еметными лентами, по колено в снегу. Здесь и был  источник
неиссякаемых сказок в последующее время: "Прозеленятся по весне  снежные
равнины. По первой зелени и прискачет в  подкрепленье  барсукам  Гуреево
войско: белые кони, вострые сабли, отчаянные головы"...
   Из десяти поднявшихся волостей семь уже примкнули  к  Половинкину,  -
огонек за огоньком вспыхивал в ночи. Гусаки правили всем уездом со  все-
возможной мужиковской истовостью. Знать недаром пророчил  как-то  впьяне
слепой дед Шафран на заваленке: "вознесутся превыше облак Гусаки и будут
землю попирать красными плюснами". Не избежали Шафранова  пророчества  и
Воры: сами сдались.
   А уже надвинулась зима. Постепенно удлинялись ночи, заострялись холо-
да. Уже лиховали морозы на бору, и все обильней по утрам  валил  дым  из
барсуковских землянок. Восемнадцатого октября, в первый день  по  ущербе
месяца, выпал толстым покровом снег и остался лежать. К обеду потеплело,
подтаяли кочки чуть-чуть, тропинками осквернилась девичья белизна снега.
Лес стал безрадостный, мокрый. Но уже через две  недели,  когда  впервые
вышел Семен из зимницы, был густ воздух того предвечерья, как  мороженая
вода. Прямо по снегу Семен прошел к опушке. Пока шел - снова стал падать
снег. Стоял пенек на опушке, на него и сел Семен. Снежные хлопья  падали
безветренно на поляну Курьего луга. Казалось, что самые хлопья стоят не-
подвижно, а все вокруг - и затихший лес со стаями легких синичек, и каж-
дая почернелая травина, просунувшаяся сквозь снег - все  это  подымается
вверх, в сизую, пестрящую глубину неба.
   Все время, пока лежал на соломенном ложе болезни, напряженно думал  о
начатом Семен. А теперь, когда увидел лес, поле, снеговые  пространства,
с изнеможением ощутил непрочность всего того, о чем надумалось под  душ-
ным потолком его зимницы. Он вздохнул глубже, и тотчас же резнул жесткий
воздух в верхнем, правом углу груди, куда пришелся удар Щербы.  "Все  не
так, а все проще. Вот снег идет, и стоит дерево. Гусаки отняли покосы, а
Воры не хотят. А вот на снегу - тетеревиных крыл след, а по нему  четкий
след лисы: лиса шла за тетеревом, так рассказывает снег... Просто". Все,
порожденное горячностью усталого ума, все это рвалось теперь как  бумаж-
ное кружево на ветру. - Семен снял шапку и сидел так. Снег рябил в  гла-
зах. Где и думать об удачах! Егоры Брыкины да Гарасимы,  Юда  да  Петька
Ад. А Жибанда - вихрь, бесплодный и неосмысленный, как гроза, как  боро-
вик - вырос на дороге и не знает, который растопчет его сапог.  А  заро-
дится Пантелей Чмелев, - коли не убьют его раньше времени, вытянет город
его к себе. Заумнеет Чмелевский сын, познает толк черному  и  белому,  в
ученой спеси своей забудет голопузых и темных родичей. Будет  Чмелевский
сын искать короткую дорогу к звездам, а родичи ковырять  кривыми  сохами
нищую землю, а в пустопорожнее время - варить тугую пьяную отраву да ка-
торжные песни петь. Эх, то лишь к нам и проберется, что  с  топором!"  -
так думала за Семена его болезнь и усталость.
   Синички прыгали над самой Семеновой головой, осыпали снег  с  ветвей.
Он пошел домой. Клейкий снег валил хлопьями, облеплял  сапоги,  утяжелял
шаг. Вечерело. А в голове шумело, как в похмельи.
 
   XVI. Навещанье матери.
 
   Все тянуло Семена в Воры, да не пускал обжившийся Шебякин, грозил бе-
дой.
   - Что ж ты меня ровно дворовую на привязи держишь? - хмуро шутил  Се-
мен.
   - Ничего, товаришш, - заслонялся ручкой Шебякин. - Меня приятель твой
застращал, что жизни решит, коли я тебя не выправлю... А  у  меня  полна
изба писклят, да отец еще жив... одиннадцать ртов! Не пущу.  Кусай  меня
куды хочешь, а не пущу. Дай суставу срастись, - добавлял строго.
   А дни шли. В тот же день, когда повез татарчонок фельдшера в Чекмасо-
во, порешил Семен итти.
   - Не ходил бы, - намекал сумрачно Жибанда. - Рано... желтый весь.
   Семен не отвечал, собирался: пробовал затвор винтовки, одевал  лапти,
клал в карман ту самую гранату, что висела когда-то на поясе у  Половин-
кина, брал Половинкинский же наган. - Отемнело сизое небо,  когда  вышел
Семен в путь, видом своим походя на обычного для тех времен воина-лапот-
ника: драная шинель, шитая наспех и насмех, винтовка без штыка, облезлая
папаха, и шел с голодной ленцой. - Воры объявились ему не  сразу.  Зата-
ясь, в потемках, они, казалось, сотнями зорких глаз следили со  снежного
бугра за каждым его шагом. Даже как будто шептали: "а-а,  ты  перешагнул
жердину, упавшую от Барыковской остожины... а-а,  ты  перешел  мосток!..
а-а, ты смотришь в нас!".
   Прислонясь к оснеженным перилам мостка, Семен испытующе глядел в  се-
ло. Вот так же подглядывал когда-то, отсюда же,  и  Половинкин.  Снежная
улица была пуста, как вымершая. Баба прошла за водой. Колодезный рычаг с
вороной, сидевшей наверху его, четко чернел на сизом небе. Рычаг  накло-
нился и заскрипел, а ворона слетела, направляясь вдоль села.  -  Мальчик
тащил вверх, на село, каталку-решето, обмазанное навозом и  политое  во-
дой. У горелого исполкомского места он сел в каталку и,  гулко  вертясь,
покатился вниз, и никто из других мальчиков не мешал ему в этом. Мальчик
вскрикивал от удовольствия, - и деревья, и избы, и снег, и  воздух,  все
со свистом кружилось вокруг его одного. На подкате  к  мосту  он  увидел
солдата над собой, пугливо выскочил из решета и собирался удрать.
   - Ты не беги, оголец, - сказал солдат, беря его за плечо. - Я тебя не
съем. Ты здешний?
   - Здешний, - осторожно отвечал тот, глядя то на конец винтовки,  тор-
чавшей из-за солдатова плеча, то на отдувшийся карман солдатовой шинели.
   - Кто у вас председатель-то теперь? - допрашивал солдат.
   - Папанька! - ответил мальчик и своенравно подергал решето за  верев-
ку. - А ты кто?
   - Из Гусаков вот иду, с приказом. Тебя как звать-то?
   - Из Гусаков, так не с той стороны, - подозрительно сообразил мальчик
и показал на другой конец села,
   - Да я плутал тут, дорога-т малоизвестна.
   - У нас чай пить будешь? Папанька гостя ждет... Ты приходи.
   - Приду, приду... - вглядывался в сумерки села Семен.
   - А коньки умеешь делать? - не отставал мальчик и шел за солдатом.  -
А что у тебя в кармане, покажи!
   Пришлось итти задворками, чтоб отвязаться от мальца. Никто Семену  не
встретился, только какая-то девочка в опорках прошлепала мимо него к со-
седке за огоньком. - Сильней защемило в плече  от  ускоренного  дыханья,
когда всходил на крыльцо. Снег лежал на лавках, и по нему  -  явственные
следы птичьих ног. В сенях постоял и прислушался. В ушах звенело, а  по-
казалось, будто слышит Савельев смех. Вдруг у соседей закричал петух,  и
был отраден Семену его сиплый, настойчивый крик. Семен вошел. Мать сиде-
ла на лавке с видом нудного и безучастного  ожидания  кого-то,  ужасающе
неряшливая, но было чисто прибрано все в избе.  На  сына,  отряхивавшего
снег с лаптей, Анисья взглянула равнодушно и опять тупо уставилась в вы-
метенный пол.
   - Что ж ты грязная какая... - удивился  Семен  и  глядел,  пораженный
чернотой нечесаных материных волос, в них не было ни сединки. Никогда до
того не видел матери без повойника или платка. Уже снимая с  плеча  вин-
товку и приставляя к столу, все перебирал в уме, не к празднику ли гото-
вилась, но вот устала и села отдохнуть. Праздников не выходило.  Тут  он
опять поймал туповато-наблюдающий взгляд матери.
   - Отец-то вышел, что ли? - спросил Семен, борясь со смутной тревогой.
   - К вечному блаженству, говорю, отошел  отец...  -  заученно  сказала
мать, точно за минуту перед тем говорила кому-нибудь  об  этом  же.  Она
поднялась, переставила с места на место две пустых махотки на  шестке  и
опять села, сурово поджимая губы.
   - Ждешь, что ли, кого? - спросил Семен и тут заметил, что стал  сооб-
ражать гораздо медленней.
   - Обещал и за мной прислать,  Гусак-те,  -  сказала  мать.  -  Неделю
цельную и сижу вот.
   - Та-ак, - протянул Семен и понял, что уже гораздо больше  недели.  -
Что ж, и коровенку забрали? - меняясь в голосе и лице спросил он.
   - Взяли. Просила, хоть жеребеночка-т оставьте. Сиди,  сиди,  говорит,
скоро и за тобой пришлю...
   - А... вот какой оборот!.. - слушал Семен и тер  заболевшую  шею.  Он
старался не глядеть на мать, не плачущую,  зачерствевшую  от  недельного
ожиданья. А воля злобилась, и бессмысленнейшие сочетанья с  дневной  яр-
костью представали Семенову воображенью.
   Семен ел черный хлеб, предложенный матерью, и запивал водой,  догады-
ваясь с насильственной внутренней усмешкой, что это и есть помины по его
нескладном отце. После еды Семен прилег на лавке и лежал, вытянув  ноги,
запрокинув голову на доски. К нему подсела мать.
   - Я-то местечко во ржи припасла... хлебца там спрятала. Они придут, а
я и убегу. Рожь-те шуми-ит!.. - она говорила тихо-тихо, не  видя  устра-
шенных глаз сына. - ...все лежал, твой-те, мухи  его  ели!  -  сказывала
Анисья.
   - Ты, мать, заговариваться стала! - грубо вскричал Семен и вскочил  с
лавки как ударенный. - Какие ж мухи зимой? Где ж это рожь в декабре  шу-
мит? Что ты забалтываешься!..
   Крик Семена отрезвил мать. Теперь она плакала, без слез, с  открытыми
неподвижными глазами, и, рассказывая, глядела в окно, затянутое сумерка-
ми. Даже пробовала оправить разметавшиеся черные космы  непослушной  ру-
кой. А Семен  глядел,  не  отрываясь,  на  ее  корявые,  неразгибающиеся
пальцы. - И вот так же, как рассказывала о последних минутах отца,  пос-
тепенно бессилея от воспоминаний, так и заснула, положив голову на стол.
Семен бережно, чтоб не потревожить нечаянного сна, перенес ее на  койку,
а сам, не решаясь именно теперь покинуть мать, запер двери и  прилег  на
лавку. Винтовку он приставил к столу.
   Как ни закрывал глаза, не удавался сон. Мотались  в  голове  дикие  и
гулкие образы, как камешки в погремушке, - представлялся отец:  стоит  у
ямы и, смешно вихляясь, все убеждает соседей по смерти, Барыкова и  Сиг-
нибедова, что все это никакого влияния не оказывает, что и  там,  в  по-
повском где-то, люди живут... Потом происходила обычная сонная сумятица,
расщеплялся сон, вклеивались в него клинья новых. Сон  -  боль  уставшей
головы. Когда среди ночи раздался стук в окно, Семен  вскочил  первым  и
прислушался. Дрожащий бабий голос с улицы звал Анисью. Остальных бабиных
слов было не разобрать из-за зимней рамы. Он окрикнул мать,  та  просну-
лась и сразу, точно и не спала, покорно пошла в сени.
   - Не сразу отпирай... опроси сперва, - шептал в ухо ей  Семен,  а  та
слушала спокойно, даже не кивнула, что поняла, уверенная, что пришли  за
ней самой.
   Семен прислушивался и угадывал по звукам: мать  отперла  дверь,  и  в
щель просунулись штыки. Мать вскрикнула, взошли люди. - Семен быстро за-
пер дверь избы на засов и огляделся, ища. Скользнула мысль -  бросить  в
сени гранату, но там была мать. Ищущий взгляд его упал на  окно,  и  вот
выход был найден.
   Сильными ударами винтовочного приклада он выбивал рамы из окна.  Рамы
были старые, дубовые - затея домовитого Савелья, когда еще не отпробова-
ны были царские розги. Летели осколки, и уже всходил  бодрящий  холод  в
разбитые стекла, - блестела звездами морозная ночь. Под окнами  различил
Семен людские тени и тихие переговоры их. "Живьем взять хотят..." -  по-
нял Семен и последним ударом, зло усмехаясь, выбил расщепленные  остатки
рамы.
   - Сенюшка... так ведь под окном они! - различил он прерывистый  шопот
матери из-за двери. И вот Семену стеснило в груди, едва вспомнил ее све-
денные, сухие пальцы.
   - Прощай, мамаша! - отчаянно  крикнул  он  и  выбросил  за  окно  все
тряпье, какое нашлось на койке, завернутое в шинель.
   Под окном, среди людей, разом раздались восклицания, и все скрывавше-
еся за окном с неистовой поспешностью навалилось на Семенову приманку. В
средину той живой кучи метнул Семен гранату и разрядил наган. Почти тот-
час же он выскочил из окна и побежал. Его спасли глубокие сугробы, моло-
дые ноги и ночь. Два выстрела не достигли его, а погоню было некому уст-
раивать. - Лишь за пределом опасности, когда от бега зашлось сердце,  он
сел прямо на снег и так сидел, трудно дыша и обводя глазами ночное поле.
Мягко мерцали звездным светом снега. Где-то за Дуплею - волчий лай.  Се-
мен все сидел, прислушиваясь к себе самому, к совершавшемуся внутри  его
перерожденью. Все прежние помыслы о крестовой войне с городом были отри-
нуты. Здесь родился другой Семен, - именно тот Семен Барсук,  о  котором
впоследствии сами собой сложились песни и распевались  на  ярмарках,  на
пьяных гулянках, всюду, где поется мужику.
 
   XVII. Егор Иваныч Брыкин выдает свой секрет.
 
   В том и состояло перерождение Семена, что уже не сдерживала его преж-
няя осторожность. Как волки, заметались по уезду барсуки. Описывали кру-
ги, имея целью и центром советское село Гусаки. Четыре  раза  суживались
круги, и четыре раза загорались Гусаковские овины, - отстаивали.  И  уже
не обходилось без кроволития каждый раз.
   Передавались изустно слова, якобы  сказанные  старшим  барсуком:  "мы
председателей в уезде повыведем". Может, и неправда, но три раза до вес-
ны безлюдели в округе исполкомы. Выявлялся новый председатель, не больше
дней сидел он в нетопленом, запустевшем исполкоме, - срок, в который до-
тянуться до него невидимой руке Семена Барсука. Под конец унылей, чем на
мирскую повинность, смотрели Гусаки на возможность править  каким-нибудь
из сел той незамиренной округи. Даже выдумал новую угрозу Половинкин не-
послушным: "вот я тебя председателем в Сускию посажу!".
   Отряд Половинкина вырос неузнаваемо, но возрос в неодолимую  ораву  и
Барсуковский отряд, путеводимый теперь самим Семеном. Даже и крутые  мо-
розы - лопался лед на Мочиловке - не могли остановить  враждующих  в  их
безумных круженьях по снегам. Но встречи их редко оканчивались боем: как
будто слишком мал был для их обоюдной ненависти разбег. - Почти вся Бар-
сучья держава жила теперь на походе. В землянках  оставалось  лишь  ста-
ричье да болящая команда, возглавляемые Прохором  Стафеевым.  Кашеварами
называла их летучая часть, и те не  обижались.  Жибанда  имел  свой  от-
дельный отряд, встречались они с Семеном только дома. То была  неправда,
к слову сказать, будто председателей убивали. Председателей копили,  как
деньги, на последний расчет.
   А уже февраля бежали резвые дни, запорошенные мокрым  снегом.  -  Все
реже смягчала улыбка обострившиеся Семеновы черты,  все  чаще  ходил  на
опушку сидеть на облюбованном пеньке и угадывать дыханье недалекой  вес-
ны. Весна означала последнюю ставку, весна сулила исход  и  оценку  всех
его предположений и расчетов. - В том же феврале и сообщил Жибанда  ему,
вернувшемуся из похода, новость, повергнувшую Семена в ярость, тревогу и
гнев.
   - А Брыкин-то хорош твой! - сказал Жибанда, отворачивая лицо в сторо-
ну и подымая бровь. Мишка был чуть только пьян, но лицо его,  непокорное
ему, беспорядочней и бурней отражало Мишкины настроения  и,  среди  них,
неутолимое хотенье какого-то последнего разгула.
   Дул мокрый ветер, прояснялось небо, - обещал месяц быть в ту ночь.
   - Опять в шапку стрелял? - посмеялся Семен. - Гниль завелась?
   - Гниль-то гниль, зубоскаль пожалуй! Копилка сбежала! - "Копилкой"  и
называли ту землянку, где содержались плененные председатели.
   - А дозорным кто у дороги стоял? - и кровь прихлынула к Семенову  ли-
цу.
   - Васька Пекин стоял... Только ведь они не  по  дороге  пошли.  Прямо
снегом!
   - Лыжи-то откуда же взяли?.. - недоверчиво косился Семен, ускоряя шаг
к землянкам.
   - У Митьки Барыкова Брыкин брал, будто я велел. А я не велел. Тут еще
из Сускии наезжал один, много на Брыкина сказывал.
   - Ты куда ж посадил-то его?.. я к нему схожу, - решил Семен.
   - Кого это?
   - Да Брыкина.
   - Вот не понятливый! Да Брыкин и ушел вместе с ними.  Только  один  и
остался... ну, вот с отмороженной ногой который!
   Они входили в зимницу, захолодавшую и засыревшую  за  время  Семенова
отсутствия.
   - Затопи, друг, печурку, а? - попросил Семен, проходя к  диванчику  и
валясь на него пластом.
   - Можно, - отвечал Мишка и завозился на коленях у печки. Скоро затре-
щало в ней, усердно раздуваемое Мишкой, и озарились красным светом наду-
тые Мишкины щеки. - Друзьишки, нечего сказать, - говорил Мишка  подкиды-
вая в печку дровяной горючий сор, - прямо на голову гадят!  Заочно  при-
дется Брыкина твоего судить, в острастку; не иначе, как по  Половинкинс-
кому приказу гадил. Гниль парень!
   - Что Брыкин! Вот и приятель твой намедни пришел ко мне. Клад,  гово-
рит, нашел: баба средь нас. Хочешь,  спрашивает,  приведу?  Бери,  а  то
расхватают!
   - Юда? - поднял голову Мишка.
   - Юда.
   Печка трещала во всю. Мишка сел в ногах у Семена.
   - Семен... - странно было слышать пьяного, говорящего в таком тоне. -
Отымешь ты у меня Настюшку?.. Говори прямо, я не боюсь.
   Семен не ответил, потому что дверь раскрылась, ударенная снаружи, мо-
жет быть, тремя сапогами враз, и несколько барсуков проскочило в  зимни-
цу. Сильные руки втолкнули во внутрь что-то людское,  подобие  человека,
кучу. Озлобленный и глухой галдеж сопровождал происшествие.
   - Входи, входи... - крикнул Семен, отстраняясь от Мишки, и голос  его
был деланно тверд. Сам он подошел к столу и  стал  зажигать  светильник.
Фитиль отсырел. Спичка уже жгла пальцы, а огонь все не зажигался. Он по-
ложил остаток спички на фитиль, и тот затеплился чадно, скудно и  желто.
- Дверь-то закройте, все тепло упустите!
   - Ты что?.. - подошел Мишка со стороны. - Случилось, что ль, что?
   - Нет, ничего... а что тебе? - Семен оскорбительно обмерил Мишку,  но
тот заметил, несмотря на хмель, как зарделись Семеновы уши.  -  Ты,  что
ль, Егор Иваныч? - наклонился Семен к сидевшему на полу. -  Поди,  зови,
Миша, ребят! - и опять наклонился над Брыкиным. - Судить тебя, Егор Ива-
ныч, будем. Сам знаешь, в лесу, без стен живем... - и уже вторично, ухо-
дя, учуял Мишка в Семеновых словах еле приметное волненье.
   То были как бы остатки от Брыкина. Его ударили всего один раз, покуда
волокли в зимницу, об этом говорил подбитый глаз, но он сам уже развали-
вался, как зрелый по осени плод. - Егорова душа  разлагалась  заживо,  и
сам Брыкин созрел к смерти. - Светильник потрещал и потух, робкое  пламя
не справлялось с водой, капельками стоявшей по застывшей поверхности жи-
ра. Больше светильника и не зажигали, довольствуясь неспокойным  красным
светом из печки.
   ...Зимница была втесную набита барсуками. Все стояли, потому  что  не
было места сесть.
   - Ну, зеленые атаманы, начнем теперь... - сказал Семен, а Мишка видел
с удивлением: никогда доселе не делал такого неискреннего обращенья  Се-
мен, никогда так не заискивал в смехе барсуков. Только Петька Ад, стояв-
ший впереди, хмыкнул, подражая смеху, и тотчас же оглянулся на других.
   - В писании сказано: если рука заболит, руку и отруби... - тихо  ска-
зал откуда-то из угла Юда, награжденный тотчас же общим смехом.
   И последний раз подошел Мишка к Семену:
   - Может, прямо разменять его, а? О чем допрашивать, дело ясное! -  но
уже видел: лошадь понесла, разбивая таратайку на бездорожьи. Губы Семена
раздвинулись, обнажая влажный оскал зубов, зрачки расплылись. Мишка сто-
ял в ожиданьи ответа, хмель его, казалось, прошел весь.
   - Где его нашли?.. - резко и звучно крикнул Семен, оставаясь в тени.
   - А вот Подпрятов нашел, - пальнул Петька Ад.
   - Подпрятов! - вызвал Семен.
   - Он до ветру побежал... - сообщил Юда, и все засмеялись. - Иди, тебя
начальник кличет? - потопал Юда на входящего Подпрятова, и опять смех.
   - Ты где его нашел? - начал с нарочным безразличием Семен.
   - Брыкина-т? - скосил глаза на сидевшего на полу с закрытыми  глазами
Подпрятов Андрей. - Вышел я до ветру...
   - Да с чего ж это ты все до ветру ходишь? Больной, что ли? -  вставил
унизительно для себя Семен, и, точно по сговору, барсуки  ответили  мол-
чанье