одиночку гореть: целые ночи усердничал отломком
сапожного ножа над непослушным дубовым поленом. Плохо слушалось  дерево,
а резал Мишка в посмешище тоски своей розан неестественной  величины.  И
все же, едва вечер, шло само собой его воображенье по заветной тропочке,
между можжевеловых кустов, в пустую землянку Насти.
   Однажды, опять пробуждалась весна, домой вернулся Юда поздней ночью:
   - Все кромсаешь? Ишь, даже и рукава засучил!  -  пошутил  он,  садясь
возле, с недоверием глядя на Мишкино изделие. Мишка не откликался и мол-
ча закурил предложенную махорку. - Семь  пудов  мяса  раздобыл,  да  еще
свинку одну реквизировал! - сообщил Юда. И опять Жибанда не ответил, то-
чил нож на камне, пыхал дымком. - Миша! - заговорил проникновенным голо-
сом Юда, - слушай меня хорошо, Миша. Это ведь я тебе тогда, шапку прост-
релил. Я нарочно так и стрелял, чтоб не убить. Я человек такой, что оби-
ду до конца помню, не могу простить, забыть у меня сил не хватает,  я  и
хотел напомнить тебе! А я открытый человек, я и говорю тебе: меня бойся,
Миша! Наши дорожки узкие, муравейные. И очень я тебя  люблю,  а  укарау-
лю... Разобидел ты меня, Миша, до слез разобидел!
   - Чем же это? - щурясь от дыма, ползшего из самокрутки,  спросил  Жи-
банда и посмеялся.
   - Бабу ты свою проворонил, а другу своему, который как брат  к  тебе,
попользоваться не дал. Очень плохо! Уж у этого  ты  теперь  не  вырвешь,
тю-тю. Я бы и сам мог, без спросу, да без спросу не хочется... Все и де-
ло-то в том, чтоб твое дозволенье иметь. Эх, Миша...
   Жибанда глядел на Юду, так стиснув нож в руке, что досиня  напряглась
какая-то жила вплоть до самого локтя.
   - Вот и теперь обижаешь, - спокойно сказал Юда и покачал  головой  на
нож. - А ударить ты меня все равно не ударишь... нельзя  брата  прямо  с
лица бить! Хуже потом для тебя же будет, потому что ты человек совестли-
вый, я знаю.
   - Уйди ты, Юда, куда-нибудь... хоть на минутку уйди,  -  с  волненьем
попросил Жибанда, кривя лицо, точно глотал горькое и противное.
   - Не могу уйти, поколь все не выскажу. Баба твоя, прямо скажу, пустя-
ковая. Только кажется, будто есть что-то в ней. Мы таких по прошлому го-
ду... А теперь-то я, может и не стал бы, если ты хочешь знать!  Конечно,
как бы лампадочка в ней, затушить лестно... Э, да что там!
   - Да уйдешь ли ты, чортово дупло!? - завопил Мишка, вскакивая.
   Юда все стоял, глядел на дубовый розан, обдергивал поясок.
   - Уйду, да... - грустно сказал он. - Пойду, начальнику твоему  скажу,
новости передам. На станцию я вчерась заходил. Мы-то вот и не знаем еще,
а там уж все... Броненованного поезда ждут  завтра.  Комиссаром  смерти,
вишь, его кличут! - и Юда тихо рассмеялся такому небывалому слову. - Ну,
а ты чего? Ты не горюй, Миша. Не вечно ж нам тут сидеть! Да-кось, я тебе
махорочки отсыплю... вот в эту хоть посудинку! - и он горстями стал  на-
сыпать махорку в резной тот цветок, над которым четыре ночи  протосковал
Мишка.
 
   XIX. Антон.
 
   Брыкин был щелью, сквозь которую вытекали известия о барсуках в уезд.
Но щель заткнули, и даже слухи смолкли. Шло время, набухали почки на де-
ревьях, шумела теплынь в телеграфных столбах, почти  обсушились  дороги.
Тут удар: барсуки скувыркнули с насыпи поезд, шедший с продовольствием в
уезд. Не прошло дня, новое: барсуки пьянствуют под самым городом, в быв-
шем монастыре. Еще через день опять: барсуки, числом шестьдесят человек,
с песнями прошли по главной улице уезда и скрылись в неизвестности.
   Теперь уже ежедневно, даже вошло в привычку, рассылал Брозин  тревож-
ные, призывающие жалобы. Не было уже в них никаких словесных  украшений,
а один сполошный вопль тонущего в бурных водах половодья. Поэтому в  гу-
бернии вняли наконец Брозинским призывам. Из губернии был послан товарищ
для обследования. Этот налетел как буря, дал Брозину нагоняй за  несооб-
разительность, даже пригрозил сместить. После того товарищ отправился на
мотоциклетке в Гусаки, дабы на месте вникнуть в корень всего дела. Одна-
ко до Гусаков он не доехал, расследования не произвел. Барсуки, осведом-
ленные теперь обо всем, протянули  через  дорогу  проволоку,  скрученную
впятеро, как раз на уровне шеи. - Мотоциклет,  прокатя  после  того  еще
несколько сажен, завяз в ольховнике, пугая  необычным  треском  вечерних
воробьев, безмятежным чириканьем встречавших весну.
   Весть о гибели товарища была последней, которую прошумели телеграфные
провода. На другой день провода оказались перерезанными. Это всколыхнуло
губернию. За подписями более  действительными,  чем  незначительное  имя
Брозина, было послано сообщение в центр. И не прошло дня, как уже, минуя
станции и полустанки, гремя сталью на стрелках, несся  поезд  туда,  где
маячило угрозой бунтовское имя Семена Барсука.
   Поезд прокатил мимо остатков разбитого эшелона, лежавших под насыпью,
в грязно-талом снегу, и остановился на станции, с которой когда-то  ехал
женихаться в Воры Брыкин. На станции еще с утра ждали прибытия каротряда
сам Брозин и председатель уездного исполкома. Имя приезжающего  товарища
было уже связано в их представлениях с понятием о спокойной воле и твер-
дой неустрашимости, - то, чего как раз не доставало Брозину. Знали Анто-
на как и неоднократного укротителя многоразличных бурлений, ждали не без
некоторого смущенного волнения.
   ...Закатывалось солнце. Его косые, ленивые лучи равномерно ложились и
на вылезший из-под снега песок насыпи, и на дальний бурый лес, и на  об-
лезлые стены станционных строений, - сообщая всему тому блекло-оранжевый
отлив. Блестело оранжевое же в рельсах, убегавших, в  холодную  весеннюю
тишину, блестело в четких паровозных частях, шипящих, дымящихся, истека-
ющих смазкой. Поезд был не бронированный, Юда солгал, но паровоз был хо-
роший, чудом уцелевший от паровозной чумы. Пятнадцать новехоньких теплу-
шек и один пассажирский вагон не составляли для него какой-либо обузы.
   Брозин стоял на открытой платформе вместе с предисполкомом, рассеянно
наблюдавшим, как из теплушек выскакивали Антоновы люди, и глядел на неб-
ритую, впалую, с обвисшим усом,  щеку  предисполкома,  также  окрашенную
светом опускающегося солнца. Огромный простор лежал вокруг,  и  весь  он
трепетал, казалось, животворным весенним вольным духом. - Брозину  стало
прохладно в кожаной тужурке.
   - Сергей Семеныч... - позвал он предисполкома, - зайдем,  что  ли,  в
вагон к нему... знакомиться, а?
   - Так ведь он выйдет сейчас... стоит ли? - неопределенно  переспросил
предисполком, пощипывая редкие волоски своей бородки. -  Он  повернул  к
Брозину скулатое мужицкое лицо, осветившееся оранжевым, - защурились ма-
ленькие и грустные его глаза. - Что тебе в нем? Центровик как  центровик
и ничего боле!..
   - Ну, так что ж! - попетушился Брозин и попросил папироску, но  папи-
рос у предисполкома не было. - А большого, знаете,  размаха  человек.  В
губкоме его очень хвалили, - пыхнул воображаемым дымком. -  В  Самаре  в
неделю справился! - видно было, что он гордится  приехавшим  Антоном.  -
Поболтаем там с ним, а? - кивнул он предисполкому, но тот все глядел, не
моргая на мутневший диск солнца, покидавшего на ночь его уезд.
   - А ну и пойдем пожалуй, - нехотя согласился он, затопорщив  брови  и
отрываясь от солнца. Он еще шире распахнул свой полушубок. - Жарко  ста-
новится, - сказал он. - Пойдем, пойдем... я не отказываюсь, - уже  охот-
ней предложил он и пошел.
   Люди галдели и топтались на защебененной  платформе.  Один  какой-то,
рослый и в шапке-кубанке с красным верхом, дружелюбно мял другого, латы-
ша, крупного, невозмутимого, стоявшего как гора супеси, - обхватывал  за
плечи, за шею, силился пригнуть к земле. Остальные стояли кругом,  задо-
рили, шутливо советовали гнуть ниже, обхватывать плотнее. В стороне нес-
колько хозяйственных - щепой и мокрой соломой разводили огонь под чайни-
ком, висевшим на штыке; штык был вбит в дерево, уже облепленное  молодой
листвой. Хозяйственники внимательно  проводили  глазами  предисполкомова
спутника, побежавшего вперед.
   - Машинка-то уж больно мала у вас, скудна... -  сказал  предисполком,
кивая на чайник. - Не хватит на всех-то!
   - Нам эта машинка три похода выслужила. Колчака с нею били, -  сказал
один, глядя себе за пазуху, за оттянутую гимнастерку. Он поднял глаза на
остановившегося возле него предисполкома, и  оба  засмеялись:  маленький
сидел на доске, оторванной неизвестно откуда.
   - Она ненужна там, валялась... - оправдался маленький, плотнее усажи-
ваясь на доску, о которой намекал. - Без дела торчала...
   - То-то, без дела! - сказал предисполком и пошел дальше.
   ... Они поднимались на площадку пассажирского  вагона,  их  остановил
часовой, потребовавший документы. Брозинские щеки зарумянились, и  пока,
целых три минуты, искал в карманах какой-нибудь бумаги, ощущал  особенно
ярко, что он совсем не страшный, а даже маленький во всем  том  урагане,
который приходит внезапь и глубоко разрыхляет слежавшиеся, обесплодивши-
еся слои. Первым проходя в вагон, он вдруг сгорбился и оглянулся на пре-
дисполкома; тот уже застегнул на все крючки  свой  нагольный  полушубок.
Что-то поняв, Брозин хотел сделать то же самое, но запутался  в  пугови-
цах, застегнул как-то вкось, опять расстегнул, смутился и тут увидел Ан-
тона.
   Перегородки в вагоне были убраны. Было пусто и  просторно.  Оранжевые
блики на стене, падавшие в окно, служили  ныне  единственным  украшением
неприютного Антонова жилища. У задней стены низкая дощатая койка на  по-
леньях была постлана серым одеялом, с каемкой. Два окна забиты  досками,
одно сверх того завешено полосатой матрасной тканью, по четвертому звез-
дами разбегались трещины, имея центром дырки от пуль, - все  говорило  о
долгих и опасных мытарствах, вынесенных вагоном в путях товарища Антона.
Стоял еще стол возле койки, на нем лежала бумага, и,  почему-то,  горела
свечка - пламя ее, еле приметное в солнечном блике, качалось.  Ни  книг,
ни хлеба, ни оружия не лежало больше на столе: даже газеты  отсутствова-
ли. Сам Антон, оранжевый от солнца, несмотря на зеленую гимнастерку, не-
подвижно стоял возле пятого по счету, пыльного и  немытого  окна  и,  не
моргая, кажется - исподлобья, глядел на  расстилавшиеся  вокруг  станции
дымчатые, оранжево-голубые пространства.
   - На виды наши любуетесь?.. - улыбчато сказал Брозин,  ощутив  прилив
бодрости, потому, что справился наконец с пуговицами прежде, чем  увидел
его Антон.
   - Здравствуйте, товарищи, - не сразу произнес Антон и  сделал  шаг  к
вошедшим, а Брозин сразу заметил, что приезжий хром.
   - Вот... погреться зашли! Замерзли как два цуцика... - улыбаясь, ска-
зал Брозин и тотчас же упрекнул себя за некую неискренность тона. -  Хо-
лодно у нас тут! Весна наша не особенная... - и искал папирос на Антоно-
вом столе, но папирос там не было. -  Чего-нибудь  курительного  нету  у
вас?.. - заикнулся он, стремясь придать себе простоту и общительность  в
глазах Антона, но курить ему уже не хотелось.
   - Это ты и есть здешний председатель? - не  без  любопытства  спросил
Антон, охватывая Брозина коротким взглядом.
   - Нет, не я... Это вот он! - испугался чего-то Брозин и  обернулся  к
предисполкому. Тот стоял в тени, глядя на горевшую без смысла свечу.
   - Ну, здравствуй, - сказал Антон, подходя к предисполкому. Тот поднял
глаза и в них стоял вопрос. - Что это вы тут бедокурите?..
   - Мужики! - вздохнул предисполком и переступил с ноги на ногу.
   - Мужики, чего вы хотите! - повторил сбоку Брозин. - В хвосте револю-
ций, товарищ! Возьмите вот хотя бы французскую... Например, Вандея!
   - Ты что ж, в газете местной работаешь? Пишешь, что ли? - прервал уже
без всякого любопытства Антон, глядя в пуговицу Брозинской куртки.
   - Статейки иногда... работы много! - заторопился Брозин и  ждал,  что
Антон спросит его о месте службы, но Антон не спросил.
   - Будь добр, пойди, позови сюда начальника станции, - не меняя  тона,
попросил Антон, все глядя в несчастную пуговицу. - Найди и приведи...
   - Часовому сказать?.. - поправил вопросом Брозин.
   - Как же часовому? Часовой, значит ему на часах и стоять. Ты сам сбе-
гай! - убедительно проговорил Антон и отвернулся к предисполкому. -  Са-
дись вот тут, поговорим давай... - Антон указал на койку по которой раз-
леглись теперь рябые оранжевые полосы - Кури, если, хочешь, -  сам-то  я
не мастак по курительному делу. Так, на всякий случай, имею... - и  дос-
тал из корзиночки, стоявшей под койкой, уже распечатанную пачку папирос.
- Это тебя Сергеем зовут? Ну-к, вот тебе Никита кланяться наказывал,  он
теперь там у нас по военному делу орудует... Помнить велел!.. Сам-то  из
мужиков, что ли?
   - Да, я здешний. Да ведь и Брозин здешний... вы напрасно на него  да-
веча напустились. В нем маштаба, конечно, нет, мужиков опять-же не  зна-
ет! а так, вообще, он хлопотливый, преданный, ничего... - конфузясь, го-
ворил предисполком. - Я-то на крахмально-терочном тут работал...
   - На крахмальном... - Антон помолчал. - Патоку-то ведь там же выделы-
вают? Я вот кстати, - начал он, усаживаясь плотней и разглаживая  обшлаг
гимнастерки, - давно интересовался... Картофель после варки... что там с
ним делают? Мнут, что ль, его как?
   - Да его и не варят совсем... - полусмущенно улыбнулся  предисполком,
стряхивая на пол пепел с папироски. Он недоверчиво заглянул в лицо Анто-
на, но там не было и тени какого-либо заигрыванья. - Такое  корыто,  как
бы винт посреди... он картошку моет и проганивает.  А  потом  в  валеру!
Там...
   - А валера это что?.. - слушал Антон.
   - Валера-т? Ну, чан такой, аршин шесть впоперек, - и опять усмехнулся
предисполком, и опять машинально стряхнул табачный нагар. - А потом  ва-
кум-аппарат... туда, конечно, серная кислота прибавляется...
   - Для чего?
   - Как для чего? - простодушно удивился вопросу  предисполком.  -  Для
производства!..
   - А, - сказал Антон и как будто тоже усмехнулся. - Ну, серная  кисло-
та...
   - Да вот, серная кислота... У меня вот до сих пор ожог от нее.  Брыз-
нуло как-то, чорт ее знает...
   - И у меня вот тоже ожоги были на руках... только у меня не  от  сер-
ной! - вскользь заметил Антон.
   - Так ведь это часто у нас чего-нибудь выходит! У меня вот братеня  в
этой самой валере замотало. Он полез чистить валеру-те, а там весла  та-
кие, картошку с водой мешают. Мастер спьяна пустил машину, ну братеня  и
начало хлестать! Как чиркнуло по ногам, он так и перкувырнулся... Его по
голове тогда... Он опять первернулся, и опять его по голове. Обрубок за-
место парня вытащили! - предисполкому становилось говорить гораздо  лег-
че, чем в начале. Он удивился и опять заглянул Антону в лицо.
   Тот был широк в плечах, и всего его,  угловатого,  плотно  охватывало
зеленое сукно. Солнце падало на коленку ему, она была широка, со  впади-
ной; чашка была ниже и сильно выдавалась вперед. Лицо Антоново было  се-
ро, точно всю жизнь в сумерках прожил.
   - Много вас там работало? - спросил Антон, и, хоть был строг его воп-
рос, не было от него холодно.
   - Да нет... около сотни что-нибудь. Да нет... и сотни не  выйдет!  На
крахмальных ведь только по осени и работа, когда картошка. Да и как ска-
зать, мужики ведь работают. Вот нас оттуда только трое и вышло!..
   - Но ведь и другие заводы есть? - спросил Антон.
   - Как же! - дернулся  вперед  предисполком.  -  Пеньковых  есть  два,
льнопрядилка еще... Маслобоек вот четыре цельных!
   - Лесопильный еще... - спокойно вставил Антон, снимая пылинку с  гос-
тева колена.
   - Это какой лесопильный? - удивился предисполком.
   - Да Егоровский-то!
   - А! да ведь сгорел Егоровский-те!.. в позапрошлом году сгорел,  -  и
виновато поиграл пальцами. - А вы что, бывали у нас раньше?
   - Приходилось, - неопределенно отвечал Антон и отошел к  окну.  -  Ты
меня зови на ты, я не люблю... - прибавил он уже от окна.
   Вечер уходил. Оранжевые полосы лениво ползли по  вагону.  В  соседней
теплушке пели, - в припевы, пламя на столе начинало дрожать: песня  была
громкая, задорная.
   - Там что... Суския виднеется? - спросил вдруг  Антон,  показывая  на
белую, в меркнущих потоках солнца, церковь.
   - Не-ет, это Бедряга! - поправил предисполком.
   - Ну да, конечно! Суския же потом... - чуть заметно смутился Антон.
   - Нет, сперва будет Рогозино, четыре версты... а потом уж Суския.
   - Верно, верно... - и Антон, впервые за все время разговора, улыбнул-
ся. Улыбка у него была какая-то губная: улыбались одни губы,  глазам  же
не было никакого дела до губ, у них было свое занятие - глядеть.
   Тут щелкнула ручка двери, вошел Брозин, а из-за спины Брозинской выс-
матривало красное потное лицо. Брозин был роста высокого, и даже,  пожа-
луй, чересчур. А потное лицо сунулось вперед, но попало в пучок лучей  и
тотчас же пугливо откинулось назад.
   - Иди сюда, поближе... вот сюда иди! - сказал Антон, не  двигаясь  от
окна. - Это ты начальник станции?..
   - Нет... я помощник, - взволнованно отвечал тот, отрицательно покачал
головой и взмахнул фуражкой. Руку с фуражкой он держал вдоль тела,  пра-
вую руку держал на ремне. На пальце его блестело обручальное кольцо.  Он
был в синей ластиковой рубашке, но холодно ему, очевидно, не было.  -  А
начальник где? - поморщил лоб Антон и почесал руку выше кисти.
   - Уехал-с. Телку поехал-с случивать... Хотел заодно уж и к жене  зае-
хать, у них там жена живет-с!
   - А звать как? - спросил Антон, отходя к столу, где бумага.
   - Жену-с? - покосился потный на предисполкома.
   - Не жену, а этого вот... начальника твоего.
   - Его Аркадий Петрович, а жену...
   - Да нет, не то! Я фамилию хочу узнать. Какой он мне  Аркадий  Петро-
вич!. - без тени раздражения оборвал Антон, наблюдая, как при каждом ды-
хании помощника двигалась заплата на его рубашке над ремнем.
   - Усердов ему фамилия. Аркадий Петрович Усердов!  -  почти  выкрикнул
помощник, изнемогая от самых различных ощущений.
   - Не больно усерден... - холодно сказал Антон, приписывая  что-то  на
узкую полоску бумаги, уже исписанную на две  трети.  Кстати  он  затушил
свечу. - Ты будь добр, не отводи меня на запасной. Ночью я съезжу в  гу-
бернию, а уж утром... там уж твой гость! И потом, там в паровозе  неисп-
равно что-то... Сделай услугу, поправь до ночи. Там тебе  машинист  ска-
жет, что, - и только тут заметил: - а кольцо где же? вот что на  руке  у
тебя было!
   - Снял-с! - с вытаращенными глазами и в ужасе прошептал помощник.
   - Зачем же ты снял кольцо, чудак ты, я ведь не украду...  -  неприяз-
ненно улыбался Антон.
   - Обручальное-с! Может, думаю, не понравится. Я и снял-с...
   - Ты сколько лет на этой дороге служишь? - строго спросил Антон.
   - Пятнадцать... - совсем тихо сказал помощник, и заплатка на его гру-
ди задвигалась быстрее.
   И снова комиссар Антон глядел в окно. Солнца уже не было. Зайчики  на
стенах потухли. В вагоне сразу наступили сумерки. Брозин склоняясь к уху
предисполкома, убеждающе шептал что-то.
   - О чем это ты?.. - обернулся Антон.
   Предисполком жевал папироску, потом наклонился и взял  свою  шапку  с
койки.
   - У нас вчера беда тут случилась... - он поморщился. - Товарищ из гу-
бернии... поехал в Гусаки, село у нас такое!.. Ну, а  барсуки  проволоку
протянули. Так вот труп его сейчас привезли... Приказ  был  доставить  в
губернию.
   - Может быть... - вкрадчиво вскользнул Брозин и в  голосе  его  прос-
кользнула большая искренняя убежденность. - Я вот тут  предлагал...  ми-
тинг бы устроить по этому поводу, а? Я бы мог выступить, потом вы, да  и
он тоже... Здорово укрепило бы ваших, а?
   Антон будто и не слышал.
   - Пойдем, сходим к нему, - сказал он, не выделяя слов, и пошел в угол
накинуть на плечи шинель. - Он где?
   - Там, за платформой, у дороги... - почти шепнул Брозин.
   Они вышли из вагона и перешли платформу. Горели костры  под  насыпью,
толклись у походной кухни люди. В небе, еще не утерявшем голубизны, сия-