редседатель ихний. Прямо с койки взяли, тепленький!
   - Туда, к подводам... - приказал Жибанда, перестав улыбаться и рывком
опуская руку.
   - Слушаю-с! - и Барыков подпихнул коленом пленного.
   Все четверо побежали молча вниз, и нельзя было подумать, что  средний
не по своей воле так прытко бежит.
   Вдруг кто-то налетел на Мишку из темноты:
   - ... Щерба тута? - полоумно спросил этот.
   - А зачем тебе Щерба?.. - неуверенный в том, что узнал  Брыкина,  Жи-
банда приблизил лицо, но тот уже исчез.
   Тотчас же забыв про это, все еще  потирая  подбитый  нос,  Мишка  шел
вверх по селу. У дома попадьи стояла уже подвода, и вкруг нее копошились
барсуки.
   - Семен?.. - спросил Жибанда.
   - Там Семен... - отвечал кто-то. - В подвале, а мы грузим вот...
   В выломанные окна поповского дома подавали винтовки, а трое укладыва-
ли их в подводу, рядом с патронными ящиками, уже  погруженными.  Жибанда
пришел к самому концу погрузки. Скоро он увидел Семена,  всего  в  поту,
вытиравшего пот прямо рукавом рубахи. Сермяга его валялась теперь поверх
подводы.
   - Взмок... - сказал Семен. - Вот спешка была! Тридцать  две  винтовки
зато. Теперь ехать надо...
   - Сейчас встретил, председателя протащили... пленный! - засмеялся Жи-
банда, но вдруг насторожился.
   С верхнего, правого, края села слышался топот многих бегущих.
   - Мужики бегут. Это с Выселок прослышали! - вслух догадался  Семен  и
вскочил в подводу, где уже сидели остальные.
   - Дело гниль, - сообразил Жибанда, уже на ходу взбираясь в подводу. -
Проехать-то успеем мимо них?
   Семен не ответил. Лошадь рвала, и телега бултыхалась  на  неровностях
сельской поляны. Семен свистел, давая знак отступленья. - Они уже  прос-
кочили значительную часть села, но бег мужиков  становился  громче.  Тут
стала видна боковая улица, широкий ее рукав.
   Мужики бежали молча, пыхтя и сопя, полуодетые. Передний бежал с  бан-
кой горящей смолы, подвязанной на палку. Смоляной огонь  слепил.  Мужики
приближались быстро. Можно стало различить их. Они вооружились тем,  что
первым попалось на глаза в минуту тревоги. Бежавший сбоку держал  высоко
над головой поблескивавшую косу. А какой-то шустрый старичонок с большой
бородой и в рваных подштаниках, несся почти впереди всех, прискакивая на
буграх, и махал кнутом, свистом разрезая темноту.
   Именно к нему приковался взгляд Семена, - к старикову кнуту,  которым
надеялся отбиться от барсуковских цепких лап. Жалость к старику, несуще-
му смерть на ребячьем кнутике, охватила Семена. И именно в эту минуту по
мужикам прострокотал пулемет. Это было недолго: как если бы палку  вста-
вить в спицы развертевшегося колеса. Семен, уже  соскакивая  с  подводы,
видел, как, взмахнув в последний раз кнутом, осел прямо в грязь старичо-
нок, - как кувыркнулся со всего разбега тот, который нес на палке слепи-
тельный вихор огня. Горящая смола  огненными  струпьями  растекалась  по
грязи, грязь сопротивлялась им с шипеньем, огонь  стал  страшней.  Точно
боясь перескочить через огневую лужу, мужики остановились. И тогда  вто-
рично застучал пулемет, уже не останавливаясь, как  в  первый  раз,  уже
смертоносно.
   - ... Настька, сволочь! - надрывно и хрипло кричал Семен  и  бежал  к
пулемету, размахивая Половинкинским наганом, который держал за ствол.  -
Не стреляй... Зарежу, Настька!!
   Не было иного ответа, кроме как отстукиванье пулемета. Подвода с ору-
жием унеслась вниз, а Семен все  бежал,  задыхаясь  криком  и  сквернос-
ловьем, спотыкаясь в грязи, ошалелый от убийства. Распаленные глаза  его
одного искали: ненавистного Настина лица, по которому ударить.
   Вдруг пулемет замолчал. Несколько мгновений, съежившаяся, насторожив-
шаяся, стояла тишина над поверженными во прах Гусаками. И уже приближал-
ся Семен к Насте, чтоб свершить свое правосудие, когда настиг его  нега-
данный удар. - Щерба, освобожденный невесткой, с колом в руках тоже  бе-
жал к Насте. Когда он услышал бегущего в темени барсука, он поднял кол и
ждал. Щерба метил в голову, но мокрый кол свернулся в руке и  удар  при-
шелся в плечо Семена. Плечо хрустнуло, а рука с наганом странно  опусти-
лась вниз. Семену показалось, что плоскость, по которой он бежал, встала
дыбом, отвесной стеной. Удержаться он не мог, - он попробовал схватиться
за воздух обессилевшей рукой, но ущемила жестокая боль, и он упал.
   Последнее, что видел Семен уже из черноты обморока, была красная лужа
смоляного огня. Огонь наклонялся ветром в сторону, терзая угасающее  Се-
меново сознанье.
 
   X. Третье событие той же ночи.
 
   ...Вторым соскочил с подводы Жибанда. Он вспомнил про Настю и  теперь
бежал назад, на зарево смоляной лужи. Где сидела Настя, он не знал и бе-
жал вслепую. Ветер приносил издалека возбужденный говор,  но  искажал  и
смысл, и силу приносимых слов.
   Мишка почти споткнулся о Настю. Она сидела на корточках  у  пулемета,
свесив и голову, и руки вниз. Казалось, она замерла, но в руках ее,  как
разглядел Мишка, была новая пулеметная лента. Мишка тронул ее за плечо.
   - Вставай. Бежим скорее...
   Она как будто не слышала. Ее зубы мелко стучали, а губы  шептали  ма-
ловнятное.
   - Да вставай же, - настойчивей приказал Жибанда, взваливая пулемет на
плечо.
   В следующую минуту он бежал вниз села, таща полуживую Настю под руку,
с пулеметом на плече. Настя не сопротивлялась, утеряв всякое соображение
и волю. Но бежала так легко, словно утеряла вместе с волей  и  вес.  Они
пробежали сажен тридцать, когда Настя упала руками и лицом в грязь перед
собою.
   - Сеня... - молитвенно и горько зашептала она. - Душа горит!.. -  го-
лос ее был низок до неузнаваемости. Казалось, что кто-то другой  говорит
из Насти, не женщина. - Сеня! - она как будто видела его перед собою.
   Только тут вспомнил Мишка про Семена. Он не встретил его, когда бежал
вверх, - а может быть, Семена постигла неудача?.. С  сомкнутыми  зубами,
как бы в припадке неумолимой, скрежещущей воли, оставив Настю  в  грязи,
Мишка вбежал в село. И опять цеплялась к ногам черная грязь, опять чело-
веческим голосом стонала непогода. На чем-то круглом Мишка поскользнулся
и упал, - то был кол, которым  ударил  Щерба.  Поднявшись,  Мишка  бежал
дальше. Из-под сапог брызгалось. "Здесь!" - сказал  он  сам  себе,  весь
потный. Он медленно прошел по растоптанной лужайке взад и вперед. Ничего
не было, только радужные круги переутомленья обильно заплавали в глазах.
Он нагнулся и пощупал что-то, на что наступил ногой. То была старая  пу-
леметная лента, которую он сам выбросил из пулемета, когда бежал вниз...
Время шло. Он стиснул зубы и остановился в нерешительности.
   И снова Мишкино ухо уловило недружный, множественный топот. Можно бы-
ло различить, что мчались и на лошадях. Мишка побежал вниз. По дороге он
схватил Настю за руку и бешено повлек ее за собой. - Часто  останавлива-
ясь, потому что шла без огня, погоня дала возможность этим двум выбежать
из села и добраться до кустов, где, Мишка знал, должны были стоять Гара-
симовы подводы. Подвод на месте не было. Настя как бы сломалась, указать
места подвод она не могла. "Вероятно, там, за поворотом..." -  сообразил
Мишка и ринулся по прямой, сквозь мокрые кусты, с утроенной силой  стис-
нув Настину руку. Кустам, казалось, не было конца.
   - Гара-аси-им!.. - закричал Мишка и свистнул, вложив пальцы в рот.
   Кто-то выстрелил наугад, на Мишкин голос,  но  промахнулся.  Непогода
откликнулась воем и грохотом. Шум погони приблизился. Отчетливо различи-
мы стали фырканья лошадей и заливчатый лай собачонки. "Вон там..." - со-
ображал Мишка, протискиваясь в кустах, обсыпавших их обоих  целыми  при-
горшнями воды. Он раздвинул последнюю купу кустов и выскочил на  круглую
полянку, сажень в длину. Назад бежать было уже нельзя, - впереди, в двух
шагах, чернел речной обрыв. Ветер подвывал в нем как щенок.
   - Уехали, черти! - полным голосом сказал Мишка, подтаскивая Настю  на
край обрыва.
   - Собаки... - прошептала Настя голосом холодным, не своим.
   Совсем рядом, - а одна даже высунув морду из кустов, - заливались ла-
ем собаки. Выхода не стало.
   - Прыгай, Настя... прыгай, ничего!.. - нежно и властно шепнул  Мишка,
прижимая Настю к себе. - Там вода, ничего. Это не страшно.
   - Боюсь... - прошелестели, может быть,  Настины  волосы,  развеваемые
ветром.
   - Прыгай! - крикнул Мишка, взмахнув рукой. Голос его  прозвучал,  как
дикое ругательство.
   Уже шуршали раздвигаемые и ломаемые лошадьми кусты... Настя, судорож-
но вздохнув, прыгнула. Протяжно и больно свистнул воздух в ее ушах.  Ды-
ханье замкнулось, а тело оцепенело, на  мгновенье  повиснув  в  воздухе.
Следом за ней прыгнул и Мишка.
   Мочиловка, даже разбухшая и шумливая в осенние дожди, как нынче,  все
же мелка для таких прыжков. Зато изобиловали  подобрывные  места  ямами,
крутоярами и баклушами, - в них водилась щука и  крутилась  вода.  Настя
упала ногами как раз в такую баклушу.  Черная  вода  сомкнулась,  всякое
стихло. Второго выстрела, сверху, Настя не слышала. Ее, выброшенную  во-
дой наверх, подхватил Мишка.
   На берегу, лишенная сознанья и страха опасности, она с немым  удивле-
нием глядела вокруг. На противоположном берегу чернел Гусаковский обрыв.
А Мишка уже отфыркивался и был весел, отряхиваясь  от  воды;  в  темноте
улыбались его зубы.
   - Побежим теперь, чтоб согреться... А, ну!
   - Ты тише, - отвечала Настя, приходя в себя. - Стрелять будут...
   - А ну их... - встряхнулся Мишка. - Побежим!
   - Куда?..
   - Да куда б ни было... пока ноги танцуют!
   Бежать в одежде, утяжеленной водой, было нелегко. Трудно повиновались
застывшие от холода ноги. Вместе с тем Зинкин луг, по  которому  бежали,
был ровен, как нитка, - ни кочка на нем, ни выбоина.
   - Не могу больше... - вдруг сказала Настя, и Мишка, не  видя,  ощутил
жалкую ее улыбку.
   - Еще немножко беги... - твердо сказал Мишка. Он решительно и  быстро
просунул руку к ней за ворот, к спине. Настино тело было влажно и холод-
но. - До поту беги! Я уж, вон, ровно в бане запарился весь!
   - Не могу больше... не бежится уж, - задыхаясь, сказала Настя и  бес-
сильно осела на траву. - Ты беги, я тут останусь...
   Версты три, по его предположениям, отделяло их теперь от Мочиловского
обрыва, от погони. Все еще шел луг, - казалось, что и конца ему нет. Все
кругом было ровно и одинаково: полная темень. Силясь побороть ее,  Мишка
вглядывался по сторонам.
   - Постой... Сено!
   То был зарод старого сена, - огромная копна,  обветшалая  снаружи,  а
внутри обещавшая пыльные, сухие, душистые слои, куда не проникает  непо-
года. Жибанда с колен принялся разгребать сено руками. Настя  догадалась
о Мишкиной затее и помогала. Огрубелые сенины кололи и жгли ей  руки,  -
не щадя рук, Настя разрывала слежавшееся сено. Очень медленно выходило в
зароде подобие норы. - Она влезла туда первой, а  Жибанда  уже  извнутри
заложил проход в нору сеном. Было здесь очень сухо, даже тепло, но  мел-
кая сенная пыль разъедала глаза.
   - Грейся, грейся... - шептал Жибанда, взволнованный ее  близостью.  -
Ты грейся, грейся, вали... - бормотал он, не смея шевельнуться  и  лежа,
как пласт.
   - Я... на, пощупай, вся мокрая! - глухо пожаловалась Настя,  и  Мишка
угадал, что Настя крупно и сильно вздрогнула. - Что  же  делать-то?..  -
она чуть не плакала.
   - Ты об меня грейся, ничего... - повторил Жибанда. - Вали об меня,  у
меня кровь горячая! До войны в пролуби купывался... Вот  каб  спички  не
замокли, можно б и костер бы там, на воле...
   - Не надо спичек, - чужим голосом сказала Настя.
   Он лежал по-прежнему неподвижно, уставясь глазами  в  черный  пахучий
свод. Пыль еще держалась и зудила глаза и нос. Снаружи забушевал  ветер.
В сенной норе было тихо и спокойно. Вдруг Мишка сильно втянул  воздух  и
чихнул.
   - Ты разденься! - настойчиво и с раздражением сказала Настя. - Я зас-
тыла вся, у меня пальцы на ногах совсем ничего не чувствуют...
   - Дак ведь... я ведь не баба! - грубо  конфузился  Мишка  -  Неудобно
ведь!..
   - Все равно... темно, мне не стыдно.
   - Дак ведь... как же так?
   - Мишка, мне холодно... - она всхлипнула.
   - Ничего, не умрешь, жива будешь! - сам не зная чему, захохотал  Миш-
ка, зараженный Настиной лихорадкой.
   ...И уже передавало горячее Мишкино тело свой нестерпимый зной Насте,
и уже бурно загорелись Настины щеки и вся вслед затем. Два сердца  начи-
нали биться все согласней. Настя жадно брала Мишкино тепло,  все  меньше
становилось разницы в теплоте их тел.
   - Вот вы в городу... все такие, - сказал Мишка, горя необычностью ми-
нуты.
   - А какие?..
   - Крови в вас нет, холодные. Вот и Дунька тоже была...
   - А-а... - протянула Настя и слегка отодвинулась.
   - Чего ж ты?.. Грейся!
   - Немку-то свою все... помнишь?
   - Жалею Дуньку... - просто и твердо сказал Мишка.
   - А меня?..
   - Тебя жалеть нечего... Ты сама по себе. - И вдруг прорвался: - Хоро-
шечка моя, ты мне, ну, вот... ровно бы холостая папороть. И цвету в тебе
нет, а душу с первого взгляда повлекло.
   - Я злая стала! - вдруг с большой искренностью  сказала  Настя.  -  Я
всех злей, вот какая... - и опять заплакала. - Ты смотри, я себя  жалеть
не дам, я так скручу, что...
   - А ты не пугай меня... - говорил Мишка, гладя Настино лицо. Он прис-
лушался. - Дождь-то, слышишь? - Он нащупал на щеке ее, в ровной  горячей
коже, крохотную выбоинку. - Что это?.. - мельком спросил он.
   - Это от кори осталось... давно. Ты знаешь, я сегодня... не  сегодня,
а вчера уж... на рассвете журавлей видела. Улетают!  -  Слезы  ее  стали
спокойней. То были слезы переутомленья.
   Так они и проспали до рассвета, в обнимку, как муж и  жена.  Непогода
пела им песни унывные, не венчальные. Сон их был крепок и насыщающ.
 
   XI. Гусаки повержены во прах.
 
   Так зарождаются неслышанные слухи,  небылые  были,  затейная  плесень
бабьего ума. Клялась молодка Мавра и пречистую в поруки  призывала,  что
собственными глазами видела нечистого и нечистую его жену.
   Когда подъехали к зароду, что оставался у них  от  прошлого  года  на
Зинкином лугу, увидали: разметано сено, будто носом рылся кто:  Мавра  и
скажи свекровке: - Матушка, мол, а у нас воры были! - Свекровка спорлива
была: - Не воры, девушка, а ветром накидало... ночь-то шумлива!
   - Ой, баба, воры! - не верила невестка.
   - Ветер, я тебе сказываю! - ладила свекровь.
   Но едва она успела произнести последнее слово, распахнулся весь зарод
на четыре половинки, а из середки и  выскочил  сам  нечистый,  покрупней
лесного, зеленого, зато без волос, вроде мужика. Тут же за  ним  и  баба
его...
   - ...И не успела я, бабоньки, - сказывала Мавра в кругу баб,  облива-
ясь мурашками воспоминаний, - ... не успела ахнуть, ка-ак он  мене,  ба-
боньки, за титьку щипане-ет! Так я и села, на чем стояла...
   В подтвержденье слов своих казала Мавра родимое пятно  пониже  правой
груди, величиной в двугривенный. А о том, что носила то пятно  с  самого
рожденья, забыла Мавра. Коротка бабья память и на хлеб-соль, и на  роди-
мое пятно, и на любовь, и на обещанное слово.
   - Скажи-и... - дивилась одна, брюхатая, заправляя волосы  под  повой-
ник. - Меня б щипанул, тут бы мне и разрешенье!
   Тут еще пуще захлебывалась Мавра, как в бреду, вырастая на голову  во
мненьи баб:
   - ...ка-ак щипане-ет! Да в телегу! Свекровушку-т как саданет под реб-
ро, где урчит, так она, бедная, и скатилась... задребежжала даже!
   - Скажи, задребежжала! - дивился бабий сонм.
   - Пупковый?.. - выступила вперед  черноглазая,  промышлявшая  отчиты-
ваньем сенников и банников, домовых и леших, припечных и горшечных,  по-
луденных и ночных, и всякого иного чина. - Пупок-те был у него?
   - А вот уж и не заметила... - растерялась Мавра, поводя округлившими-
ся глазами. - Ведь он ка-ак выскочит, как за титьку... Уж где там в  пу-
пок ему смотреть!
   - Сенник! Свечу поставь вверх ногой. Да еще хорошо, что  не  полуден-
ник. В третьем годе защекотал такой-те Изот Иваныча до смерти. А у  тебя
сенник был! - решительно сказала черноглазая и, поджав губы, пошла вон.
   И уже без нее досказывала Мавра:
   - ...ка-ак щипане-ет! Я-то присела, а свекровушка мертвенькой  прики-
нулась, чтоб не затронул. А руки назади крестом выставила... Так и угна-
ли подводу! - в этом месте Мавра начинала плакать.
   Бабы верили. Настояли даже, чтоб сводила свекровь Мавру к черноглазой
отчитывать от сенного бесплодства, а заодно, по дороге, и к  попу,  зятю
Ивана Магнитова, отслужить полмолебен о снятии пятна с неповинной молод-
ки.
   Гусаковские мужики хмуро чесали бороды и в безмолвии дивились вредной
длине бабьего языка. Дивились, впрочем, со злобой: больше  заботило  баб
Маврино пятно, чем четверо убитых ночью, не считая пропавшего  председа-
теля и семерых раненых. Один только  Василий  Щерба,  крепко  скрывая  в
сердце боль по сыне, в сотый раз дивился вслух:
   - Уползти он не мог. Как я его колом двинул,  индо  земля  захрустела
под ним. Вопрос: куда же ему сокрыться, сучьему сыну?..
   - Свои и унесли. Ведь темень, дядя Вася. Ты, как ударил, вперед побе-
жал, - они его тут и захватили... - успокаивал Щербу  бровастый  племян-
ник. - Вот Федор-те, скажи, пропал! А там темень, по темени ты и не  ви-
дал!..
   - Темень, темень... - наступал Василий и пуще топал ногами на племян-
ника. - Что ж, глаза-те свои в бороде твоей посеял я, что ли?..  Темень!
Только на минутку и убежал, ненадолечко, а его уж и нету. Уползти он  не
мог. Вопрос: где же он?..
   Но никому из Гусаков не всходило на ум посмеяться над глупой  Маврой,
заспорить неудачливого Щербу. Слишком велики были ночные потери и в  лю-
дях, и в лошадях, и в ином добре. - На похороны приехал товарищ Брозин с
двумя Гусаковцами, занимавшими в уезде большие  места.  Все  трое  чинно
прокурили, сидя за церковной оградой, то время, пока  отпевал  убитых  в
сослуженьи тестя косматый поп. Когда зарыли, Брозин сказал речь. Говорил
он очень складно, отрубая слова попеременно то правой, то  левой  рукой,
все больше возбуждаясь воем и причитаньями вдов. Гусаки, как  ни  велика
была их преданность новой власти и ненависть  к  барсукам,  не  одобрили
Брозинской речи.
   Впрочем, сам Брозин остался доволен уж тем одним, что  выслушали  его
Гусаки без возражений... Уехал он еще до вечера, увозя в  кармане  Гуса-
ковскую резолюцию о смытии барсуковского пятна с обще-мужицкого дела.
   ...Потом потекли очередные дни. Мокрота да скука, скука да мокрота да
бездельные потемки. Протерев локотком запотевшее окно, глядели  ребятиш-
ки, как рябил ветер лужи, - в каждой по клоку неба, похожего на  грязную
мыльную пену. Стали редки новости, как послеоктябрьское солнце. Приходи-
ло солнце порой, заходили и новости. Дошли слухи задним  числом:  фершал
Чекмасовский пропал!.. Потом выкрал кто-то сапожника из Бедряги.  Пропа-
дали люди, как камешки, скинутые  небрежной  рукой  в  большую  лужу,  -
только булькали слухи по ним. Вдруг сразу пятеро печников пропало...
   Гусаки крепились в своих чувствах, терпеливо выжидая  времени.  Иной,
во хмелю, подойдя к обрыву, долго и угрюмо глядел в сизую даль, за  Зин-
кин луг, где скитальничают мутные предзимние облака. Длинные ночи пропи-
тались страхом и тоской. Бородатые воспретили девкам петь.  Спать  ложи-
лись рано. Света не зажигали.
   ...А Мишка с Настей весь тот день проплутали на  украденной  подводе.
Ездили через какие-то мосты, две версты тащились по фашиннику, -  насле-
дие хлопотливого барина, строителя керамического завода. Под  конец  дня
очутились в Попузине. Мишку, как и брата его, щедро накормили  Попузинцы
и оставили ночевать, но не прежде, чем сказались те за барсуков.
   Попузино кругом в лесах. Попузинцы печи топят жарко. Настя даже обра-
довалась кислой, домовитой духоте избы. Тотчас же  после  ужина  заснули
они на полатях, но спали уже со сновиденьями, в которых  нелепо  сочета-
лись явь бездомной предыдущей ночи с явной нескладицей.