иваныча как не бывало, а на его месте стоял, спокойно посмеива-
ясь, Гусаковский шорник.
   - Брось кол-те! А давай так, на любака! - сказал Никита, налету  вых-
ватывая у Гарасима кол. Он бросил кол в сторону и полновесно ударил  не-
согласного своего тезку по ремеслу в грудь. Тот  шатнулся,  тряхнулся  и
быком пошел вперед.
   Они сцепились намертво, обвившись руками, и покачивались, грузно  об-
нимая взмокшую, взбухшую землю. Они кряхтели, точно лез из земли необыч-
ный четырехногий гриб. Сплетенье их стало так  плотно,  а  круженье  так
быстро, что возможно было их различить только по цвету рубах, не  вынес-
ших напряжения тел и ползших клочьями по плечам.
   - Друзьишки, стой прямо... Не выдавайте! - взревел поросячьим  визгом
Иван Иваныч, скача вокруг неподвижного Щербы.
   Друзьишки и без того не дремали. Стороны сходились для свирепого, не-
равного боя, числом шестеро на тридцатерых, зуб к зубу, грудь на  грудь,
как волки из-за волчихи. А земля, черная, вздувшаяся  комьем,  покорная,
требующая семени в себя, томилась и млела под оловянным небом запоздалой
весны.
   Отец Иван, устрашась, наскоро сматывал с себя епитрахиль и вытряхивал
остатки ладона из кадила, когда подбежал к нему дьякон с засученными ру-
кавами и с шестериной в руке.
   - Дозволь, батя... повозиться с ними, а!.. - выпалил он, ворочая пок-
расневшими глазными яблоками.
   ... Вместе с дьяконом у дерущихся остались и  иконы.  Ими  тотчас  же
завладели Гусаки и пустили их в ход. Этим разъярились  Воры.  Они  лезли
плотным скопом на Гусаков, загнанных в крохотную лощинку и все еще  отс-
тупающих, кричали, грозились, взмывали к небу толстые и тонкие кулаки.
   Те, напротив, отбивались молча. Никита все еще не устал ломать  Гара-
сима, а Гарасиму приятно было размять сгустевшую за зиму кровь.  Василью
Щербе очень по руке пришелся посох его с землемерской ручкой, работал он
им как цепом. А Петя Грохотов, хмельной и статный, вдохновенно и легко и
часто невпопад поигрывал костяными кулачищами, смехом скаля ровные  свои
и уже разбитые в кровь зубы. Братья Тимофеевы, наоборот, работали мелко,
всегда впопад, пустого тычка не было, не смеялись, а журчали как два ве-
сенних ручейка. Недаром весенние-то - и каму