е поджидала его, и он покатился в нее, цепляясь  за  койку,  за
овчину, за протянутую погладить сына сухую руку матери. Этот обморок был
даже нужен Егорке, как отдых. А мать  глядела  раскосившимся  взором  за
черное окно, и по лицу ее скакал тот  же  красноватый,  утомляющий  свет
коптилки.
 
   X. Пантелей Чмелев.
 
   Постороннему человеку представлялось это дело так.
   Тотчас же от Рахлеевых разверстщики пошли обедать к Пантелею Чмелеву,
советскому мужику. Подходила обеденная пора. Полдень  выдался  нестерпи-
мый, сожигающий. И в самом деле, немыслимо было ходить в такую  жару  по
избам и вскрывать мужиковские тайники.
   Чмелев сам встретил их - Петра Грохотова, Матвея Лызлова и продкомис-
сара. Он почтительно и хлопотливо усаживал их за стол,  покрикивал  жене
подавать скорее. Гости расселись. Матвей Лызлов поглаживал русую,  круг-
лую бороду, ею заросло у него все лицо. Петр Грохотов писал что-то в за-
писную книжку. Продкомиссар с неприметным любопытством  приглядывался  к
хозяину.
   Пантелей Чмелев и в самым деле стоил  продкомиссарова  вниманья.  Не-
большой ростом, он таил под наружным  тщедушием  своим  какую-то  тихую,
внутреннюю силу, видную только через глаза. Она блестела оттуда  то  ко-
роткой вспышкой ума, то какой-то чудесной добротой,  то,  вдруг,  волей.
Был Чмелев порывист до суетливости, но в суетливость свою вносил он  ос-
мысленность, суетливостью своею он не тяготился.
   Казалось бы: владеть Пантелею Чмелеву при его трезвости большой,  де-
вять на девять, избой с обширными холостыми пристройками, а  в  четверть
избы печь, а в печи всякие мужиковские яства. Да и ходить бы ему не пло-
ше покойного Григорья Бабинцова, который на сход  иначе  и  не  выходил,
кроме как в жилетке. Не везло Чмелеву; нещадней,  чем  других,  мочалила
его жизнь. А ущербы посещали его хозяйство  не  вследствие  какой-нибудь
нестройности - у Пантелея глаз щуркий и зоркий, - а по недогаданным при-
чинам, которые как майский снег. Как снег! -  вымокало  в  мокрые  весны
вчетверо против других, градом выбило втрое, случалась ползучая дрянь  -
пожирала вдесятеро, словно слаще было на Чмелевских полосах. Так и всег-
да с незадачливым мужиком: сторожит его и в темную непогодную ночь  и  в
погожий полдень хитрый, несытый враг.
   Этот Чмелев, растеряв двух сыновей на войне, остался  жить  вместе  с
женой и глупой Марфушкой. Марфуша Дубовый Язык приходилась  ему  дальней
сестрой. И оттого, что не оставалось Чмелеву утехи в жизни, стал ее  ис-
кать в хозяйстве своем Чмелев и нашел. Кроме того происходила в те  годы
революция. Перетасованы были карты наново, пошла новая игра по небывалым
правилам: некозырные хлопы побивали заправских королей.
   - Это теперь мы оправимся, вот как накипь сымем... - говорил за  обе-
дом Чмелев, в ответ на продкомиссарский вопрос, как живут. -  Суди  сам,
друг! У нас до девятьсот пятого один самовар на  деревню  приходился,  а
теперь коли уж нет самовара, так значит пропили! Тут  еще  кооперация...
опять же наука! Все это предоставлено. Вот как Свинулина погромили, кни-
жек я наменял у мужиков, на курево хотели, да бумага толстая. Очень дос-
тойные книжки. Ну, скажи, на всякий предмет есть своя книжка. Очень  ув-
лекательно есть! Например, сказать, по нашему делу, по хозяйству.  Да  и
не по нашему, вот скажем: похождения капитанской дочки!  Очень  подробно
про все! Бабы-те мои ругаются, - добавил он улыбчатым доверчивым  шопот-
ком, - очень на книгу злы, городская затея, времени отымает  много...  А
как я гляжу, нам без города никуда. Вот  ты  намедни  говорил,  что  без
гвоздя да без ситцу не проживем. Я тогда, конешное  дело,  промолчал.  А
только это не так. И мы ходим, штаны-те не гашником назад надеваем. Куз-
нецы-т да ткачихи и у нас есть. Город нам из других причин нужен.  Эвон,
третевось слышу, баба махонького моего поучает: в мышу, говорит,  костей
нет. Он, говорит, не имеет кости, потому и может в любую щель вобраться.
Растянется на аршин и лезет. Вот откуда вам итти надо! Заместо  старшего
брата вы нам нужны. И потом, конечно, понять нужно мужика...  Без  поня-
тия, так лучше уж воду толочь!
   Окончив речь, Чмелев стал со смущеньем передвигать вещи  на  столе  -
тарелку с хлебом, солонку, ложки. Продкомиссар слушал, не  пропуская  ни
слова, Петр Грохотов зевал, Матвей Лызлов посмеивался.
   - Вот так-то заговорит иной раз, так и заснешь под него... -  загово-
рил Матвей Лызлов. - А правду говорит. Ты, Пантелей,  лучше  вот  скажи,
как ты советским-то сделался. Он до этого любопытен, - тронул он продко-
миссара за рукав, - все расспрашивал меня вчера... Вот ему это любопытно
узнать. Пускай в городу расскажет!
   Продкомиссаровы длинные руки лежали на краю стола и  пощипывали  бах-
ромку розовой скатерки, нарочно для гостей вынутой из сундука.
   - В самом деле, расскажите... - попросил продкомиссар. - Я  и  вообще
очень рад, что познакомился с вами. Только вот в этом пункте  я  с  вами
несогласен. Сперва, по моему, нужно вековую кожуру снять,  предрассудки,
я хочу сказать, а там уж и дальше ехать. У вас-то как будто наоборот вы-
ходит?..
   - А вот я и скажу, - прищурился Чмелев, разглаживая  шитье  скатертки
ладонью. - Вот и у меня причина была, и невелика, а затронула!
   И как бы смутясь внимательного взгляда продкомиссара, принялся сурово
сцарапывать давнишнюю грязцу со своих обмоток Чмелев. Младший  Пантелеев
сын умер уже в Ворах и одно только оставил в наследство отцу: эти  серые
крепкие обмотки. Чмелев накручивал их прямо поверх  мужиковских  онучей,
отчего получались у него ноги невиданной  толстоты.  Поэтому  всегда  он
помнил о сыне.
   Из Пантелеева рассказа выходило приблизительно следующее. Прошлым го-
дом ездил Чмелев в уезд, - поездка долгая, в два конца - неделя,  потому
что летняя дорога обводила вкруг всего Кривоносова болота. Кривоносово -
потому, что и сюда достигали передние разбродные шайки Пугача, - руково-
дил их Кривонос. Он и скрывался в этом болоте, когда  двинулись  царские
войска брать Пугача. - И когда ехал там Чмелев, подсадил к себе по доро-
ге человека, встреченного под вечер. Видно, что человек хороший,  в  ис-
полкомах подводы не требовал  из-за  страдного  времени,  значит  -  со-
чувствующий мужику. Его, так и шедшего от поля до поля, и подобрал  Чме-
лев.
   - Садись, подвезу, - сказал Чмелев.
   - А что ж, и сяду, - отвечал тот.
   - Как звать-то? Ишь борода-т черная какая!
   - А звать меня Григорьем, - отвечает.
   Ночные пути не коротки, а часы вкруг Кривоносова болота долгие.  Раз-
говорились оба. Лежал Григорий в телеге на спине, на сене, и,  глядя  на
ночное лунное небо, полное к тому же звезд,  принялся  рассказывать  про
всякое: какие в небе звезды, какие им числа, из чего сделаны  и  как  до
них люди докинулись умом. Рассказывал Григорий не спеша, голосом  тихим,
посасывая самодельную трубку. А Чмелев, хоть и молчал,  слушал  со  всей
остротой мужиковского слуха, и, хоть была ночь, вдруг стало жарко Чмеле-
ву от Григорьевых слов.
   - Очень дерзко насчет каждой звезды говорил. Я уж потом-то  и  понял,
кажная наука дерзкая!.. Тут я и решился спросить. А правда ли, спрашиваю
как бы ненароком, что до христова рожденья вот не было звезд показано? А
как родился, так и явлена первая... Нам деды сказывали.
   И уже ждал Чмелев, что загрохочет Григорий над мужиковской  темнотой,
над вредной глупостью Пантелеевых дедов, а Григорий не засмеялся. Тем же
ровным толком объяснил он так, как сам понимал: ходят звезды по большому
мраку... всегда ходили и всегда будут  ходить,  нигде  им  не  поставлен
срок.
   - Я и говорю, что-де может врешь ты?..
   А Григорий вынул из сумки трубку, раздвинул ее и  предложил  Пантелею
самому взглянуть, хотя бы на луну. Остановил подводу, Чмелев посмотрел и
тяжело охнул.
   - Словно понимаешь, в сердце оборвалось что. Гляжу, а луна-те  рябая!
Батюшки мои, думаю... да как же так?! Ну, вот воску на снег вылить,  так
же. И очень мне захотелось тут до всего досмотреться, нет ли  где-нибудь
еще такого... одним словом, ну, непохожего!
   Чмелев, задрав голову, глядел в ночное небо и  таким  удивляюще-прек-
расным видел его в первый раз. И  уже  казалось  Пантелею  Чмелеву,  что
врастает он сам головой в эту черную зовущую пучину, в которой вдруг на-
шелся свой план и смысл.
   - Так мы и ехали. Он те заснул потом, а я все в небо и ротозел. Рото-
зел-ротозел, да на березу и наехал... - с тихим смешком повествовал Чме-
лев. - Береза-то в этом месте на дорогу, вишь,  вылезла.  Там  и  объезд
был, да я не видел, задравши голову. Очень  это  замечательный  человек,
Григорий! Все во мне перевернул, а не обидно... В уезде вылезает от меня
да и смеется: а ведь ты, говорит, большевика вез! Вот уж тут-то,  созна-
юсь, и раззял я рот-те!..
   - Это агроном с Чекмасовского поля, Григорий Яковлич звать, - вставил
свое слово Матвей Лызлов, откусывая хлеб.
   - А потом-то встречался с ним? - взволнованно  спросил  продкомиссар.
Он ел мало, зато слушал жадно.
   - Да наезжает-то часто... Все на картошку меня уговаривает.  Он  меня
учит, а я его, кто чего не знает. Складно у нас выходит. Он и останавли-
вается у меня...
   - То-есть как это на картошку уговаривает? - заинтересовался  продко-
миссар.
   - Да ведь местность у нас все больше прямая, как ладонь...  Опять  же
земля такая. Выгодней всего картошка, если, к примеру б, завод  тут  еще
построить... А то далеко возить. Под уездом,  там  есть  терочный  один,
бывшего Вимба, - объяснил Чмелев знающим тоном.
   Петр Грохотов пил молоко с хлебом и  все  время  Пантелеева  рассказа
подзуживал Марфушу, сидевшую в отдалении. Марфуша уговаривала его  взять
ее в жены, а Петр смеялся, что, мол, лицом нехороша.
   - А ты мне платье купит, хоротая тану, - тянула Марфушка, кривляясь.
   - Э, нарядить тебя значит? Этак не выйдет! Наряди пень, и пень  хорош
будет.
   - Я не тарая, - твердила Марфуша, и глупое лицо ее на мгновенье  оза-
рялось настоящей мольбой. - Возьми Петрутка... Больно мне надоело в дев-
ках-те ходить!
   - Ладно, вот через недельку! - пошутил Петр, и встал с лавки. - Вы уж
тут рассказывайте, а я поспать пойду, - громко сказал он. - На сеновал к
тебе можно, дядя Пантелей? Я ведь некурящий.
   - Ах да... Что у вас давеча за скандал вышел? -  вспомнил  продкомис-
сар, вопросом намарщивая лоб.
   - Это у Рахлеевых? - потягиваясь, спросил Грохотов. - Да так...  Каж-
дый день бывает!.. - и пошел.
   Уже без Грохотова стал Чмелев рассказывать, как он объяснял про звез-
ды мужикам, а мужики ему ответили: "нам ни к чему, мы землю пашем!". Ка-
кие сам почитывает книжки, и как книжки помогают ему жить. Обед уже кон-
чился, и хозяйка, сняв скатерть, вытряхнула ее  за  окном.  Стоял  самый
разгар полдня. Все живое дремало, даже затихшие в остекляневшем  воздухе
деревья. Один только Чмелевский петух, пышнохвостый и с плоским гребнем,
ошалело долбил сухую гнилушку под самым окном, ища в ней  хоть  капельку
съедобного смысла.
   Скоро ушел и Лызлов, и продкомиссар со Чмелевым остались с  глазу  на
глаз в пустой избе. Полтора часа длилась их беседа, и все еще  не  устал
слушать Чмелева гость его. Тут-то и вбежал очень бледный  Лызлов  и,  не
глядя ни на кого, сказал:
   - Петьку убили.
   - Где убили?.. - вскочил Пантелей,  обычно  прищуриваясь.  Подбородок
его сразу как-то выдался вперед. Для своих лет он проявлял  удивительную
живость.
   - Во ржи нашли... В плечо его хлыснули!
   - Арестовали его?.. - спросил Чмелев, потерянно шаря рукой по столу.
   - Да-да, арестовать нужно, -  заторопился  продкомиссар  изменившимся
голосом.
   - Семена-те?.. - говорил Лызлов. - Убежал Семен. Я послал двух испол-
комских за ним... Он у одного винтовку вырвал, а другого повалил.
   - Куда же ему уйти?.. - наощупь спрашивал продкомиссар.
   - Да в лес ушел, к этим... летучим. За Курью! Агафьина девка  видала,
через мосток бежал!
   - Очень плохое дело! - решил Пантелей Чмелев,  наматывая  и  сматывая
какую-то веревочку с пальцев. - Теперь уж не найти... - Чмелев  встал  и
обернулся к окну.
   - Да, уж Семена не найти... это правда, - согласился Лызлов  и  потер
лоб, как бы стараясь стереть со лба печать заботы и повседневных  волне-
ний.
   - Я не про Семена, - резко перебил его Чмелев. - Я про  другое.  Уте-
рянного, говорю, не найти. Очень плохое дело. Теперь начнется уж...
   Так представлялось это дело человеку со стороны. Но не таким было оно
всякому иному, знакомому с обличьем всех тех, кто населял Воры.
   XI. Положение усложнилось.
 
   С этого дня быстрей пошло колесо.
   Село заволновалось, заметалось в целой сети событий и с  каждым  дви-
женьем все туже запутывалось в их лукавых петлях. Догадки будоражили му-
жиковские умы, одна другой непонятней. Ходило  смутное  указанье,  скоро
впрочем рассеявшееся, что Грохотова убил не Семен, а Фетиньи муж,  мужик
злопамятный и во хмелю неудержный. Это тем более, что и нашли-то  Петьку
на Фетиньиной полосе. Странную хмельность Фетиньина мужа подтверждала  и
молодая Аксинья Рублева. Спросила Аксинья в тот вечер: "ты с  чего  это,
Фетиньин муж, куражишься? Вот жена-те намылит тебе голову!". А  Фетиньин
муж объявил ей на это турка, то-есть кукиш с вывертом и с прибавком двух
очень неуказанных слов. - Подпрятовская старуха утверждала  свое:  всему
писарь Муруков виной! Прислали из уезда на волость три пары  обуви:  две
пары женских полсапожек на высоком каблуку, а третьи - на картонной  по-
дошве бахилки, для покойничка. Лызлов Матвей и отдал  жене  своей  пару,
чтоб носила за Советскую власть, потому что совсем обносилась баба,  хо-
дила совсем босая, даже в церкву нечего надеть. Остальные две пары, и  в
том числе покойницкие, председатель сдал в цейхгауз.  А  тут  Муруков  и
пришел: "дай, говорит, Матвей, и мне пару за Советскую власть. Я все дни
напролет пишу, дай и мне". Лызлов выдал ему покойницкие, а Муруков  оби-
делся. - Задавали после этого вопрос Подпрятовской бабе: "дура ты, баба!
Петька-те при чем же тут?". А Подпрятова так даже и озлилась: "да какого
ты шута с Петькой ко мне лезешь? Како мне до Петьки дело. Хошь бы и всех
их, Петек, переколотили!" - Третьи, у кого сыновей в лесах не было, про-
ще всех объясняли. Сидели дезертиры, видят - Петька идет. Они и сказали:
"товаришши, гляньте, Петька идет! Не скувырнуть ли нам его  с  дороги?".
Тут и был сужен конец Грохотову. - Четвертые такую околесицу несли,  что
и повторять совестно.
   Тяжелей ночи полегла на всех неоткрытая вина. Это потому, что в Семе-
нову вину сперва не верили. И, когда в последующий день,  встречались  с
исполкомскими, как-то особенно сутулились и скользили мимо, прикидываясь
невиновными, и в самом деле невиновные мужики. Сигнибедов где-то  выгля-
дел, что послана в уезд красная бумага, какое злодейство учинено над со-
ветским человеком в Ворах. "Помяни мое слово, будет бабам вытья!" - ска-
зал Ефим Супонев Гарасиму. Гарасим эти слова крепко в себя принял,  стал
бережно взращивать чертополошье семя этих слов, хоть и жгло оно душу, и,
прорастая, звало на новые дела. Та же самая чернота,  что  висела  месяц
назад над Брыкинским домом, могуче распростерлась теперь над всем селом.
   И верно, была послана в уезд бумага с нарочным красноармейцем.  Долж-
ностным языком уведомлялось в ней, что приходят на волость события чрез-
мерной важности, - нужна для предотвращенья их крепкая рука, и  рука  не
пустая. Сообщалось также в бумаге мелким Муруковским почерком, что полны
окружные леса проходимцем дезертирского звания, а особенно те леса,  что
зовутся Исаева Сеча и прилегают кольцом как к Ворам, так, с семиверстной
длины, и к Попузину. А живут дезертиры охотницкой коммуной, называют се-
бя летучей братией, по утрам звонкими песнями перекликаются  с  птицами,
напоминая о вредном своем существовании советским мужикам.
   И не доле того как в пятницу, в приходский праздник, носили  старички
самогон своим блудящим сыновьям, с ними и пили. И все село, пятьсот  пар
ушей, слышало, как наяривала в лесу оголтелая дезертирская гармонь, соп-
ровождаемая балалайками. Вечер тот был из ряда вон чуткий и слышный. - А
орудует среди них за главного дезертир Михайло Жибанда, удачник в  любом
непристойном деле. - Лишь про то не было указано в Муруковском  писаньи,
что пустых среди летучих нет, у каждого винтовка, что имеются у  мужиков
и пулеметы, наследие от царской  войны,  и  всякий  другой,  годный  для
убийства снаряд. - Про пулеметы  посовестился  упомянуть  Лызлов,  боясь
подвести под полный разгром богатое свое село. Куцую, таким образом, бу-
магу вывез посыльный красноармеец в уезд.
   Четыре дня ехал гонец, а события не ждали. Катится колесо, приспущен-
ное с горы, не в бег, а вскачь, - где его опередить  кволой  мужиковской
кляченке! Уже напряглись сердца Воров ожиданьем неминуемого. Уже свистел
унывно воздух от размаха колом.
   На особом исполкомском совещании, происходившем в вечер Грохотовского
убийства, предлагал Матвей Лызлов не сдаваться  на  мужиковские  угрозы,
дабы не показывать очевидной слабости.  Продкомиссарово  же  предложение
состояло в том, чтоб отослать часть мужиков с подводами отвозить собран-
ный по разверстке хлеб на железную дорогу. Смысл всего этого  -  продер-
жаться неделю до прибытия руки из уезда, твердо ведя однообразную  линию
в поведении, не искривляя ее ни в чем. Мужик Чмелев все время  совещания
только головой качал да хмурился. В продкомиссаровых словах виделось ему
простое незнание мужиковских настроений.
   - Не поедут, - тихо сказал он. - Разве время теперь лошадей занимать?
да и людей тож! Им тогда еще больше прицепка выйдет Вы, скажут, нам  ра-
ботать мешаете...
   Матвей Лызлов, ныне в выцветшей синей рубахе с ластовками, тер руки и
все силился вызвать на лицо выражение неколебимого  спокойствия.  Однако
то-и-дело высовывалась из его лица грустная улыбка. В  его  непрестанном
постукиваньи по столу тоже звучала некая тревожность. Половинкин сидел у
раскрытого окна и безостановочно курил. Один только Муруков все писал  и
писал, так близко приблизив нос к бумаге,  что  даже  коробился  от  его
приближенного дыханья листок. На минутку выходя из избы,  он  приклеивал
хлебным мякишем все новые и новые объявления  на  исполкомскую  доску  и
притирал рукой, чтоб не сорвало ветром. Вернувшись, он шептался с Лызло-
вым и Половинкиным и писал новое уведомление, просившее мужиков не  вол-
новаться во имя ответственности момента, а с подобающим всякому  гражда-
нину спокойствием готовить теплые вещи к завтрашнему дню. Что же касает-
ся куриного налога, четыре яйца с курицы, то разрешалось заменять яйца и
медом, и воском, и полотном, и даже хлебом, у кого остался.
   Напряженность заседания этого, в котором участвовали восемь человек и
которое было последним в Ворах, была усугублена еще тревогой по той при-
чине, что в окружности уже начали пошаливать мужики.  Накануне  в  дере-
веньке Малюге был убит председатель, мужик грубый, но  прямой,  которого
знали и в уезде. Убийство никакими волнениями не сопровождалось, а прос-
то вывели за околицу и убили ножом, труп же запихнули в  трясину,  такую
тряскую, где тройка с седоками в две минуты уйдет.  Малюгинские  недаром
за чертей слыли в окружности: живут в местах особо жидких и человека це-
нят не дороже нового топора.
   - Спать теперь придется только по очереди, - сказал  Чмелев  тихо.  -
Они если и полезут, то ночью полезут.
   - Ближе двух дней не полезут, - сказал Лызлов, размазывая Муруковскую
кляксу по столу. - А готовиться,  конечно,  не  вредно.  Володьку-т  Ва-
сильева тоже ночью взяли. - Володькой и звали Малюгинского, убитого.
   - Обыскать бы их, - начал Половинкин, сосредоточенно промолчавший все
заседание. - Оружие отобрать, а там уж легче...
   Он не досказал, окликнутый сзади, из раскрытого окна.
   - Извиняюсь за беспокойствие! - сказал кто-то, на половину  появляясь
в окне и, очевидно, стоя ногами на за