теренной силой. Со взрывами и  трещаньем  лилась
жестяная песня, и вся "Венеция", как околдованная, внимала ей.  Половые,
заложив ногу на ногу, привычно замерли у притолок... Пасмурное  небо  за
окном совсем истощилось и не давало света. Был тот сумеречный час, когда
сами вещи, странно преобразясь, излучают непонятный белесый свет.
   Как будто раздвигались вещи и освобождали взгляду то, что было ими до
сей поры заслонено. Великое поле, голубое с серым, с холмами и  пологими
скатами, лежало теперь перед Семеном. И Сеня ушел в него, бродил по  не-
му, огромному полю своих дум, покуда изливался песней орган.
   - Очень долго к ночной смене привыкнуть не мог...  Один  раз  и  меня
чуть машина не утащила! - слышит Сеня издалека. - Да ты что, спишь,  что
ли?..
   - Нет, нет... ты говори, я слушаю, - откликается Семен.
   И опять раскидывается то, великого размаха, поле. И опять не  слышит,
но голос Павла, упругий и настойчивый, теперь все ближе:
   - А уж этого нельзя, Сеня, простить!..
   - Чего нельзя?.. О чем ты? - вникает Сеня.
   - Да вот, как я в кислоту кинулся... из-за хозяйского добра-то! - го-
лос Павла глух и дрожит сильным чувством.
   - Кому, кому?.. - недоумевает Сеня. - Что с тобой?
   - Быхалову и всем им... Да и себя тоже, - тихо говорит Павел. - Гляди
вот! - И он показывает Сене свои ладони, на которых по неотмываемой чер-
ноте бегут красные рубцы давних ожогов. Глаза Павла темны, руки его, ко-
торые он все еще держит перед глазами брата, редко и четко  вздрагивают.
Снова Сеня чувствует свинцовую гору, надвигающуюся на него, волю  Павла,
и подымается с места с тягучим чувством тоски и неприязни.
   - Я пойду, колбаски подкуплю, - неискренне объявляет он.
   - Да мне не хочется... Ты уж посиди со мной! - говорит Павел.
   - Да я и сам поесть не прочь. Еще в полдень ведь  обедали...  -  Сеня
фальшиво подмигивает брату и пробирается между  столиками  к  трактирной
стойке. Орган все пел, теперь - звуками трудными и громоздкими: будто по
каменной основе вышивают чугунные розаны,  и  розаны  живут,  шевелятся,
распускаются с хрустом и цветут. - Обычно за стойкой стоял сам Секретов,
неподвижный и надутый, как литургисающий архиерей.
   Сеня подошел к стойке и указал на розово-багровую  снедь,  скрученную
кругами в виде больших, странного цвета баранок.
   - Эта вот, почем за фунт берете? - спросил он, глядя вниз и  доставая
из кармана деньги.
   - Эта тридцать копеек... а эта вот тридцать пять, -  пересиливая  ор-
ган, сказал женский голос.
   Цена была высока. Ту же колбасу Быхалов отдавал за четвертак, да  еще
с прибавкой горчицы для придания вкуса и ослабления лишних запахов. Сеня
поднял глаза и готовое уже возражение замерло у него на губах.  Чувство,
близкое к восхищению, наполнило его до самых краев.
   Стояли полные сумерки, и в сумерках цвели бумажные цветы. Целые вере-
ницы блюдец перевернутых - чтоб сохли скорей - тоже походили  на  связки
удивительных, самосветящихся цветов. А за стойкой стояла та  самая  кри-
кунья из гераневого окна... Облегало ее простое платьице из  коричневого
кашемира, благодаря ему еще резче выделялась матовая желтоватость  лица,
обесцвеченного в ту минуту скукой. Губы, того же цвета - яркого бумажно-
го цветка, теперь зазмеились лукавым смешком.
   С глазами, раскрытыми на улыбающуюся трактирщицу, Сеня подошел ближе,
забывая и брата, и первоначальную цель прихода. Полтинка, приготовленная
в ладони, скатилась на пол, но он не видел.
   - А-а... это вы!.. - сказал он почти с робостью.
   - Как будто я... да, - она его узнала; иначе не смеялась бы. Ей  был,
видимо, приятен Сенин полуиспуг.
   - Я не знал тогда, что это ваш кот, -  виновато  сказал  он  и  опять
опустил глаза. - Я думал, вы за голубей боялись...
   - Эй, малый, - смешливо окрикнула соседняя чуйка. - Что ж ты деньгами
швыряешься? Как полтинку ни сей, рубля не вырастет!
   Сеня нагнулся и поднял монету. В эту минуту орган хрустнул  последней
нотой и остановился. И вновь "Венецию" наполнил обычный трактирный гам и
плеск. Сеня все стоял с опущенной головой, высокий и сильный, но все бо-
лее робевший от внезапности встречи.
   - Не серчайте на меня... Ведь на коту-то отметки не было! -  прогово-
рил он еще.
   - Чего-с? - переспросили с мужским смехом.
   - Фунтик мне, - не соображая, сказал Сеня.
   - Чего фунтик? Гирьку, что ли, в фунтик?
   За стойкой стоял сам Секретов, грубый, сощуренный,  постукивающий  по
прилавку ножом.
   - Нет, мне вот этого, - сказал Сеня, невпопад указывая на яйца.
   - Яйца фунтами не продаем. Яйца мы десятками, - сухо поправил  Секре-
тов.
   - Мне десяток, да, - сказал Сеня, ощущая себя так, словно катился под
откос.
   - Семнадцать копеек... Яйца замечательные. Извольте сдачу...
   Сеня торопливыми глазами искал ту, из гераневого. Ее уж не было. Сеня
вытер рукавом запотевшее лицо  и  нелепо  принялся  обдергивать  рубаху,
сбившуюся на груди. Он был бы рад исчезнуть в эту минуту  не  только  из
трактира, но и совсем. Казалось, что весь трактир смотрит только на него
и, изнывая от смеха, ждет, что еще выкинет этот глупый малый, набивающий
карманы крутыми яйцами.
   ... Когда он добрался до своего столика, Павла уже  не  было.  Он  не
дождался и ушел.
   - Эй, земляк! - крикнул Сеня, не особенно огорчась уходом Павла. -  А
ну, получи с меня...
   - Заплачено за этот стол, - мельком бросил половой, проносясь снежно-
подобным вихрем.
   ... Когда он выходил на черную лестницу, по которой и пришел,  "Вене-
ция" зажигала огни, - здесь и там вспыхивали газовые рожки.  Усложнялась
вечерняя суетливость, прибывал народ. Снова загрохотал орган, но уже  не
жалобно, а в припляс. Можно было даже удивиться, как это одно  и  то  же
дуновенье воздуха успевало проскочить по всем трубам сразу. Похоже было,
будто развеселился на Сенину встречу старик и пошел на веселую, не  сты-
дясь ни хромоты своей, ни обвисшего плеча...
 
   XI. Сперва Настя смеется, а потом Сеня.
 
   Словно воды под ударом ветра, разволновалась Сенина душа. Вздыбил ве-
тер воды, вскинулись воды рядами, - неумолкающие круги, разбуженные пер-
вым восторгом, забегали по ее поверхности. Предчувствием любви  заиграло
Сенино воображенье. Крупное Сенино тело выросло и требовало любви.
   Теперь вечерами уже не к Катушину бежал Сеня. Едва запрут -  закрытие
лавки совпадало теперь как раз с приходом темноты, - наскоро накинув  на
себя тонкое пальтецо, выходил на осеннюю улицу, чтоб итти, куда  поведут
глаза и надежда когда-нибудь повстречать ее. Странно милы были ему голо-
вокружительное волненье, охватывавшее его, едва вспомнит о ней, и ядови-
тая сладость его бесцельных блужданий.
   В том году как раз прогремели первые военные вести. Те,  которым  как
братьям одну бы песню петь, стояли в больших полях  друг  против  друга,
засыпали чужую сторону железом, душили смрадом, тщились человека на зем-
ле до тла выжечь. И уже, постаравшись изо всех сил, много народу побили.
Брали тогда и брили молоденьких, везли в самые  железные  места,  где  и
земля-то сама как воск таяла и гнила стыдом. Тужились стороны,  тужилось
и Зарядье, посылая молодятину в пороховой чад. Растеряв все  свои  ярос-
лавские румянцы, унылый и пьяный, выехал на фронт Иван Карасьев.  Замело
общей волной и Егора Брыкина, не сумевшего и наследника  по  себе  оста-
вить. Выехал туда же и Петр Быхалов с тайными намерениями.  Он  приходил
прощаться к отцу и целовал его в жесткую щеку, а отец сказал: "очистись,
Петр". Многие уехали, и Зарядье обезмолвилось. В  безмолвие,  нарушаемое
только звоном праздничных колоколов да похрустываньем жирных  пирогов  с
вязигой, не доходили громы с далеких полей.  Уже  и  до  Сени  оставался
только год, а он и не думал.
   ... Была суббота. В Зарядскую низину моросило. Уличный мрак не рассе-
ивался мутным светом убогих Зарядских фонарей. Уже дремало в  предпразд-
ничном отдохновеньи Зарядье, когда Сеня вышел из ворот и привычно взгля-
нул в окно противоположного дома, в гераневое. Огня в  нем  не  было,  и
только Сенин глаз сумел бы найти его в ряду других, таких же.
   На тумбе сидел бездомный, с мокрой шерстью, кот. Сеня присвистнул  на
него, надвинул козырек на самые глаза и пошел вдоль  переулка.  Пальтецо
было распахнуто, тонкий сатин рубашки не защищал тела  от  пронизывающих
веяний влаги, и это было приятно. Он уже прошел два переулка и  проходил
мимо бедноватой Зачатьевской церквушки, загнанной в самый угол Китай-го-
родской стены. Где-то в колоколах свистела непогода. Всенощная,  видимо,
отходила, - уже спускались с паперти сутулые, невнятные  подобия  людей.
Их тотчас же поглощала ночная мга. Внутренность церкви была  трепетно  и
бедно освещена, - Сеня вошел.
   Пели уже "Славу в вышних"... Смутное освещение немногих свечей не вы-
пихивало на глаза назойливой церковной позолоты. На амвоне стоял дьякон,
склоняя голову вниз, как во сне. Народу было мало.  Вправо  от  себя,  в
темном углу, увидел Сеня Настю. Он уже знал ее  по  имени.  Она  стояла,
опустив голову, но вдруг обернулась, высоко подняв удивленные  брови,  и
порозовела. По ее вдруг опустившимся бровям и смутному блеску зубов уга-
дал Сеня ее улыбку.
   Шло к концу. Уже давался отпуст, когда Сеня вышел в  холодный  и  еще
более непроницаемый теперь для глаз мрак паперти.  Тут  бежал  небольшой
заборчик, чуть не заваливаясь на тротуар. Прислонясь к нему, Сеня  ждал.
Проходившие мимо не успевали заметить его:  тут  была  теневая  сторона,
ближние фонари не горели. Сеня слышал разговоры проходящих.
   Двое, борода и без бороды:
   - Будто Василья-то к митре представили...
   - Это что ж, дяденька, вроде как бы Георгий у солдат?..
   Тут несколько минут совсем пустых: только ветер. Потом старухи:
   - Жена и напиши ему: Куда мне безрукий? Я себе и с руками найду...
   - ... скажи-и, пожалуста!..
   Сеня уже не слушал, но обрывки разговоров сами захлестывались в уши:
   - Тот-то ему и говорит: ложись, говорит, спи! А  Сергей-то  Парамоныч
глядит, а перед ним пролубь... Он и говорит: дак ведь это пролубь, гово-
рит...
   - А тот что?..
   - А тот-то и смялся весь...
   Внезапно Сеня насторожился: показалось, что приближающиеся голоса уже
слышаны где-то.
   - ... так ведь вы, Матрена Симанна, не видели!..
   Две женщины, старая и молодая, подходили. Несмотря на мрак, Сеня сра-
зу узнал свою. Настя шла дальнею от Сени, справа. С  забившимся  сердцем
Сеня подождал, пока они приблизились совсем. Тогда он  вышел  из  своего
прикрытия и пошел рядом. Старая - Матрена Симанна, конечно -  посторони-
лась, давая пройти. А Сеня не собирался уходить, шел вместе, взволнован-
ный и смущенный.
   - Проходи, проходи, милый, - затрубила баском Матрена Симанна, неспо-
койно приглядываясь к подозрительному молодцу. - Я вот людей  кликну  на
тебя! - она даже оглянулась, но никого не было кругом. Из церкви  Секре-
товы вышли последними.
   Улица безмолвствовала. Побежал ветерок и затеребил бумажку,  отклеив-
шуюся от стенки. Место здесь глухое: кондитерский оптовый склад, ящичное
заведение, парикмахерская с подобающей вывеской: человек отстригает  го-
лову человеку же огромными ножницами. - Все это теперь закрыто на  замок
и отгорожено толстой стеною сна.
   - Настя!.. - тихо позвал Сеня. Он и еще хотел говорить, но все слова,
зарожденные предчувствием этой встречи, уже слились  в  одном  слове,  и
слово это было сказано.
   Настя молчала, может быть - смеясь.
   - Да отстанешь ли ты, мошенник, или нет?.. - загорячилась старая, пы-
таясь втолкнуться клином среди молодых. - Ишь какой напористый, - пыхте-
ла она, отпихивая Сеню боком. Кроме того, она отмахивала его, словно чу-
рала, длиннющим рукавом салопа.
   Сеня сперва как будто не замечал ее, а потом обронил кратко и убежда-
юще:
   - Ты погодь, старушка, не лезь. Что ты тут под  ногами  шариком  вер-
тишься?..
   - В самом деле, вы ступайте, Матрена Симанна, позади. Троим тут очень
трудно итти, - сказала Настя и впервые близко взглянула на Сеню.  -  Мо-
жет, у него дело ко мне есть...
   - Какое ж, матушка, дело у ночного мошенника? - пуще затарахтела ста-
руха. - Может, он убить нас с тобой хочет!..
   - А вот иди домой, так и не убьет, - приказала Настя. - А я  тебе  за
это... ну, одним словом, про склянницы твои рассказывать папеньке не бу-
ду!
   Старуха суетливо и мелко побежала сзади, заботливо озираясь, чтоб  не
заметил кто-нибудь ее потачку невозможной Настиной затее. А Насте было и
радостно, и чуть-чуть жутко. Она то-и-дело вынимала платочек  из  муфты,
маленькой как черный котенок, и терла зудевшие губы. Сеня шел теперь ря-
дом с ней, плечи их почти соприкасались.  Сеня  губил  себя  своим  мол-
чаньем.
   - Ну, что же вам нужно от меня?.. - с опущенной головой начала Настя.
   - Мне?.. - испугался Сеня. - А мне этово... мне ничего  не  нужно,  -
откровенно сознался он и даже приотстал на полшага.
   Настя подождала его. Игра казалась ей забавной.
   - А... вот как! - и она закусила губку. - Может, вы к папеньке в  по-
ловые хотите поступить?..
   - Не-ет, - неуверенно отвечал Сеня. Совсем не зная слов  для  ночного
разговора, он потерялся и готов был вскочить в любую подворотню,  только
бы избежать неминуемого срама.
   Они уже прошли почти весь переулок, а еще ничего не было  сказано  из
того, что думали они оба.
   - Как вас зовут? - спросил вдруг он, всячески понукая себя к  ведению
разговора.
   - Нас? Нас - Аниса Липатовна! - кинула Настя, вспомнив имя беременной
дворниковой жены. Она обернулась и с  неожиданным  раздражением  сказала
старухе: - Вы идите, тетя, домой. Скажите там,  что  к  иконам  осталась
прикладываться!.. Ну, а вас как?
   - Нас Парфением, - резко сказал  Сеня,  ощутив  насмешку  в  незначи-
тельности Настиных слов. Этой незначительностью и удерживала его  Настя,
как на цепочке.
   - Ну, а что вы подумали, когда в трактире меня увидели?.. -  спросила
Настя, и Сеня снова ощутил то же нарочное подергиванье цепочки.  Прикос-
новенье насмешливых Настиных вопросов было Сене острым и неприятным удо-
вольствием.
   - Да я... я ничего не подумал, - угрюмясь, отвечал Сеня.
   - А зачем же вам голова дадена?..
   - Голова для понимания дадена, - из последних сил оборонялся он.
   - Ну, и слава богу... А я думала, что орехи колоть.
   Они остановились у ворот Настина дома. Нужно было  расходиться.  Упу-
щенная возможность какого бы то ни было объяснения окончательно  смутила
Сеню.
   - Спасибо вам за интересный разговор, - сказала Настя, готовясь отво-
рить деревянную глухую калитку.
   - Пожалуста... ничего, очень рад, - с отчаяньем сказал Сеня.
   - Мой вам совет - поступайте в дьякона... - продолжала Настя.
   - ... в дьякона, - эхом повторил Сеня, подымая брови.  И  вдруг  снял
картуз. Кольчики волос мигом распустились по ветру. Ярость раздразненно-
го тела боролась с непонятной робостью.
   - Ну, а теперь марш спать, - крикнула Настя. - Больше  не  подходите.
Адью!.. - она прихлопнула за собой калитку и исчезла.
   Он все стоял, озадаченный и обозленный происшедшим. Непонятное  слово
хлестнуло его как кнут. Мускулы лица перебегали жалкой улыбкой. Потом он
срыву нахлобучил картуз и ударом ноги распахнул тяжелую  калитку.  Настя
медленно уходила в воротах, - так медленно, как будто ждала  чего-то,  -
не оглядываясь. Он догнал ее почти при самом выходе и больно, по-хозяйс-
ки, заломил ей голову назад. В следующую минуту не было ни холодных Нас-
тиных губ, ни растрескавшихся губ Сени: слились губы в один темный  цве-
ток.
   - Пусти меня... - запросила  Настя,  обессиленная  борьбой,  прижатая
спиной к стене. Голос ее был низок и томителен.
   Сенина рука, схватившая - словно хотела сломать, слабнула.  Ярость  и
страсть уступали место нежности. Настя была  гибка  и  хитра,  она  вос-
пользовалась этим. Ловко извернувшись, она уже стояла в  трех  шагах  от
него, прямая и насмешливая по-прежнему, держа в руке  сорванный  с  Сени
картуз.
   - Лови!.. - крикнула она и швырнула картуз вдоль ворот. Тот, вертясь,
описал дугу и звучно шлепнулся в лужу. Недоверчивыми, сощуренными глаза-
ми Сеня проследил его полет.
   - Ничего-с, мы другой купим. На картуз найдутся! - сказал он  осипшим
голосом и обернулся.
   Насти уже не было. В проволочной сетке, пыльный и жалкий, как озябшая
птица, мерцал посаженный в закопченное стекло огонек. Сеня вышел из  во-
рот с пылающими щеками, остановился смахнуть грязь  с  картуза  и  вдруг
засмеялся. Ночное происшествие представлялось ему совсем по другому, чем
за несколько минут перед тем.
   ... Настю, пришедшую домой, встретил отец.
   - Богомолкой стала!.. - подозрительно заметил он. - Старуха-то уж до-
ма!
   - Ботинок развязался в воротах, - сказала Настя.
   - Тут к тебе подруга приходила. Приезжая. Я оставлял ждать, не  оста-
лась. Минуты три назад вышла.
   - Какая она? - встрепенулась Настя. Ее испугала догадка, что их  было
не двое, а трое там, в полуосвещенных воротах. Мелькнуло: не Катя ли?..
   - Катя не Катя, а очень такая...  играет,  -  неодобрительно  заметил
Секретов.
   "Она видела все, - думала Настя. - Она могла стоять там  за  выступом
стены, возле кожевенного склада... Бежать, догонять?"
   Она прошла к себе, поправила волосы перед зеркалом  и  тут  заметила,
каким неугасимым румянцем горели ее щеки. Оставшись наедине с собою, она
подошла к окну и поочередно прижимала обе щеки к холодному потному стек-
лу.
 
   XII. Катя.
 
   ... Настя не такого к себе в сердце ждала и даже удивилась Сене, ког-
да вошел он. Но за того, которого звало к себе в полусне цветенья  деви-
ческое сердце, не боялась бы, что с крыши упадет, над  тем  не  смеялась
бы. Существовали и многие другие неуловимые разницы, но все это было так
неточно и неокончательно, что Настя промолчала на Катин вопрос о сердеч-
ных привязанностях. Казалось, что для определения Настиных чувств  нужно
ужасно много слов, тысяча, или какое-нибудь одно, которого не  существу-
ет.
   Катя была единственной дочерью у Зарядского торговца разным  бумажным
и железным хламом. Кате было двадцать три, - ясноглазую, пышноволосую  и
всю какую-то замедленную Матрена Симанна прозвала  клецкой.  После  Жма-
кинского происшествия Катя уехала к немаловажной тетке на юг. Но теткина
жизнь была тошная жизнь, кофейная жижица. Катя шалила,  приманивая  про-
винциальных носачей: липли. Тетка уже смекала женихов, как  вдруг  скан-
дал: на обеде в гостях Катя отшлепала по щекам  теткина  мужа,  который,
несмотря на почтенность чина и возраста, сохранял излишнюю живость вооб-
ражения. Напуганная тетка имела разговор с племянницей, - Катя  даже  не
поплакала. И вот, в осеннее утро, снова прикатила Катя к отцу.
   Она пришла к Насте на другой день после истории в воротах, вся шурша-
щая, дышащая незнакомыми Насте запретными духами, - покорительница. Нас-
тя, выбежавшая отпереть, даже не узнала ее. Катя стояла на пороге, щури-
лась и улыбалась.
   - Ну да, я, - утвердительно кивнула она. - Здравствуй! - и  протянула
руку.
   Настя так и прыгнула на шею к подруге, но радость ее быстро поблекла.
   - Ну-ну, - смеялась Катя, легонько отпихивая Настю от себя.  -  Разве
можно так! Всю пудру смахнула... Ну, веди меня к себе.
   - Так пойдем же скорей, - с неуловимым смущеньем заторопила Настя.  -
Вот сюда, за мной. Тут сундук стоит, я всегда  коленки  об  него  расши-
баю... не ушибись!
   Она провела гостью через темный, с закоулочками, коридорчик и ввела к
себе. Керосиновая лампа в фарфоровой подставке уже горела у нее на комо-
де, бросая скудный свет из-под бумажного кружка. Катя обвела комнату лю-
бопытным взглядом и улыбнулась. В самых неприметных пустячках  и  ненуж-
ностях лежала строгая, нетронутая  чистота.  Это  впечатление  усиливали
цветы в банках, обернутых цветной бумагой, белые  глянцевые  обои,  туго
накрахмаленные занавески.
   - Это все твое?.. - Катя казалась удивленной. Она  указывала  на  все
эти герани, розаны и кактус