м на Семенову шутку.
   - ...вышел до ветру, гляжу - чернота в снегу, за кустком, - продолжал
Подпрятов, недовольный, что его прервали. - Подошел, человек. Я его  тут
пихнул ногой маленько, он тут и отвалился. Лежит - и все. Я взглянул,  а
это он и есть. Конечно, вонь тут от него...
   - Вот, ребята... - начал Семен, держа бороду рукой.
   - Земляки! - быстро прервал его Мишка Жибанда. - Может, нам его и без
суда кончать?.. Кому суд, а кого и прямо на сук. Полевым судом его, а?
   - Зачем! Обсудить надо, - сказал, сопя,  Ефим  Супонев.  -  Не  горим
ведь!
   - Вот я и хочу сказать... - овладел вниманьем барсуков Семен. -  Бры-
кин предатель, за то его и судим. А  я  предложил  бы  ему  снисхожденье
дать, раз он не бежал... - говоря, Семен старался поймать блуждавший те-
перь взгляд самого Егора.
   - Ну, это уж совет зеленых атаманов порешит, - неуловимо дразня Семе-
на, сказал Юда.
   - Конешно, чего тама? - сказал бородач в углу.
   - Миром! - сказал Прохор Стафеев.
   - Не спеша, ребятки, надоть... не спеша! - егозливо выступил приятель
бородача и зачем-то поплевал на руки.
   - Допрос, значит, можно начинать, товарищи? - спросил Мишка.
   - Да уж путлять нечего. Не ужинали еще, - сказал  угрюмо  Гарасим,  и
как только он сказал, все хором вздохнули.
   - Начинай, - сказал Семен, а все сразу поняли,  что  и  без  Семенова
позволенья все равно начался бы допрос.
   Жибанда нагнулся к Брыкину и шевельнул его за плечо.
   - Ну, встань, - сказал он спокойно. - Садись  вот  на  обрубок,  -  и
ждал, все еще согнувшись над Брыкиным.
   Тот пошевелил головой и застыл в прежнем  оцепененьи.  Тогда  Жибанда
вскинул бровью, поднял Брыкина с пола и посадил на круглое комлевое  по-
лено, стоявшее посреди зимницы. Брыкин качнулся и стал  падать  с  него,
как неживой.
   - Попридержи, - грубо сказал Жибанда ближайшему.
   Ближайшим оказался Гарасим-шорник. Он послушно вытянул  руку  и  взяв
Брыкина за волосы, держал так, вертя Брыкинское лицо то к  свету,  то  к
тому, кто задавал вопрос. А лицо Егорово было безжизненно, только  шеве-
ленье губ его, растрескавшихся и изломанных, показывало, что еще тлеет в
нем чадный уголек сознанья.
   - Не держи за волосья-те! Под руки  подержи...  -  заметил  брюзгливо
Стафеев.
   - А я ему кресло, под руки-то держать? -  огрызнулся  Гарасим  и  еще
сильнее поддернул Егора за волосы. Темная сила, которой светился Гарасим
в ту минуту, была столь велика, что никто не посмел  остановить  его,  а
Брыкинское лицо продолжало висеть в воздухе, как белая страница, на  ко-
торой уже написан был приговор барсуков.
   - Ну, что ж, начнем теперь, - вздохнул Жибанда и помолчал,  почесывая
ногтем выбритый подбородок. - Ты, Брыкин, слышишь меня? - он  озабоченно
глядел на шевеленье Брыкинских губ. Опять помолчав, он  вдруг  приблизил
свое лицо к Брыкинскому и почти прокричал в упор: - комиссара Половинки-
на кто отвязал... ну?
   Лицо Брыкина постепенно оживлялось, точно спрыснули его живой  водой;
тень румянца затемнила место над правой бровью и левое,  странно  заост-
рившееся, ухо. - "К свету, к свету его поверни..." заворчали барсуки,  а
Мишка внимательно наблюдал оживленье Брыкина по движеньям его губ.
   - Марфушка босонога! - неожиданно громко прокричал Егор,  выпрямился,
открыл глаза, но снова закрыл их, ослепленный печным огнем.  Жизнь,  то-
ропливая и суетливая, радостными струйками забегала  в  несогласных  еще
между собою мускулах его лица. Брыкин крикнул, и барсуки засмеялись нео-
жиданности. - Марфушка! - еще раз крикнул Брыкин и вырвал голову из  Га-
расимовой руки. - Я ее в кустах  подслушивал...  в  клоки  хотел  стерву
изорвать! Она ему, товарищи: женись, говорит, на мне, развяжу тогда... -
Глаза Брыкинские блестели, он захлебывался своими, стремительными,  сло-
вами и радовался тем, которые еще предстояло сказать: каждое слово удли-
няло срок его существования среди живых. Он как бы вырывал каждое  слово
от себя самого, ценою себя самого покупая клочок жизни. Щедрость его бы-
ла беспредельна... - Он и говорит ей: развяжи, тогда женюсь! А она:  на-
питы, говорит, запитотьку... - Брыкин, подражая Марфушке, даже  и  лицом
передал выражение Марфушкина лица. - А он говорит: так ведь у  меня  ру-
ки-то связаны, как же я напишу?.. ты развяжи сперва, я потом  напишу.  А
она: нет, тперва напиты! Уж я, батюшки мои, хохотал, вот хохотал... шта-
ны стали мокры! - и, весь передернувшись как в судороге, Брыкин с  видом
какого-то безумного вдохновенья смотрел на барсуков, но никто не  глядел
на него.
   - Ладно... - оборвал его Жибанда тоном, зачеркивающим всю искренность
Егорова показанья. И опять качнулся Брыкин на  своем  чурбаке,  и  опять
шепнул Жибанда Гарасиму: попридержи, чтоб не съехал. - Ну, а потом  Мар-
фушка сказала ему: ты голый... и убежала. Так? - спросил Жибанда, щурясь
и крутя усы.
   - Так... - пошевелились Брыкинские губы.
   - А потом ты вышел и отвязал комиссара, - жестко вычитывал Жибанда. -
Как же ты его отпустил? ведь он же жену твою взял!
   - Полжизни у мене утащил! - жалобно прокричал Брыкин.
   - И как же, без уговору ты его отпускал? - осудительно качнул головой
Жибанда, дотрогиваясь пальцем до Брыкинского лба. Брыкинский взор  отра-
зил испуг, сжатые губы - нехотение говорить.
   В зимницу входили новые, становились в круг же. Тишина не нарушалась,
но когда Настя пробиралась сквозь плотное кольцо барсуков, побежали  шо-
потки, а Тешка, Юдин прихвостень, вздохнул громко и  насмешливо,  толкая
Евграфа Подпрятова в бок:
   - Эх, леденистенькая... куснуть ба!
   Подпрятов не ответил.
   - Значит, товарищи, выяснено... - голосом покрыл всех  Мишка:  -  ...
Брыкин отпустил комиссара по уговору. Что-де, вот, отпускаю  я  тебя,  а
когда барсуков крошить станут, так ты меня выпустишь. Как,  вина  доста-
точная, товарищи?..
   - Достаточная... хватит!
   - Чего его мучить зря?..
   - Жрать хотца. - Такие раздались возгласы отовсюду.
   - Погодите, погодите... зеленые атаманы! - с неуловимой дерзостью ос-
тановил их Юда и протискался вперед. Общее внимание приковалось теперь к
нему, а он глядел на Мишку, взглядом требуя согласия на  что-то.  Мишка,
весь багровый от негодования, чесал себе правую щеку, а левую руку, сжа-
тую в кулак, держал вдоль тела. Юда выжидал, а Брыкин  опять  стал  осе-
дать, точно окончательно сломался тот стержень, на котором держалось его
человеческое достоинство. Гарасим переменил руку и опять поддернул  Бры-
кина вверх.
   - Скоро, что ль, вся рука затекла, - недовольно сказал он.
   - Счас, счас... Я вот жду, - сказал Юда тихо. - Миша! -  прибавил  он
еще тише, - я жду! - И все видели, как Мишка отрицательно покачал  голо-
вой.
   Из печки вывалилась горящая ветка и чадно горела на  железном  листе,
набитом перед печкой.
   - О чем это ты, Юда? - спросила Настя, и голос ее дрогнул. Она  вызы-
вающе смотрела на Юду, но Юда не ответил и стоял, играя серебряным  под-
веском пояска и глядя в стену грустными глазами, точно спрашивал  совета
у стены.
   А уже был брошен последний камень осужденья в Брыкина. Все,  лежавшее
втуне на памяти у барсуков, дружно обнажило свои смыслы,  остриями  нап-
равленные в Егорово имя. Вспомнилось, как пропадал он днями в долгих от-
лучках, а потом хвастливо угощал папиросками соседей  по  землянке.  Как
однажды, зайца приняв за человека, убежал в лес, и разговаривал  с  зай-
цем... И сам Жибанда только тут сообразил о  проскользнувшем  мимо  него
Брыкинском лице в незабываемую ночь похода на Гусаков. - Сам Егор уже не
слышал ни отдельных возгласов барсуков, ни  точных  и  упорных  вопросов
Юды, которыми тот предварял свой последний удар. Расслабленное  сознанье
Брыкина окутывалось дремой. Он открыл глаза и увидел тихие,  мягко  мер-
цавшие из-под ресниц глаза Юды. Но они жгли его и побуждали к действию.
   - Братишки... - задыхаясь и всхлипывая, вскочил с обрубка своего Бры-
кин с открытым ртом. Он делал руками движенья,  точно  играл  в  жмурки,
точно не видел уже ничего вокруг себя и ловил наугад.  -  Братишки...  А
ведь Петьку-те Грохотова это я убил!! Не он, не он, а я ...я! -  и  всем
телом вытянулся в жест, указующий в молчащего Семена. - Не он...  Как  я
уехал в лес, топор забыл. Я и воротился задворками, меня  никто  не  ви-
дал... А лошадь в Бабашихином оставалась. Дома взял топор, побежал рожью
назад, к Бабашихину-т... А как бежал рожью-те, тут и увидел во ржи:  му-
жик на Аннушке... Я и махнул тут топором-те... да все  рожью,  рожью,  в
лес! Рожь-те присмята была... черная тужурка на ем... со ржи  пыль  нес-
ла... Я-то думал, что Половинкин попал, а не Половинкин!.. на топорище-т
и осталась кровь... - он кричал все пронзительней, мечась по зимнице,  и
барсуки расступались, уступая Брыкину место для последней суетни.  -  Не
он!.. Ограбил ты меня, Семен Савельич!.. Все ты у меня взял, все...  от-
дай, отдай мне! - рыдал Егор, цепляясь и руками и зубами за Семена. Было
нехорошо смотреть на него в ту минуту, как и  на  Семена,  отпихивавшего
Брыкина и коленами и кулаками.
   Барсуки из чувства стыда за Семена молчали и никто не бросил в Семена
на этот раз осудительного слова. Некоторые из барсуков отвернулись даже,
только Юда, стоя близко, не сводил глаз с ползавшего Брыкина, точно под-
бирая минуту, когда остановить этот невозможный для слуха и зрения  Его-
ров исход.
   - Сеня, молчи... ничего! не упади... не упади только... - жарко  шеп-
тала Настя, уже не скрываясь от барсуков. - Твердо стой. Бей, делай  что
хочешь... не стой так, ну!
   И Семен выстоял.
   - Ну, летучая, как же про него порешим? - спросил он, с  лицом  почти
спокойным.
   - Чего ж его мытарить! - недовольно сказал Федор  Чигунов,  глядя  на
ноги Семену. - Нехорошо даже.
   - Даже есть расхотелось! - удивленно вздохнул Петька Ад, весь в поту.
   - Сам себя человек губит... и никто его не губит, а  сам  доходит  до
всего, - поворчал Стафеев.
   - Распорядись, Миша! - заключил Семен и пошел вон из  зимницы.  Настя
пошла за ним.
   - Дело поправимое... - намекающе шепнул Юда ему, проходящему мимо.
   - О чем это он гнусит?.. - замедлил шаг Семен, медленно повертывая  к
нему лицо.
   - Иди, иди... я потом скажу тебе, иди! - просительно шептала Настя. -
Я приду скоро, ступай!
   ...Тешка и Федор Чигунов подхватили под  руки  ослабевшего  от  крика
Брыкина и повлекли вон из зимницы. На снежных ступеньках лестницы,  сво-
дившей в зимницу, растолкал барсуков Петька Ад.
   - Товарички, а товарички... Дозвольте ему, а? покурить, а? - торопли-
во забормотал он, готовый к тому, что его осмеют,  ударят,  прогонят.  -
Егор, а Егор... - почти умоляюще залепетал он, тряся Брыкина за плечо. -
На, закури! На, завтра уж не закуришь, на!..
   Он старательно натряс из кармана две щепотки махорки, все свое табач-
ное богатство.
   - Бумага у меня есть, счас дам... - сказал Юда и  хлопнул  Петьку  по
спине. - Вот дрянь... А утром я просил, так не дал!
   Барсуки теснились кругом, тайком друг от друга наблюдая, как,  присев
на мокрый, растоптанный снег, старался Егор завернуть бумажку.
   - Дай уж я тебе сверну... - выступил Дмитрий Барыков. - Ишь,  руки-те
у тебя!..
   Он ловко сделал самокрутку и вставил ее Брыкину в рот.  Лука  Бегунов
поднес огня. Егор курил порывисто, давясь  дымом,  глотал  жадно,  точно
вместе с дымом хотел заглотнуть как можно больше и сумеречного этого не-
ба, и снега на деревьях, и самых деревьев.  Заметно  было,  что  притор-
но-едкий дым махорки был ему отрадней и нужней холодного широко-снежного
воздуха. Так, в молчаньи, прошла минута.
   - Ну, хватит с тебя, - твердо и значительно сказал  Юда  и  уверенным
щелчком выбил тлеющий табак из Егоровой самокрутки...
 
   XVIII. У Насти в плену.
 
...огонек упал в снег и затух. 
   По скользким тропкам, еле приметным в сумерках, Настя побежала  отыс-
кивать Семена. Стояла оттепель, снег стал вязок, и  даже  на  утоптанной
дорожке проваливался след. Чудилась капель, - таким звуком  был  напитан
воздух.
   Она нашла Семена на том пне, куда, она знала, ходил  Семен  в  минуты
участившихся упадков. Чутьем догадавшись, что он тут, она подходила  ос-
торожно, точно боялась спугнуть свою  добычу  шорохом  задержанного  ды-
ханья. По звуку ей показалось даже, что Семен плачет, но это было невер-
но: обманчивы сумеречные шелесты леса.  Настя,  вытянув  шею,  старалась
рассмотреть его и сломала сучок, на который поставила колено.
   - Это ты? - спросил, не оборачиваясь, Семен.
   - Да.
   И почти одновременно с этим он ощутил властное и спокойное  прикосно-
венье холодной Настиной руки.
   - Ты - не надо. Все равно уж теперь. Ну, о чем  ты?  -  и  продолжала
гладить его по щеке, любовно и утишающе.
   - Проиграли мы, Настя, - неуверенно сказал он и не гнал ласкающую ру-
ку. - Расползлись... Подкрепленье обмануло.
   - Рано еще. Вот весна придет, по весне и разольемся. В Бедряге, гово-
рят, опять замутилось... - выдумала Настя наугад.
   - Не в том, не в том, - раздражился Семен и  вдруг,  откинув  Настину
руку с лица, встал: - ну, что ж, пойдем куда-нибудь! -  предложил  он  с
грубой понятностью.
   - Ну да, конечно, - заволновалась Настя и уже влекла его за руку  ку-
да-то вдоль опушки, по рыхлому, глубокому снегу, а сама  гнала  от  себя
неотвязчивую и горькую догадку о Семене. Вдруг она обернулась и загляну-
ла ему в глаза: - о чем ты думал сейчас, скажи?
   - Не скажу, - и Семен, взяв за сучок, отряс от снега можжевел, стояв-
ший возле них. - Палка хорошая выйдет! - вслух подумал он про можжевел и
прибавил Насте: - не о тебе только...
   - Ты о Мишке думал, я знаю. Думаешь, уйдет? Нет, - сказала  она  уве-
ренно. В небе выкатывались звезды, подмораживало. - Мишка весь мой... Ты
лучше за меня держись - она, кажется, смеялась. - Вот в Юде  теперь  все
дело, он мутит. А Юду убить можно... - они опять шли, а Настя раздумчиво
обсуждала выходы, которые оставались.
   Так они дошли до сторожевой землянки. Уже  стемнело.  Высокий  сугроб
лежал поверх землянки, и дверь ее, казалось, вела куда-то в снег.  Семен
стоял в нерешительности, будто не понимал, зачем на бесцельном  их  пути
встретилась теперь землянка. Тут сухой выстрел раскатился  по  верхушкам
леса и следом за ним - второй. Семен не слышал  Насти,  звавшей  его  из
растворенной уже двери.
   - ... тут одной ступеньки нет, не поскользнись! Ну,  скорей  же...  -
она запирала дверь на засов. - Теперь ты в гостях у меня... в плену! Те-
бе ничего, что жарко у меня? Я люблю жарко, с детства привыкла... -  она
сама обжигающе смеялась, а Семен впервые видел ее такою.
   Он стоял у печки и недоверчиво, исподлобья, наблюдал Настю, суетившу-
юся по землянке. Фитиль коптилки, лениво колыша пламя, с шипеньем  обли-
зывал черепок, где уже не оставалось ничего горючего.
   - Вот... от обеда осталось. Ты не хочешь есть? Ешь, я разогрею.  Нет?
ну, тогда кури. Вот у меня есть, Мишка подарил. - Она положила  на  кро-
хотный свой стол папиросы горстью и села против Семена, вся  звеня  сме-
хом. - А ты думал, убежишь от меня? От меня нельзя убежать. Ты  туда  не
гляди, - она досадливо кивнула на дверь. - Ты на  меня  гляди!  Ведь  ты
знаешь, я все равно подстерегла бы тебя... не на Брыкине, так...
   - Брыкин меня в Москву вез, - вспомнил Семен и барабанил  пальцами  в
лавку, на которой сидел. - Как его подхлестнуло-то!
   - Брыкин? что Брыкин! Брыкин - ничто. И Мишка ничто... - она села  на
ту же лавку, где сидел Семен. - Ты ведь, если захочешь, ты их  вот  так,
вот так... - она хрустела пальцами и жгла дыханьем серое, большое  Семе-
ново ухо. - Ты, да вот Юда еще... Но Юду можно убить, я уж говорила  те-
бе. Ты замани его в лес, вот хоть бы в Исаеву сечу... Или, еще лучше,  в
Матвейкин Сосняк, а там один на один! Хочешь, я Мишке велю? Ведь  они  в
одной землянке живут, проще и не придумать... - она о чем-то  напряженно
думала. - Нет, ты лучше сам убей! Ты знаешь, ведь это  ужасно  просто...
за водой сходить и то труднее! Я, когда стирала тебе, воду с кухни  кра-
ла. Я только тогда догадалась, как это просто делается...  Ах,  да-а!  -
неожиданно-резко засмеялась Настя, и презрительно толкнула Семена в пле-
чо. - Ведь ты... Но послушай, отчего ты сам не убил этого,  Петьку?..  И
ведь он прав, пожалуй, ведь ты ограбил его, Брыкина! Ведь  он  только  и
сделал за весь свой срок... Ничего, ты не хмурься! Ты мне даже ближе те-
перь, потому что я знаю про тебя. Ты непонятный, а я понимаю! Ну-ну,  не
сердись... - она сделала движенье поцеловать его,  но  Семен  откинулся,
как в испуге, и поцелуй пришелся в бороду. - Обстриги! - обиженно броси-
ла она и почти готова была заплакать. Ее взор упал на папиросы, она взя-
ла одну, закурила и тотчас же бросила, недокуренную. - Какие горькие!  -
сказала она, кашляя с дымом.
   - Стучат, кажется... - прислушался Семен.
   - Стучат?.. - прислушалась и Настя и подбежала к двери. - Кто? Мишка?
Здесь у меня Семен. Ты слышишь? Уходи, здесь у меня  Семен.  Я  не  хочу
больше с тобой. Беги, ну! - кричала она через дверь.
   Больше не слышалось ни звука из-за двери.
   - Ушел, - сказала Настя, стоя у  двери.  За  приспущенными  ресницами
теплилось черное пламя ее глаз.
   - Зачем ты так? - поморщился Семен и закрыл лицо руками.
   - Не смеет входить, когда ты здесь, - убежденно произнесла  Настя.  -
Все равно теперь! - прибавила она через минуту, садясь рядом.
   Семен глядел в ее лицо и впервые видел малую впадинку кори на ее  ще-
ке. Вспомнилась родинка Кати, - та была выпуклая.  Семену  хотелось  еще
рассмотреть Настину конопатинку, но в ту минуту фитиль отчаянно мигнул и
потух.
   - Всегда это он у тебя так тухнет? во-время... - засмеялся  Семен,  а
голос его был груб и горяч. Теперь ему уже почти безразлично стало  все,
чем грозила близкая весна.
   ... Этот выстрел был как бы последним словом, которым мир оценил Его-
ра Брыкина. Похоже, будто бросили Егора со всего разбега в глубокие воды
людского забвенья: колыхнулись темные и затихли. Одно  лишь  осталось  в
напоминанье. Петька Ад, гонимый по путям жизни добротою большого  сердца
и суеверием малого ума, вырубил топором три десятиконечных креста в раз-
латых елях, возле места Егоровой гибели. Три, десятиконечных  -  потому,
что забыл уже Петька веру отцов и знал одно: чем больше у креста концов,
тем истовей крест, и чем больше самых  крестов,  тем  действительней  на
всякую беду. Февральские морозцы хвастливы. Древесина трех  елей,  обна-
женная крестами, проиндевала, и, когда сумерки,  мерцали  кресты  робкой
инейной белизной.
   Тот же выстрел по Брыкину отметил в мокрых скучных днях начало  новой
Настиной связи. Была она подобна последней вспышке бурного огня на дого-
рающем пожаре. Имелась какая-то смутная последовательность в  том:  ког-
да-то в юности - робкая лампадка в снегу, потому, в снегу  же,  холодное
горенье папороти, и вот огонь в снегу. Семен, потерянный  и  скользящий,
целиком отдавался на Настину любовь. Ночи для них стали коротки и недос-
таточны для неистовств задержанной любви.
   А тут еще немножко подвалило снега, -  ими-то  и  обновилась  белизна
равнин, тронутая кое-где проталями. Расстояния опять удлинились, и  мни-
лись Гусаки в столь дальней стороне, куда не доскакать в неделю  даже  и
на Гарасимовых конях. Туда теперь уходили Семен и Настя в  сопровожденьи
отряда, там и вели свои любовные шалости, по храбрости граничившие с бе-
зумством.  О  Мишке,  безвыходно  сидевшем  в  землянках,  вспоминали  с
чувством смущенной жалости. - С того вечера, как допрашивал Брыкина, за-
дичал Мишка, стал бросаться в несуразицы, которыми отгораживался от тос-
ки. Сперва хор песельников завел из лежебоков, какие поленивее,  -  пели
во всю глотку, во весь мокроснежный лес, но через неделю  надоело:  леса
доверху не накричишь. Потом собрал артель, - столярили столы с  господс-
кими капризами, один затейней другого: бесилась остановленная в  разбеге
сила. Потом стал Мишка в