время, он походил взад и вперед. Потом прислонился спиной к во-
ротам. - Все не шла.
   "Заболела? - Тогда не звала бы. - Помер кто-нибудь? - Тогда к чему  я
ей?" - так метались мысли. Вспомнив про  зловещий  намек  старухи,  Сеня
снова быстро заходил по тротуару.
   У ворот стоял лихач, - его только теперь заметил Сеня. О чем-то дога-
дываясь, Сеня с ненавистью поглядел на пустое сиденье лихачевой  пролет-
ки. А лихачу, видимо, было скучно...
   - Разлюбезненькую поджидаешь? - спросил с величественным  добродушием
он и поворочался, как на оси, на ватном заду.
   - Нет, барина твоего убивать пришел, - озлился Сеня.
   - Занозистый! - определил лихач. - А разлюбезненькая-то не придет,  -
зубоскалил тот певучей скороговоркой. - Я ее даве с солдатом  видал.  На
лавочке в Александровском саду любовь крутят!
   - Это ты мать свою видал, - съязвил Сеня, отходя от ворот.
   В ту минуту скрипнула дверца ворот.
   - Ты давно тут?
   Она смотрела на него с неуловимым холодком  из-под  приспущенного  на
глаза белого пухового платка. Черная прядка волос  выбилась  на  бледную
щеку. В смутном свете ночи и снежинок был  тот  локон  как-то  прощально
смел.
   - Куда пойдем... к Катьке, что ли? - шопотом спросил Сеня.
   - Я не хочу к ней. Пойдем туда... - она  указала  глазами  в  темноту
улиц. - Ты знаешь... это его лихач!..
   Подхватив Сеню под руку, она потащила его в переулок, неясно пестрев-
ший снеговыми пятнами. Сзади слышались шаги. Настя почти бежала. Впереди
тоже шел кто-то. Они остановились, и приникли друг к другу в темном углу
двух высоких каменных стен.
   - Настя, - горячо зашептал Сеня, привлекая ее к себе, - неужто в  са-
мом деле выходишь?.. - и он наклонился к ней губами, нежно и жадно.
   - Погоди... дай людям пройти, - быстро и  досадливо  оборвала  Настя,
отстраняя его от себя. - Потом!..
   Двое проходили мимо. Молодой с любопытством вгляделся, а другой, пос-
тарше и побессовестней, даже сказал:  "эге".  Еще  не  дождавшись,  пока
пройдут, Сеня губами нашарил ее губы, темные под платком. Они были  нео-
жиданно солоны, холодны и влажны.
   - Ты плачешь?.. - догадался он.
   - Лихача-то видел? - вместо ответа сказала она.
   - А ты что? - в упор спросил Сеня.
   - Папенька просил... Хочет дело расширять. Он объяснял,  я  не  поня-
ла... - неизвестно, случайно или нарочно избегала Настя прямого ответа.
   Вдруг Сеня махом сорвал с себя картуз, провел себя по волосам.
   - Что ж, добрая путь вам, Настасья Петровна! - размашисто сказал  он.
- Зерно к зерну, а рубль к рублю. Хозяйкой будете...  -  и  он  постучал
пальцем в стену, точно надобность приспичила узнать, не фальшивая ли.
   - Он меня в театре увидал... Стал цветы присылать. Папенька  смеялся,
а я не знала, - рассказывала Настя и притягивала за руку Сеню. - Ну, иди
же!
   - Ты мне так не говори. Я тебе себя самого прислал бы, каб знато  бы-
ло... - Сенин голос дрожал.
   - Куда пойдем-то?..
   И опять она указала на свистящее темное пространство, за арку Китайс-
ких ворот. Теперь они шли по набережной, вдоль самой реки. Здесь дул ве-
тер, и снежинки летели не одиночно, а слипшимися роями. Ветер был в сто-
рону города, городских гулов сюда не доносилось. Место тут глухое.  Река
стыла и замедляла теченье черных и гладких вод.  Как  огромные  латунные
подвески спускались вглубь ее отражения береговых фонарей.
   Они оперлись на железный парапет ограды  и  глядели  в  воду.  Сенины
пальцы гладили сухое, холодное железо решетки.
   - На свадьбу-то хоть позови... хоть за холуенка, а? Калошки там снять
понадобится... тарелочку помыть!
   - Мне холодно, - зябко ответила Настя.
   Снег усиливался. Сильней пометало ветром. Снежные кучки собирались  в
углы, и скважины в кладке гранитных камней побелели. Они стояли спиной к
реке, лицом на Китайскую стену. Облетелые кустики сорных  трав  и  хилых
березовых кустков, выросших на ней прихотью ветра, томно клонились вдоль
стены.
   - Фирму Желтковых знаешь?.. Вот... оттуда, - сказала Настя и поверну-
лась к нему спиной.
   - В лесу бы мне с ним один-на-один встретиться! - ответил Сеня.
   - Что ж, убил бы, что ли? - недоверчиво повернулась Настя.
   - Нет. А сжал бы, сколь силы хватит. Выживет - пускай  живет  собачья
отрава!..
   - Ну вот! - эхом сказала Настя, - а я девочкой на Петю Быхалова  рас-
сердилась, что никого не убил... - она кусала губы. - Тебя  на  войну-то
не возьмут?
   - А тебе-то что? Нехорошо чужой невесте о чужом заботиться.  Ведь  не
любишь!..
   - А право, не знаю... Чудно как-то, - созналась Настя.
 
   XVI. Степушка Катушин кончил земные сроки.
 
   Утром узнали, шапошник помер ночью, в час, когда Сеня глядел вместе с
Настей на стынущие воды реки Москвы.
   Сеня не пошел к Катушину в это утро, как и в последующее.  Он  боялся
встретить там, вверху, чулочную бабу, которая  непременно  протянет  ему
Катушинское наследство и скажет: "Два раза тебя звал.  Первый-то  раз  -
громко так, а потом уж с томленьем"... Боязливое раскаяние в том, что не
исполнил последнего долга перед стариком, сделало его медлительным,  по-
лубольным, несоображающим. Он не видался в этот день с Настей, не  выхо-
дил никуда. Он стал ленив, ему стало все равно. Ему казалось, что и еда,
и воздух пахнут свежей сосновой стружкой, носят горьковато-пресный вкус,
- его тошнило от еды.
   Лишь на другой день, вечером, Сеня вышел из дому, и почти  на  пороге
столкнулся с женщиной в белом пуховом платке. Он узнал ее и не сказал ни
слова.
   - ...а я к тебе шла! - Настин голос был решителен и тверд. -  Хоть  и
навсегда шла... Все равно, не могу больше!
   - Ходить, что ль, не можешь? - усмехаясь, спросил он.
   - Дома не могу. Всю комнату цветами уставили. Уйти некуда...
   - Возьми да выброси, - равнодушно посоветовал Семен.
   - Помолвка завтра... - еле слышно прибавила она.
   Он оттолкнул ее и хотел пройти мимо.
   - Ты не надо так! - резким низким шопотом заговорила она, догнав  его
у начала Катушинской лестницы. Губы ее тряслись. - Этим, Сеня, не шутят.
А узел завязался, давай вдвоем распутывать!..
   Опять снежинки крутились в потемках двора. Где-то в глубине его лени-
во ругались извозчики из-за места.
   - Что ж мне-то распутывать! Я тебе не муж. Мать вот письмо  прислала,
чтоб женился. По хозяйству дома некому...
   - На мне женись, - быстро решила Настя.
   - Не к дому нам. Деревня, Настя, не город. Что в городе можно, того в
деревне нельзя, - тихо сказал Семен. - Ну, пусти... Степан Леонтьич  по-
мер, я на панихиду иду.
   - Я с тобой пойду. Зачем ты меня гонишь?.. - она оборвалась.
   По лестнице, как ни противился Семен, они поднимались рука  об  руку.
Перед дверью, в темном коридоре, он остановил ее.
   - Ты обожди. Я войду, а ты потом. Люди увидят, слух пустят...
   - Пускай! - так же грубо, как и Семен, ответила Настя, нащупывая  ру-
кой холодную и липкую скобку двери. Она вошла первою.
   Пахнуло на них не ладаном, а именно той самой сосновой стружкой,  ко-
торая мерещилась Сене весь вчерашний день. Мастерская шапошника Галунова
была сплошь набита Зарядским старичьем: пришли в последний раз  посетить
уходящего в век... Служба только что началась. Высокий кривошеий поп  от
Николы Мокрого раздавал тощие свечечки, знакомые Сене. Рядом  с  Катуши-
ным, одетым во все новенькое и дешевое, лежавшим с выпяченной грудью,  -
не трудно мертвому блюсти человеческое достоинство,  -  шамкал  псалтирь
неизвестный лысый старик. Когда переступал он с ноги на  ногу,  скрипели
его сапоги - скрипливые сапоги, новые. Читал он негромко, только для се-
бя да для Катушина, изредка взглядывал на мертвого, чинно ли лежит, вни-
мательно ли слушает горькие слова Давидовой печали.
   На носу у псалтирного старика сидели Катушинские очки. Сеня  догадал-
ся: "Пришел, а очки забыл... Ему и сказали: вот  Степановы,  -  надень".
Сеня увидел еще: серебряное кадило кривошеего попа с жадностью  пожирало
Катушинский ладан. Становилось сизо от дыма. Дьячок спешил, словно  раз-
битая таратайка с горы. Стояла душная  полутемь.  Ее  не  одолевали  три
больших свечи, наряженных в банты из Катушинской сарпинки.
   Сеня взял две свечи, для себя и для Насти, и  прошел  к  окну.  Настя
встала рядом с ним и отвела платок с лица назад, точно хотела, чтоб  все
ее увидели. Это и было замечено, - дьячок, гнуся очередную молитву,  по-
вернул свою гусиную шею назад и бессовестно разглядывал  Настю.  Сам  он
был исконный зарядьевец, и узнать про Секретовскую дочку  доставило  ему
немалое удовлетворение.
   - Дозвольте... я вам огонька предложу, - шопотом сказал он,  протяги-
вая Насте свою свечу, горящую. - Как папашино-то здоровье?
   - Вы мне на платье капаете... - сухо заметила Настя.
   - Ну и слава богу, слава... - не расслышал или только сделал вид  та-
кой дьячок и отбежал подсыпать ладану в кадило.
   От свечей посветлело. Лица людей, освещенные снизу, бородатые - мужс-
кие и морщинистые, - бабьи, имели отпечаток какой-то тупой, несоображаю-
щей мудрости. Они не печалились горю и не дивились  смерти,  они  знали:
жизнь - не луг со цветами, жить - не цветы с луга рвать. Среди них домо-
вито суетились двое: чулочная баба и Ермолай Дудин, черный,  подтянутый,
заметно подъедаемый чахоткой. Он или распоряжался  острым  приказывающим
взглядом, или, любовно, как женщина, бросался поправить подушку или кар-
тонные бахилки умершему другу, или оправлял фитиль большой свечи,  помо-
гая ей гореть торжественней.
   Сосредоточенно, точно говорил с самим Катушиным,  стоял  Семен,  -  с
глазами, опущенными в пол. Что-то белело у него под ногами. Он пошевелил
белое ногой и узнал: то была аптечная коробка  из-под  ладана.  Ему  еще
больше стало тогда не по себе, и еще глубже проложилась  складка  у  его
переносья. "Съел тебя город, Степан Леонтьич, - подумал Семен, - и ладан
твой съел. Будь и того и другого  вдвое  больше,  и  тогда  не  осталось
бы..." Семен кинул взгляд на Катушина. Тот сделался теперь как будто еще
меньше, потому что, казалось, был напуган всем этим шумом, происходившим
ради него. Сеня не отводил глаз, и вдруг заметил в  поле  своего  зрения
тонкий профиль Насти, нежно мерцавший светом свечи. Он перевел глаза  на
нее.
   Она почувствовала, в похудевшем лице ее скользнуло движение улыбки.
   - ...обрати внимание, - шепнула она, касаясь  дыханьем  его  лица.  -
Свечи в руках... Точно под венцом стоим!..
   - Молодой человек! - сказал в самое ухо Сене дьячок и просунул  верт-
лявую голову среди них.
   - Ну?.. - слишком громко, потому что не рассчитал  голоса,  отозвался
Сеня.
   - Свечи собирают... Кончилось,  молодой  человек!  -  ядовито  сказал
дьячок и подмигнул Сене пакостно и стыдно.
   Перешептываясь, выходили по-двое Катушинские гости. В раскрытую дверь
входил кислый холодный воздух, но все еще стойко держался запах тлеющего
фитиля. Кривошеий поп снимал ризу и нарочито подробно расспрашивал  чер-
нобородого Галунова о Катушинском конце. Галунов усердно топырил  грудь,
а тот кивал головой и складывал обносившуюся ризу конвертом, заворачивая
ей углы. Псалтирный старик сморкался в красный платок. Свечи гасли. Тем-
нело.
   Сеня уходил почти последним. И опять обернулся он с порога  и  вспом-
нил: с того самого места, у окна, где стоял с Настей, он впервые и  уви-
дел ее. Но теперь за окном было черно и пусто. Следуя уклону мыслей,  он
взглянул на свои сапоги: сапоги теперь были красивые, хромовые,  приятно
глядеть. Все переменяется...
   Коечка в углу уже была разобрана, - угол был пуст и ждал нового  пос-
тояльца. Только небольшая кучка пыльного сора  указывала,  что  на  этом
месте обитал безвестный человек, - он и насорил.
 
   XVII. Разные события следующего дня.
 
   ...как во сне.
   Утром Быхалов сам, идя из города, прочел приказ о дополнительном при-
зыве Сенина года. Сеня встретил сообщение о солдатчине почти равнодушно,
- солдатчина сулила даже ему какой-то выход из положения.  Не  дослушав,
побежал на Катушинские похороны.
   Весь обряд похорон показался Сене подчеркнуто-обидным. Бумажным пояс-
ком закрыли Катушинский лоб, едва  расправившийся  от  морщин.  Поливали
елеем, посыпали песком. Возница, длинный и сутулый верзила в черном, по-
хожий на огромную отмычку для столь же огромного замка, взлез на  козлы,
и похоронные дроги тронулись в путь. Встречные снимали шапки. Над домами
кружили голуби. Падал снег и тут же таял. Дальше, когда потянулась чужая
Москва, наняли провожатые извозчика. А провожатых было всего двое:  Сеня
и Дудин. Чулочную бабу видел Сеня только на квартире, утром, - она вози-
лась над Катушинским сундучком.
   Тут-то и показали тощие клячи всю свою непохоронную прыть.  Длиннющи-
ми, как жерди, ногами они захватывали большие куски мостовой и  неслись,
словно боялись людского глаза, словно обрадовались легкому грузу. За всю
жизнь никогда и никуда не спешил так Катушин. Дудинский извозчик, чахлый
парень с красными выпуклыми веснушками, не отставал, - словно на свадьбу
мчались. Мразь с неба усилилась и уже не успевала таять. Подняли верх.
   Однако за заставой, когда мимо бежали домишки, измельчавшие  до  пос-
ледней жалости, Дудинский извозчик стал закуривать и поотстал.  Извозчик
спросил:
   - Нет ли спичечки?..
   Дудин сказал:
   - Чорт!.. - и протянул спички.
   Тут Сеня с тоской заметил, что Дудин уже раздобылся где-то вином.
   Могилка проморозилась за ночь, но низина давала себя  знать:  на  дне
стояла лужица. Кладбищенский батюшка, олицетворение  земного  уныния,  с
пресным лицом, рассыпаясь на верхних нотках, изобразил надгробное  рыда-
ние и помахал потухшим кадилом. Сеня наклонился  и  скинул  вниз  первую
горсть вязкой холодной земли. Она так и упала комом. Кладбищенский чело-
век, коротконогий и веселый, усердно закидывал  заступом  розовый  Кату-
шинский гробок и все порывался заговорить. Наконец, он не выдержал:
   - Как хотите, конешно, это на чей вкус... А по нашему,  так  никакого
ада нет! Я вот, одиннадцать лет копаю, все думаю: где же он, ад?.. Негде
ему быть! А второе дело: сколько ж лесу-то уйдет его отопить? Я вот и за
истопника тут, знаю дело... Не-ет, тут что-то другое есть, а только  они
скрывают! - и он, кивнув вслед уходящему батюшке, громко  высморкался  в
сторону. Борода у него была круглая, рыжая, разбойничья, жесткая.
   - Пьешь?.. - коротко и с презреньем спросил Дудин.
   - Пьем... - сознался могильщик. - А что?
   - Ничего, ступай! - отвечал Дудин.
   Когда никого не оставалось кругом, Дудин взволнованно и вдруг  провел
себя рукой по невообразимому, непокорному ершу волос и вздохнул так глу-
боко, словно собирался сказать последнее  слово  пред  тысячной  толпой,
собравшейся почтить покойного. Он даже выкинул руку в сторону  и  открыл
глаза. Движенье его можно было счесть и за судорогу. - Кричали вороны, в
высоких кладбищенских березах. Пахло прелым листом. Видна была дорога до
самой заставы, и на всем протяжении ее - никого.
   - Здесь чайнуха одна есть, с секретом, - сказал неожиданно Дудин. Се-
ня старался не глядеть на его подергиванья. - Вроде  поминок  закатим...
по бестелесном человеке! - он подмигнул, а Сене стало тревожно и  холод-
но.
   - Пойдем, а?..
   Но тут с Дудиным что-то случилось. Он припал к  свежему  Катушинскому
холму и весь затрясся. Плакал он всухую, без слез. Острые кости,  сотря-
саемые в Дудине рыданьем, двигались так,  словно  хотели  прорваться  из
черного его пиджака. Звук был очень непонятный, всхлипыванье походило  -
будто в котле клокочет черный и густой сапожный вар. Его прощанье кончи-
лось так же внезапно. Он встал и надел на голову свалившийся картуз.
   - Эх, в трясине живем!.. - крикнул  он  и,  не  оглядываясь,  забывая
стряхнуть с колен приставшую землю, пошел с кладбища.  Сеня  догнал  его
почти у выхода.
   ...Чайнуха, набитая воровской мелочью и мастеровой голью, притулилась
в кривом, с крыльцом, домике, - сзади к нему примыкал пустырь. Уже  све-
черело, когда они пришли туда. Под черным потолком висела лампа с  гряз-
ным железным абажуром набекрень. Керосин уже истощился, и  напрасно  ис-
сохший фитиль обсасывал пустое дно и  стрелял  красными  языками,  давая
знать о себе.
   Они подсели к столику, за которым уже сидел один,  -  разглядеть  его
лицо было невозможно. Сеня впервые за всю  жизнь  пил  жгучую  противную
смесь, откашливаясь и брызгаясь, не справляясь с отвращеньем.
   Неизвестный, сидевший вместе с ними, глядел внимательно и грустно.
   - Что ж ты парнишку-то спаиваешь? - спросил он тихо у Дудина, прихле-
бывая чай из толстого стакана.
   - А ты не злись... не подбавляй горечи! - вскочил Дудин. - На-ко, вы-
пей за упокой человека...
   - За свой, что ль, упокой пьешь? - неодобрительно спросил человек.
   - А и за мой выпей, какая разница! - клохчущим своим  смехом  зашелся
Дудин. - Из каких сам-то, - мастеровщинка, что ли?
   - Нет... на заводе тут, по металлу работаем, - неохотно отвечал тот.
   - Снарядики точите? А-а!.. Подлецкое ваше дело!.. - колко заворошился
Дудин, подливая в стаканы.
   - Не-ет, мы не отсюда... - неопределенно отвечал человек.
   - А, ну-ну! - почему-то принял без вопроса Дудин сообщение незнакомо-
го. - А мы вот человечка схоронили. Предобрый старикаша! Ну, скажи,  во-
семнадцать раз я инструмент свой  пропивал...  приду  к  нему,  грязный,
пьяный, тень человека. "Ваше преподобие, скажу. Одолжи три рубля на про-
должение жизни!" - "Спустил?" спросит. "Спустил, ваше преподобие!" Он  и
даст. Я его преподобием-то, чтоб не так совестно было! Так красненькая и
ходила промеж нас всю жизнь. Бестеле-есный!.. - протянул мечтательно Ду-
дин.
   - Что ж за заслуга... что пьянству-то помогал? - усмехнулся  незнако-
мый, свертывая папироску и смачивая край бумажки языком... -  Жил-был  и
помер. Жалеть его не за что. В тихом житии не велика заслуга. Хоть брык-
нулся бы!..
   Дудин даже отодвинулся, заметно оскорбившись замечанием  незнакомого.
Зрачки у Дудина потемнели и как-то сжались.
   - Ко-онешно! - передразнил он, выбрасывая руки вверх. - Зачем  жи-ил!
А кто ему судья? Ты ему судья? Кто меня судить может, как не я сам?  Ну,
говори, говори мне!.. А-а, ты молчишь, судья неправедный!  А  почему  ты
молчишь?.. А потому, что и сам не знаешь, зачем каждый день сапоги наде-
ваешь!
   - Я-то знаю... - засмеялся незнакомый.
   - Что же ты знаешь? Ну, отвечай мне, если ты можешь!..
   Ответа не последовало, да его и не понял бы, может быть,  захмелевший
Дудин. Кто-то забежал к ним за перегородку и крикнул об облаве. Незнако-
мый поднялся первым и первым же побежал к черному ходу. Дудин и Сеня по-
бежали, почему-то, за ним. Дом еще не был оцеплен. Черный ход  вывел  их
на пустырь, так щедро изрытый канавами, как будто  нарочно  для  поломки
чужих ног. Люди разбегались во все стороны. Сеня потерял Дудина. Он поз-
вал его один раз и, не получив отклика, двинулся наугад, к тихой и длин-
ной улочке, скудно освещенной десятком кривых фонарей. Черная глушь  ок-
раины обступала и странно возбуждала Сеню. Голова горела  от  Дудинского
угощенья, стучала кровь в напрягшемся кулаке. Мысли были  неуловимы,  но
все исходили от одной: вот он идет пьяный и осмеянный, а в  Зарядьи,  за
толстой стеной, пропивают Настю...
   ...Лавку еще не закрывали, когда Сеня вернулся в Зарядье.
   - Где это тебя, экого, таскало? По книжкам хоть бы  сходил  получить!
Месяц на исходе... - ворчал Быхалов, когда Сеня нарочито твердой  поход-
кой проходил мимо.
   - По книжкам?.. - непонимающе  переспросил  Сеня,  останавливая  свое
внимание на хозяйской руке, опущенной в выручку. Никогда раньше не заме-
чал Сеня Быхаловской длиннорукости.
   Он прошел к конторке, подмигивая внезапному своему решенью, и  выбрал
книжку, по которой забирал товары Секретов. Завязка вечера распутывалась
сама собой. - Да куда же ты пойдешь в таком-то виде?.. - смутился  Быха-
лов. - Спать бы шел.
   - Вы думаете, я пьян?.. - подошел  Сеня  к  прилавку.  -  Нет,  я  не
п