льственники к Фетинье, хлеб из сруба  погру-
зили на телегу бесспорно, тихим ладком.  И  уже  направлял-было  Васятка
Лызлов телегу с хлебом на ссыпной пункт, где  принимал  хлеб  приехавший
третьего дня комиссар, как вдруг сглупа надоумилась Фетинья на Рахлеевс-
кую избу показать: у Рахлеева-де Савелья на пять подвод хватит.  Расска-
зывая во всех подробностях, имела в виду Фетинья, что за ее указку с нее
самой разверстку скостят. Хлеб Фетиньин, однако, Васятка  увез,  а  Петя
Грохотов, бывший и на этот раз для придания себе духа бодрости под  лег-
чайшим хмельком, не выдержал и укорил бабу в ябеде с пьяной прямотой:
   - Экая ты, Фетинья, душевредная. Язык-то у тебя без совести!
   - А ты на мене, кобель, не щетинься! Гусак леший, неблагодарный!..
   В Пете моментально взыграл хмелевой его задор, и если бы не  перехва-
тил во-время злого короткого взгляда Фетиньина мужа, мужика, похожего на
железный шкворень, вымазанный дегтем, может быть и  стукнул  бы  Петя  в
загривок сварливую бабу за обиду.
   В нескладное время подошли исполкомщики к Рахлеевскому двору. Хозяева
сидели за обедом. Близился полдень. Докашивать на  Среднее  поле  спешил
Семен. Он, обжигаясь, глотал пустенькие щи, сидя спиной к раскрытому ок-
ну и обсушиваясь от пота. Когда обнажалось днище второй плошки,  сказала
Анисья изменившимся голосом:
   - К нам идут.
   - Со звездой путешествуют! - кротко  захохотал  Савелий,  намекая  на
значок, прицепленный к Грохотовской груди.
   Семен выглянул в  окно.  Разверстщики  всходили  на  крыльцо,  и  уже
подъезжала к дому, скрипя в несмазанной  оси,  исполкомская  обширканная
телега. Один из красноармейцев имел за поясом топор. Семен  встал  из-за
стола и отошел в угол, под полати.
   Первым вошел Грохотов.
   - Упарился, - вздохом надул он щеки, обросшие пухом, и грузно сел  на
лавку. - Ей-ей, ровно с самовара текет. Даже сапоги взопрели, хоть выжи-
май!
   Усевшись, он оглядел всех, наклонился пощупать носок сапога, расстег-
нул черную тужурку, застегнутую наглухо, и засмеялся, поглядывая на мол-
чащих хозяев.
   - А мы к вам в гости пришли, - с добродушной  хитротцой  произнес  он
Анисье, которая дрожащей рукой переставляла с места на место крынки  мо-
лока.
   - Другого-те времени нельзя было выбрать?.. - тихо спросил  Семен.  -
Поесть не дадите, ходите...
   - Нельзя, товарищ, - строго пояснил Грохотов, но строгость не  шла  к
простецкому его лицу. - Вас-то много, а я один всего! - и он показал Се-
мену свой мизинец, остальные пальцы он прижал к ладони, будто  их  и  не
было.
   - Это действительно, немного вас! -  вслух  подумал  Семен  и  нароч-
но-грубо кашлянул.
   - Немного, немного, товарищ, - согласился Грохотов. - А нет ли,  тет-
ка, попить чего? - он подмигнул настороженной Анисье. - Кваску там с мя-
той, наварили небось... к Петрову-то дню!
   - Было бы что варить-те! - проворчала Анисья, не сводя глаз с  крынки
молока. - Хлеб-те до последней колосины весь изъели... Прожились совсем!
   - Чего и не было, все прожили! - загрохотал  Петя  и  переглянулся  с
Лызловым, стоявшим у порога. - Ну, что ж, пойдем, поищем, - и встал.
   Он постучал о печку согнутым пальцем, притворившись, будто  прислуши-
вается:
   - Тут нет ли... Ты как полагаешь, Матвей Максимыч?
   - Ищите, где хотите, больше нету... - сказала Анисья и  сухо  поджала
губы. - Снесла вам четыре пуда. Нету больше...
   - Нету?.. - в притворной задумчивости повторил Грохотов.  -  Ну,  мо-
лись, бабка, Федору Студиту... - и, быстро перейдя сени, Грохотов  вошел
в горену.
   Тут было заметно прохладней, не было мух, пахло скиснувшим молоком  и
лежалым мужиковским скарбом. Молоко стояло в каморке направо.
   - Послушь, братишка, - остановил Грохотова Семен. -  Говорит  мать  -
нету. Почему не веришь?
   Петя не ответил, постоял с полминуты, принюхиваясь,  и  вдруг  указал
красноармейцам на пол горены, простеленный домотканной пестрой дерюжкой.
   - Вскрывай пол! - сердито приказал  он,  но  обернулся  взглянуть  на
Анисью.
   - Зубов-то не скаль, - со злом за мать сказал Семен. - Ты ломай,  раз
тебе приказано ломать. А зубов не показывай!..
   - Не вяжись... - добродушно огрызнулся  Грохотов,  следя  за  работой
красноармейцев. - Все равно, братишка, сейчас драться не стану. Жарко...
вот потом, по холодку!..
   А те уж делали свое дело быстро  и  ловко,  без  особых  повреждений;
чувствовался навык в их точных и уверенных движеньях. Отняв топором  бо-
ковой плинтус, шедший во всю длину горены, один легко, как спичку,  при-
поднял топором половицу. Другой попридержал ее и с колен  заглянул  вов-
нутрь, почти касаясь щекой чисто выметенного пола.
   - ...есть! - сказал он без всякого оживления, даже со скукой.
   Подошел заглянуть и Матвей Лызлов. Заглянув, покачал головой и отошел
назад.
   - Много?.. - лениво спросил Грохотов.
   - Да найдется, - отвечал  за  Лызлова  другой  красноармеец,  рыжева-
тенький, работая уже над третьей половицей. - Соломой тут укрыто, не ви-
дать.
   - А клейно работают, - восхитился Савелий их работе. - Я как заклады-
вал так трое суток заколачивал, пра-а...
   Некоторое время только и слышно было поскрипыванье дерева, потом пых-
тенье рыжеватенького, выворачивавшего мешки из  подполья.  Шесть  мешков
были уже вынесены самим Лызловым и погружены на подводу.  На  спину  ему
накладывал рыжеватенький. Когда же рыжеватенький спрятался  в  подполье,
Лызлов просто попросил Семена поднять мешок, и Семен не отказался.
   - Скоро, что ли? - появился Васятка в дверях. - Лошадь не стоит.
   - Два еще! - прокряхтел голос рыжеватенького из глубины  подполья.  -
Запиханы далеко.
   - Ты подвяжи лошадь-те к палисадничку,  -  посоветовал  Лызлов  сыну,
выглядывая в окно и вытирая полой рубахи обильный пот.
   И в самом деле, лошадь вся была облеплена  паутами  и  слепнями.  Она
напрасно дергала кожей и била хвостом. Улица  заволакивалась  полуденным
зноем. Каждый камень горел исступленным теплом, насыщая жаром и без того
накаленный воздух. Чьи-то колеса прозвучали сверху, и тотчас же, подымая
ленивую, затяжелевшую пыль, хромая в колеях, прокатились вниз Брыкинские
колесны, управляемые им самим.
   - Эй, Егор Брыкин, Егор Брыкин!.. - закричал ему  Лызлов,  наполовину
высунувшись из окна. - Ты куда катишь?..
   - В лес поехал, - остановился тот, сильно придерживая неспокойную  по
жаре свою кобылку. - Вот по твому мандату сучки еду собирать!..
   - Ты б не ездил, - крикнул Лызлов. - Мы сейчас к тебе придем,  только
вот у Савелья управимся.
   - Там бабы у меня остались! - отвечал Брыкин и, подхлестнув  кобылку,
быстро покатился вниз.
   - А ну и ладно, с бабами так с бабами! - вслух согласился  Лызлов  и,
взвалив на спину последний мешок, легко потащил его из горены.
   - Ну нет, уж ты уволь, Матвей Максимыч, - сказал Грохотов ему вдогон,
отдуваясь и расправляя плечи. - После полудня уж отправимся... А  теперь
соснуть бы часок-другой... жару переспать!
   Все двинулись медленно вслед за Лызловым, вон из горены, на крыльцо.
   - Эй, товарищ, - остановил Грохотова Семен голосом придушенным и сры-
вающимся, - а дыру-то кто будет заделывать? - Он показывал рукой на раз-
вороченный пол.
   - Сам и заделаешь, - нехотя откликнулся Грохотов, сбегая с крыльца.
   Семен догнал его уже на улице и сильно выкинул руку  на  Грохотовское
плечо. Откуда-то уже набралось народу, все глядели,  видя  по  решимости
Семенова лица, что дело впустую не кончится.
   - Я тебе велю дыру заделать, - тихо сказал Семен,  дыша  утрудненней.
Губы его утончились и стали какого-то горохового цвета.
   - Сенюшка... отступи, отступи! - вертелась около него мать, со  стра-
хом поглядывая на устроенный в Сигнибедовском амбаре  ссыпной  пункт,  о
чем гласила и надпись, сделанная дегтем по стене. Оттуда  направлялся  к
месту спора сам продкомиссар в сопровожденьи Лызлова. - Брось,  Сенюшка,
не к спеху дырка... вечером придешь - заколотишь!
   - Пусти... - разомлевшим от жары голосом, сказал Петя  Грохотов,  си-
лясь стряхнуть с плеча Семенову ладонь. Но та крепко держалась за  влаж-
ную мякоть Грохотовской кожаной куртки. - Пусти, я тебе губы-зубы  наиз-
нанку выверну! - вяло посулил Грохотов и, пременив лень на  досаду,  от-
пихнул Семена в грудь.
   - В чем у вас тут дело?.. - подошел в эту минуту продкомиссар, загля-
дывая Семену в лицо. - Бросьте, товарищи, ссориться... не время теперь!
   Семен глядел в продкомиссарово лицо как-то особенно пристально.  Лицо
продкомиссара было уже видано когда-то Семеном, но теперь  оно  походило
на остававшееся в памяти, как отраженье в неспокойной воде на глядящего-
ся в воду.
   - Да ничего, - сказал Семен, приподымая одну только правую  бровь.  -
Гусачки свое место забыли... Не пройдет ему даром эта дырка.
   - Камешком кинешь? - поддразнил  Петя  Грохотов,  разглаживая  смятое
плечо. - Конечно, обидно, что плохо спрятано было... враз и нашли!
   Народ все собирался, но Семен уже ушел.
   Дома он взял косу, подвесил к поясу кошолку и отправился на луг.  Ко-
сил он в тот день с небывалой яростью, - на тройке проехать было  в  его
прокосе. Уже не разнеживало, а жгло солнцем стриженую его голову, мутил-
ся разум. Был страшен Семен на этой последней своей косьбе...
 
   IX. Непонятное поведение Егора Брыкина.
 
   И уже подавала прохладку в село Курья-речка, - кудри  истомно  разме-
тав, меркло солнце на западе, за лесом, - и уже отпел все свои  вечерние
кукареку горластый Фетиньин петух, - тогда возвращался Брыкин из лесу.
   Видимо устав немало на лесной рубке, шел он возле своего  возка,  еле
переставляя ноги. В колеснах лежали свеже-срубленные  деревья.  Необруб-
ленные макушки жердей мели дорогу и оставляли за колеснами полосу следа.
   На въезде в гору, когда поровнялся с Пуфлиным домом, увидел Егор шум-
ливую ораву деревенского ребятья. Выстроясь в  рядок  под  заколоченными
Пуфлиными окошками, дразнили ребята Пуфлу, выпевая согласным хором:
   - Бабка Афанаса - тупоноса! Бабка Афанаса - тупоноса, тупоносищая...
   Но едва завидя под горой въезжающего Брыкина, бросили ребята бабку до
времени, поскакали к нему, крича самую  последнюю  деревенскую  новость.
Странным образом, еще издали внял Егор ребячьему сообщенью.
   - Гусака... Гусака убили! Дяденьк, Гусака убили! - прокричал  грязный
мальчонок в одной рубахе из мешочной ткани, без штанов, самодельным кну-
тиком на бегу взбивая пыль.
   - Убили... Вот сюда, дяденька... кро-овь! - строго говорила  ласковая
девчоночка, ясными глазами показывая себе на плечо.
   - Кто убил?.. - спросил Брыкин у девчоночки, медлительно  поворачивая
к ней шею.
   - А солдат убил! - оживленно вскричал третий мальчик, самый загорелый
из всех, прыгая и подтягивая спадающие штаны. И тотчас же ребятишки пов-
торили хором: - солдат убил!..
   - Да солдат-то кто?.. - тихо переспросил Брыкин, стараясь оживить ос-
тановившийся в неподвижности взгляд. Ему это удалось, но тотчас же стали
разъезжаться в разные стороны глаза, - так бывает, когда  хочется  спать
или когда с обеих сторон достигает опасность. Толкового ответа он так  и
не получил. На крыльце своей избы объявилась с ведрами  бабка  Пуфла,  и
снова полетело ребятье на тупоносую шумным назойливым роем.
   Все так же медленно Брыкин подымался в гору. Где-то помычала  больная
корова. Возле долбленой водопойной колоды стоял Афанас Чигунов, поил ло-
шадь. Егор Иваныч знал, что Афанас увидел его, но молчал Афанас, а  гля-
дел туда, в замшелую до зелени колоду, полную воды.
   У колодца остановил колесны Егор Иваныч.
   - ...приключилось у вас тута? - спросил Брыкин, трудно ворочая языком
и стараясь заглянуть в лицо Афанасу.
   - Да... парня тут испортили, - неохотно сказал Афанас и опять  глядел
в воду, где шумно фыркали лошадиные губы.
   - Как же так испортили?.. - недоуменно колыхнулся Брыкин.
   - Да испортить-то испортили... а только кто же так бьет?  -  коротким
быстрым жестом Чигунов прочеркнул себя от плеча до того места, где серд-
це. - В голову метить надо было...
   - Так, значит, уж плечо подошло... Тот, кто метил, знал, куда  метил,
- осторожно сказал Брыкин, очень сутулясь и глядя туда же, в колоду.
   - Счастье его, что Серега-то уехал. Он бы все село перетряс за  това-
рища! - Лошадь Чигунова перестала пить, и теперь он понукал ее, подсвис-
тывая.
   - Какой Серега?.. - оторопело взглянул Брыкин и мгновенно вспотел.
   - Да Половинкин... кому же еще! - и Чигунов стал уходить, так неспеш-
но, словно ждал еще вопроса от Брыкина, какого-то самого главного.
   Егор Иваныч, непонимающий и сразу обессилевший от пота, скорее  ткнул
свою кобылку кнутовищем, чем хлестнул, -  колесны  снова  заскрипели,  и
продолжился до самого дома след неотрубленных макуш. Брыкин,  подходя  к
дому, все обгонял свою кобылку, а обогнав, подтягивал ее к себе за узду.
   У дома, едва привязав кобылку к  черемухе,  взбежал  Егор  Иваныч  на
крыльцо, с крыльца оглянулся: улица была странно пуста. Косые  оранжевые
тени блекли на короткой траве Воровского  лужка.  На  Выселках  стучали:
кто-то отбивал косу. Срединную улицу переходил Прохор  Стафеев,  появив-
шись из-за поворота дороги. Точно желая, чтобы именно Стафеев не  приме-
тил его оглядывающим село, Егор Иваныч метнулся в избу и присел на  лав-
ке. Тут только целиком обнаружилась его усталость. Он стал дышать с отк-
рытым ртом, при чем все не мог справиться с собственным языком. Все  вы-
лезал язык наружу. Во всем теле было ощущение вывихнутости...
   Дом был пуст, никто Брыкина не окликнул. На  столе  мокли  в  лужицах
похлебки хлебные крохи, оставшиеся от ужина.  Валялась  еще  опрокинутая
солонка, но соли в ней не было, как и во всей волости. Еще стояла плошка
с недохлебанным. По всему этому съедобному мусору лениво  ползали  мухи,
сосали из лужиц, объедали размокшие корки, наползали одна на  другую,  -
черные и головастые, как показалось Егору Иванычу.
   Висела в простенке календарная картонка, - барышня очень в такой шля-
пе. Напряжение Егора Иваныча дошло  до  такой  меры,  что  на  мгновенье
мелькнуло в голове: вот сейчас эта бледнорозовая,  поющая  раскроет  рот
еще шире и закричит во всю волость. "Глядите, какое у него лицо!  Гляди-
те, какое лицо у Егора Брыкина! Возьмите Егора Брыкина. Лишите его дыха-
ния!" Егор Иваныч вздрогнул и настороженно засмеялся сам над собой, сме-
ялся - точно всхлипывал. Смех оборвался, когда две мухи, сцепившись, се-
ли перед ним на краешек стола, - Брыкин тупо глядел на них и не понимал.
Теперь всякий шорох, даже и мушиный, вызывал в нем или мимолетную дрожь,
или странно длительную зевоту. Зевалось больно, во весь рот,  до  вывиха
челюсти, до боли в подбородке. Рассудок Егора Иваныча помутился бы, если
бы он в эту минуту услышал свое имя, произнесенное вслух.
   Совсем бессознательно он зачерпнул из плошки и проглотил. Со странным
чувством удивленного вкусового отвращенья  он  проследил,  как  идет  во
внутрь этот противно-пресный клубок загустевшего картофля. Вдруг  понял,
что сделал не то: ему хотелось пить. Едва же понял, что именно пить  хо-
чется, жажда сразу утроилась. Неуклюже вылезая из-за  стола,  он  уронил
большой нож на пол. Он замер от звука паденья и  с  выпученными  глазами
зашикал на нож, чтобы не шумел так громко. - Ушат был почти пуст, только
на дне оставалось немного. Егор Иваныч зачерпнул ковшом и,  вытянув  жи-
листую шею, заглянул вовнутрь ковша. В мутной воде  метался  головастик.
Он бился о железные стенки ковша, отскакивал,  и  одно  уже  неудержимое
всхлестыванье головастикова хвоста показывало со страшной  наглядностью,
сколь велик в нем был ужас перед этим твердым и круглым, куда он попал.
   Егор Иваныч держал ковш в руке и полоумным взглядом наблюдал эту  юр-
кую серую дрянь, еле отличимую от цвета воды, когда  услышал:  по  улице
кто-то едет верхом. Рывком столкнув ковшик на крышку ушата, Брыкин подс-
кочил к окну и ждал, когда  покажется  из-за  деревьев  тот,  кто  ехал.
Вдруг, по-жабьи раскрыв рот, Егор Иваныч издал горлом  неестественный  и
короткий звук, какой будет, если мокрым пальцем провести  по  стеклу.  В
звуке этом выразилось все животное недоумение Егора Брыкина.
   По улице, торжественно и властно покачиваясь в седле, ехал сам он,  в
черной тужурке, Сергей Остифеич Половинкин, убитый в Егоровом  воображе-
нии. Белая его лошадь шла мерным чутким шагом,  помахивая  подстриженным
хвостом. Проскользнуло нечаянное соображение, Серега ли убит? Но в сума-
тошном метании своем и не заметил этого соображения Брыкин. Каждая  час-
тица усталого Брыкинского тела кричала, прося  пить  и  пить.  Он  махом
подскочил к ушату и, не отрываясь, осушил весь ковш до  дна.  Вода  даже
без бульканья пролилась в его выпрямленное горло, и опять поражающе пре-
сен и неутоляющ был Егору Иванычу вкус воды. Питье расслабило его. Опять
напала раздирающая рот зевота. Кое-как он переполз к койке  и  повалился
за ситцевый полог. В последний раз он выглянул  на  мерцавшее  сумерками
окошко и упал куда-то в яму.
   Яма была пустая и холодная, и казалось, что Брыкинское сознание нахо-
дится в ней где-то посреди, в подвешенном состоянии. Долго ли его созна-
ние пробыло в этой яме, само оно бессильно было определить.  Очнулся  он
уже затемно. Трещала коптилка на столе, задуваемая ночным ветром из  ок-
на. Черные тени вещей очумело скакали по выбеленной печке. Полог был уже
отведен кем-то в сторону, но опять не было в избе никого... Весь опусте-
лый, недумающий, он лежал на боку, глядя на огонь красными, опухшими, не
отдохнувшими глазами. Над огнем летала  бабочка-ночница,  гораздо  менее
проворная, чем ее пугающая тень.
   Вошел кто-то, чьего лица не понял Егор Иваныч. Лицо вошедшей  женщины
оставалось в тени. Она пошла затворить окно. "Аннушка! -  догадался  про
нее Егор Иваныч. - Ко мне пришла! Вот она подойдет, и я  прощу  ее.  Дам
наставление к жизни и прощу. Теперь все прошло... Ведь его больше  нету,
нигде нету!" Женщина, закрыв половинку окна, подошла к Егоровой койке и,
приподнявшись на носках, села на краешек ее. Егор узнал теперь, это была
мать.
   Она посидела с полминуты, потом встала и пошла затворить вторую поло-
винку окна. Потом она снова подсела к Егору.
   - Ну... что? - спросила она голосом твердым и спокойным.
   - Кто убил-то?.. - приподымаясь на локтях, с тусклым, молящим блеском
в глазах, спросил Егорка.
   - Как кто убил?.. - крикливой и неубедительной скороговоркой отвечала
мать, часто моргая, - Семен и убил... Савельев сын, Семен, убил!
   Егор Иваныч с глубоким вздохом опрокинулся обратно. В изголовьи у не-
го лежал тулуп покойного отца. Овчина сообщала Егоровой шее приятный хо-
лодок. Он закрыл глаза и с минуту лежал совсем неподвижно, почти не  ды-
ша. Вдруг он вскочил, почти сбросила его с койки внезапная догадка.
   - Топор-те... топор... - закричал он, поводя выкатившимися глазами. -
В колесны вбит... в переднюю лапу!!
   - Лежи, лежи, - тихо и по-прежнему сухо сказала мать, по-бабьи  засо-
вывая под повойник прядь волос. - Нечего уж, лежи. Замыла я топор-те...
   Снова, расслабев, упал на отцовский тулуп  Егорка.  Ему  вдруг  стало
легко, так легко, как ни разу в жизни... Никаких забот в жизни больше не
стало. Все стало ясно и понятно. Нежданно голова заработала  с  безумной
четкостью. Вспоминалось: ехал по прилегающему к Ворам полю.  Там  сорный
бугор. На бугре стояли репьи, многоголовые, колкие и красные, - репьи  в
закате. Потом въехал в село, мальчишки бегут... Кто-то стоял у  Пуфлиной
загороды, гнедой масти: или петух, или собака... нет, петух! Потом  дев-
чоночка, у ней соломинка в волосах. Чигунов  поит  коня,  Чигунов  знает
всегда и все. Мухи ползают по столу. Крепкий, целый и живой  едет  Поло-
винкин, осязаемый выпученным Егоровым глазом. Потом пил воду...
   И вот Егор Иваныч опять поднялся, но уже ненадолго.
   - Мамынька... - зашептал он по-ребячьи жалобно. - Мамынька,  я  голо-
вастика проглотил!..
   Яма уж