собую, заверенную
нотариусом декларацию о своем финансовом положении...
     Очутившись в чужой  стране,  еще не научившись связать на чужом языке и
двух  слов,  "русские"5  сразу  же   разобрались  в  самой   сути
американских порядков.  Они  поняли,  что  предоставляемые  здесь  блага  --
реальны,  а  запреты  --  условны.  Что шкала  доходов --  условность. Если,
записываясь в  очередь на квартиру, указать в анкете не сумму своих доходов,
а разрешенную шкалой цифру, все будет  хорошо. Эту цифру никто не проверяет.
И ежегодную декларацию, тем паче, не  проверяют. Да и сам принцип очереди, в
которой нужно ждать и два, и три  года, есть  ни что  иное, как иносказание,
деликатный  намек. Умным, понимающим что почем и  умеющим  быть благодарными
людям  чиновники предоставляют  жилье без очереди. Для наших  это  было  так
просто, так естественно, ибо когда и какой еврей в Советском Союзе вселяется
в  квартиру  без  взятки?! И  еще кое-кто  из  моих  земляков, из  тех,  кто
побойчей, посмекалистей, успел сообразить, что, получив  от города квартиру,
совсем  не  обязательно в нее  перебираться. Живи  там, где  жил,  покупай в
Лонг-Айленде  дом, а дешевую  квартирку, накинув  цену, можно  сдать от себя
менее  расторопному эмигранту, --  это  бизнес! И потекли  "русские" в  наши
дома, вызывая к себе неприязнь старожилов...
     Дети наших эмигрантов, с удивлением замечаю  я,  стесняются языка своих
родителей: мой шестилетний приятель  дергает за юбку мамашу, разговорившуюся
со мной в  лифте:  "Мама,  перестань!  Как тебе не стыдно..."  Прискакав  на
детскую площадку,  он  уселся на  лавочку, оглядел исподлобья  рой  галдящих
сверстниц и сказал со вздохом:
     -- Я люблю девочек...
     -- Почему же ты с ними не играешь?
     -- Они говорят: "Ты русский, ты плохой..."
     -- Какие невоспитанные!.. Хочешь мороженного?
     -- А оно кошерное?
     -- А что это значит?
     --  Кошерное  -- значит  очень  вкусное. Увидел у киоска  размалеванную
старуху и заподхалимничал, заулыбался.
     -- Тебе нравится эта тетя?
     -- Она богатая...
     -- А почему тебе нравится -- богатая?
     -- Богатая -- значит очень умная.
     Этот мальчик не задавал вопросов. Он знал все ответы на все вопросы. Он
был сыном единственного из моих знакомых, который вскоре стал миллионером...
     В этом бруклинском  раю я прожил какой-то  странной,  призрачной жизнью
около трех  лет.  Каждый  день я покупал  русскую газету.  Книги,  которые я
читал, были изданы на Западе, но -- на  русском языке. Мы покупали в русских
магазинах  выпеченный по  русскому  рецепту  хлеб,  русские  сушеные  грибы,
русскую ветчину и русскую минеральную воду.
     Раз  в неделю я садился  в метро  и  с одного  крошечного  пятачка,  на
котором протекала моя русская жизнь в Америке, через весь Нью-Йорк переезжал
на  другой пятачок, где в нескольких комнатах  в небоскребе  на Сорок второй
улице размещалось  учреждение, сотрудники которого  тоже думали  и  говорили
между   собой   по-русски,  печатали  на  русских  пишущих  машинках,  а  на
библиотечных  столах  громоздились  кипы советских  газет  (некоторые из них
выписывались специально для меня) и здесь же я получал свой еженедельный чек
на 190 долларов... 3.
     Каждую пятницу ровно в десять утра я  входил  в  специальное помещение,
задрапированное  от пола до  потолка поглощавшими отражения звука  складками
ткани, закрывал  за собой тяжелую  звуконепроницаемую дверь, садился лицом к
стеклянной, во всю  стену, тоже звуконепроницаемой перегородке и ждал, когда
над моей головой вспыхнет красная сигнальная лампочка. Когда она загоралась,
это означало, что микрофон -- включен!..
     Одновременно высокий седой человек за стеклянной перегородкой кивал мне
головой,  я  отвечал ему  кивком,  и  тогда  он  нажимал  на кнопку,  пуская
записанную на пленку звуковую заставку:
     -- Говорит "РАДИО СВОБОДА". Сейчас вы услышите  еженедельное  обозрение
нашего комментатора Владимира Лобаса...
     Владимир Лобас -- это мой литературный псевдоним, это я. Чтобы помешать
людям  слушать  нас  там,  в  России,  советские  города  окружались  сетями
сверхмощных радиостанций  особого назначения, которые никогда  не передавали
ни последних известий, ни прогнозов погоды, ни футбольных репортажей, а лишь
непрерывно, двадцать четыре часа  в сутки транслировали  вой высокочастотных
генераторов: "джаз  КГБ". Это была война:  за умы, за людские души,  которая
превращалась в эфире в войну западных передатчиков и советских глушилок. 4.
     Если  бы   всего   лишь   года   три-четыре  назад   меня,  нагловатого
тридцатипятилетнего киношника, чье имя время от времени мелькало  в газетах,
спросили бы: что конкретно толкает тебя  бросить  благополучную жизнь и  все
связанные  с  ней,  может,  и  не  очень  значительные,  но  такие  приятные
привилегии: смотреть западные, не  доступные  для "простых смертных" фильмы,
ездить в не  доступную  для прочих  заграницу,  регулярно получать зарплату,
появляясь на работе лишь иногда, уютную квартиру, купленную по льготной цене
в писательском кооперативе -- за тысячу двести рублей (за тысячу долларов!);
оторвать от сердца могилы матери и вырастившей  меня няньки; родных, друзей,
отца -- я ответил бы: вот эта красная лампочка, эта радиостанция, которая, я
знал, где-то там, в далекой Америке, есть.
     В этом странном,  наверное, для западного  человека побуждении не было,
между  тем, ничего  личного,  присущего именно  мне. Миллионы  других людей:
умных и глупых, неудачников и баловней судьбы, копошившихся вместе со мной в
той, советской  жизни,  тосковали и тоскуют о том,  чтобы любой ценой, любым
путем -- используя туристскую  путевку, гастроль,  спортивные  соревнования,
израильскую  визу, а  то и ночью, под  пулями,  под  колючей  проволокой,  в
резиновой лодке,  с аквалангом,  совершенно не задумываясь о  том,  что ждет
впереди -- лишь бы о т т  у  д а вырваться!.. Вот и  меня  постоянно, годами
жгла  мысль,  что  когда-нибудь я  окажусь  перед этим микрофоном  и  получу
возможность    говорить   правду   людям,   поколениям   которых   ежедневно
вдалбливалась в  головы  злокачественная ложь. И потому я не задумывался над
тем,  сколько денег мне  будут платить  и выгадаю я  или прогадаю,  "изменив
судьбу". 5.
     Денег же, которые я зарабатывал на радиостанции, нам вполне хватало. Мы
с женой ни в чем себе  не отказывали; сын учился в прекрасной частной школе,
за которую мы не платили ни  копейки; потом он поступил в колледж, и, хотя у
меня не было ни знакомств, ни связей, сын не только учился бесплатно, но еще
получал в колледже деньги на учебники и прочие расходы.
     Мой  отец,  которому  я  подробно  писал о нашей  жизни  в  Америке,  с
некоторыми  затруднениями,  но все-таки  переводил  мои  письма на советский
образ  мышления.  Так,  например,  он  не  удивлялся,  что  студенту  платят
стипендию.  Однако,  когда  я  написал  ему,  что  мать  моей'жены,  которая
эмигрировала вместе  с  нами, получает пенсию и  снимает отдельную квартиру,
папа  рассердился  и  в ответном  письме  прикрикнул  на меня  из-за океана:
дескать,  ври,  да не завирайся!  Как  могла  твоя  теща  получить в Америке
пенсию, если не работала там ни  единого  часу?! Впрочем,  я и сам иной  раз
задумывался: в самом деле, а как это так?.. 6.
     Но однажды  к  нам  в дверь постучалась совсем другая Америка:  у  меня
заболел зуб.
     И опять через весь Нью-Йорк в метро,  а потом на автобусе  я отправился
на пятачок, где среди сверкания прожекторных ламп и  шкафов с  инструментами
царил дантист, который  с акцентом, с  трудом,  но  еще  говорил  по-русски.
Услышав мою  безупречно  чистую речь,  он попросил меня заплатить  вперед за
осмотр и  рентген, а затем  вынес приговор: удалить восемь зубов и поставить
два моста.
     -- А почему это, если  болит один зуб, -- вскинулся я, -- нужно удалять
восемь?!
     -- Потому что они мертвы, -- скорбно сказал дантист.
     -- Но у меня никогда не болели зубы...
     --  Это беда  всех  эмигрантов.  Перемена образа жизни,  пищи, воды  --
стресс...
     Научная дискуссия кончилась.
     --  А сколько все это будет  стоить? Щелкнул выключатель, и яркий свет,
бивший мне в лицо, погас.
     -- Четыре тысячи восемьсот пятьдесят долларов, -- отчеканил дантист,  и
в  глазах у  меня потемнело. Я как-то,  знаете, не привык еще оперировать --
тысячами.  Ни в  один из месяцев, что я прожил в эмиграции, мой заработок не
поднимался до суммы в тысячу долларов.
     -- Доктор,  вас  устроит,  если  я внесу,  скажем, пятьсот  долларов, а
остаток буду выплачивать сотни по три в месяц? Дантист обиделся:
     -- Разве я требую у вас всю  сумму сразу? Разумеется, я могу подождать:
месяц, два. Но я не могу ждать год! 7.
     По дороге домой на углу Кони-Айленд и  Брайтон-Бич  авеню под цветастым
зонтом,  водруженным  на новенькую тележку, я увидел будущего миллионера. Он
торговал сосисками.
     -- Ну, как делишки? -- спросил я.
     -- Хорошо,  -- сказал  Миша  и добавил: --  стыд,  Володя,  я потерял в
Америке уже на другой день! (В Союзе он как-никак числился инженером).
     Миша угостил  меня  горячей  сосиской, открыл баночку кока-колы и вдруг
спросил:
     -- Хочешь начать со мной бизнес?
     -- Смотря какой, -- солидно ответил я.
     Миша глядел на меня  в упор, и  я понял,  что сейчас  он  скажет что-то
ужасное... Но  Миша сопел  и молчал. Он запустил руку глубоко в карман своих
широченных,  советского  производства  штанов,   долго  шарил  там  (видимо,
колебался: открываться ли?) и, наконец, решившись, шваркнул о никелированный
прилавок  тележки  желтым,  размером  с долларовую  монетку,  кругляшом.  На
лицевой стороне его я увидел рельефно отчеканенную голову статуи Свободы:
     -- Володя, мы будем штамповать эту б....!
     Он побледнел: в глазах полыхало безумство:
     -- Это чистое золото!
     -- Миша, -- с тоской сказал я. -- Ну, подумай  сам: зачем я тебе нужен?
В золоте я ничего не смыслю, денег у меня нет.
     -- Я знаю, знаю, -- зашептал Миша. -- Но, Володя, у тебя есть -- язык!
     -- Какой "язык"?  Я же говорю по-английски в сто  раз  хуже, чем ты  на
идиш.
     -- При чем тут "ты -- хуже, я -- лучше"? -- Миша  нервничал и сердился:
-- Неужели у тебя совсем нет этой жилки? Ты же даже меня не выслушал!
     Миша перевернул кругляш, оборотная сторона  которого оказалась гладкой,
и объяснил,  что  я держу  в  своих  руках "памятную  медаль",  которую  нам
предстоит продавать счастливым родителям  новорожденных американцев. Если на
гладкой стороне  выгравировать  имя и дату рождения младенца  -- какой отец,
какая  мать устоят перед соблазном иметь  на всю  жизнь "память"?  А сколько
детей рождается в Нью-Йорке! И Нью-Йорк это только начало. Короче, он, Миша,
берет  на  себя  раввинов  и еврейские  родильные  центры,  а мне  предстоит
действовать в англоязычных  сферах: вербовать католических, протестантских и
прочих гойских священников, которые, используя свой авторитет, будут активно
способствовать сбыту медалей...
     --  Но  с  какой  стати  они  станут  нам  помогать?  --  удивился  я и
почувствовал, какую боль способна причинить моя вульгарная наивность:
     -- Во-ло-дя, они же будут падать в долю!.. 8.
     Почему-то именно в эти дни,  когда я старался как можно реже  открывать
обезображенный   рот,  когда  после   продолжительных   переговоров  дантист
удалил-таки мне  зубы,  пообещав, что, едва  подзаживет десна, он  бесплатно
вставит  временные   мосты   --  у  меня  впервые  зародилось   сомнение   в
добросовестности свободной  американской печати... Случилось это  в приятный
послеобеденный час, когда с океана уже потянуло прохладой, и я, развалившись
в кресле, углубился в "Нью-Йорк Пост". Читать газету мне было трудно, но тут
я как-то  очень  уж бойко одолел длинную  статью  о безработице.  Незнакомые
слова в  статье  на  эту тему  встречались  редко, поскольку  все  вокруг: и
пассажиры в метро, и соседи по дому, и телевизионные  дикторы, и сенаторы, и
сам Президент взахлеб говорили о безработице...
     После еды меня клонило в сон, и, чтобы продлить ежедневный урок чтения,
я стал просматривать самое легкое -- объявления:


       ""ТРЕБУЮТСЯ   ФИНАНСОВЫЕ    КОНСУЛЬТАНТЫ,    ПРОГРАММИСТЫ,   МЕНЕДЖЕРЫ,
ДЕТЕКТИВЫ," ТЕЛОХРАНИТЕЛИ"...
     Почему же  в каждом  бюро,  где выдают  пособие, стоят в очередях сотни
безработных?


       ""ТРЕБУЮТСЯ   ПОВАРА,  ОФИЦИАНТЫ,  РАССЫЛЬНЫЕ,  ЮВЕЛИРЫ,  ПАРИКМАХЕРЫ,"
ЭНЕРГИЧНЫЕ ЛИЧНОСТИ"...
     За каждое  объявление  заплачены деньги. С какой  же стати работодатели
выбрасывают свои  доллары на ветер вместо того, чтобы позвонить в бюро, где,
конечно же, есть  картотека,  и попросить  прислать безработного парикмахера
или  "энергичную личность"? Очевидно, я не понимал чего-то важного  и потому
приказал себе не занимать мысли решением государственных дел, а  подумать  о
чем-нибудь  земном, например,  о том, как бы  подработать  на стороне четыре
тысячи  и  поскорей заменить "временные  зубы"  -- на "настоящие"...  Но  не
тут-то   было:  едва  я   стал   просматривать  объявления  целенаправленно,
выяснилось,  что  подыскать  для  себя  самый  скромный  приработок  намного
трудней, чем решить проблему безработицы в масштабах страны.
     Ни бухгалтерского учета, ни программирования я не  знал. В детективы не
годился.  Менеджером  стать  не  мог  уж хотя  бы  потому,  что  никогда  не
командовал и не умел командовать людьми.
     Спускаясь по лесенке престижности профессий все  ниже и ниже, я  набрел
на раздел "ТРЕБУЮТСЯ ВОДИТЕЛИ", не умещавшийся в трех колонках.
     Требовались водители грузовиков, лимузинов,  микроавтобусов, развозчики
хлеба, воды, горючего...
     Я никогда не  водил ни грузовиков, ни лимузинов, но  такая  перспектива
мне  почему-то сразу  понравилась. И  до чего это сладко  было:  даже просто
помечтать о лихой шоферской свободе!


       ""ТАКСИСТ  САМ  СЕБЕ ХОЗЯИН!  ТРЕБУЮТСЯ ВОДИТЕЛИ ТАКСИ НА ПОСТОЯННУЮ И"
ВРЕМЕННУЮ РАБОТУ".
     Это объявление мне понравилось еще больше.


       ""НОВЕНЬКИЕ МАШИНЫ. САДИТЕСЬ ЗА БАРАНКУ ХОТЬ СЕЙЧАС!"."
     Чувство ответственности протестовало, а благоразумие подсказывало,  что
мне  не следует садиться за баранку ни новенькой,  ни старенькой  машины, но
ведь я занят на радиостанции только по пятницам и в остальные дни  вполне...
И почему бы мне не попробовать?..


       ""ЕСЛИ У  ВАС  НЕТ ТАКСИСТСКИХ ПРАВ,  МЫ ПОМОЖЕМ ВАМ ПОЛУЧИТЬ ИХ В  ТРИ
ДНЯ." НЕ УПУСКАЙТЕ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАРАБОТАТЬ 600 ДОЛЛАРОВ В НЕДЕЛЮ!".
     Ну, как я мог упустить такую возможность?
     Через плечо в  газету заглянула  жена. Полгода назад она потеряла место
русской  машинистки в  переводческом  бюро, а поскольку  с английским языком
была  не в  ладах,  то  нового места все никак  найти  не  могла...  Сейчас,
взглянув на страницу объявлений, жена испугалась, что меня, чего  доброго, и
в самом деле возьмут на работу в гараж, и попыталась умерить мой пыл:
     -- Сиди уж, "водитель"! Кому ты нужен?
     Я позвонил по объявлению, совершенно не веря в успех, как вдруг чертово
колесо завертелось: фотовспышка, отпечатки пальцев, медосмотр,  и вот  уже в
каком-то  заплеванном  сарае я стою  перед  экзаменаторами  Комиссии такси и
лимузинов... 9.
     Хотя я  по-прежнему воспринимал предстоящий экзамен не совсем  всерьез,
однако,  еще  до того,  как нам  раздали  листки-вопросники, когда мы только
рассаживались за столами,  наметил я на всякий случай одного пуэрториканца с
живым, осмысленным лицом и постарался пристроиться рядом с ним.
     В первом  пункте  моего листка спрашивалось,  где находится "Рокфеллер-
центр"? Это, конечно, я знал. Ответ на второй вопрос:
     "Где находится музей  "Метрополитен"?  -- тоже не вызывал  затруднений.
Для  начала  дела  шли неплохо. Но  уже  третий  вопрос  --  о  расположении
Пенсильванского  вокзала --  показался  мне заковыристым:  я никогда на этом
дурацком вокзале не был!
     Отлично   ориентируясь   в  нью-йоркском  метро,  запросто  подсказывая
приезжим, как пересесть  с  поезда "D"  на поезд "Е" или "RR", о поверхности
города  я  имел  непростительно  туманное  даже   для  начинающего  таксиста
представление. Взгляд мой воровато забегал, проверяя,  не следит  ли за мной
инспектор, глаза скосились на листок соседа, и  от сердца сразу  же отлегло:
наши листки с вопросами  были одинаковы. А сосед мой -- в нем я не ошибся --
знал  все на свете:  и  про гостиницу  "Вальдорф-Астория",  и  про госпиталь
"Маунт Синай", и про небоскреб "Крайслер"...
     Мы не обменялись ни единым словом, но, едва перехватив мой взгляд, этот
пуэрториканец положил  свой листок так,  чтобы  мне удобнее  было списывать.
Недаром в России говорили: "Среди евреев тоже бывают хорошие люди!"...
     Шепелявый  экзаменатор,  которому  тоже  не   помешало   бы  наведаться
зубопротезный кабинет, позвал меня к своему столу:
     -- Ты говорисс по-английски?
     Я ответил, что в данный момент мы говорим по-английски.
     Он  протянул мне раскрытую  брошюру  и  ткнул  пальцем  в Сорок  второй
параграф: "Читай вслух!". Я прочел:
     "Водитель такси  не  имеет права  ни словом,  ни жестом и  никаким иным
образом отказываться везти  пассажира. За  нарушение этого правила штраф сто
долларов, за повторное..."
     Скучный американский чиновник, он явно  не намеревался побеседовать  со
мной по  душам,  что  обязательно  сделал бы на  его месте  любой  советский
кадровик. Тот непременно  поинтересовался бы, почему мне вздумалось работать
в такси, сказал  бы, что честность -- это главное в моей новой профессии, а,
может,  даже  загнул  бы  и  что-нибудь  мудреное,  почерпнутое накануне  из
вечерней газеты:  понимаю ли я, какая ложится на меня ответственность  в том
смысле,  что  таксист,  это "лицо  города", --  первым встречает приезжих? Я
покивал бы, послушал и, глядишь, тоже что-нибудь рассказал бы. Ну, например,
о первом такси,  которое  существовало еще в Древнем Риме  и которое, хоть и
представляло собой запряженную лошадьми повозку, тем не менее, было оснащено
самым  настоящим счетчиком,  устроенным  из  двух концентрических  ободов, и
устанавливавшимся  на  ступице   колеса.  Через   каждые  пять  тысяч  шагов
высверленные  в  ободьях отверстия совмещались, и  тогда сквозь них в особый
ящик-"кассу" падал камушек.
     К  сожалению,  инженер и архитектор  Витрувий, оставивший нам  описание
первых счетчиков, ничего не  сообщает  о том,  пломбировались  ли  эти самые
"кассы". А между  тем, если они не пломбировались, жуликоватые древнеримские
таксисты вполне могли  подбрасывать  лишние камушки, когда развозили  пьяных
патрициев или, скажем, туристов из Карфагена.
     Часто ли проделывают подобные штуки нынешние  нью-йоркские  кэбби, я не
знал,  поскольку  в Нью-Йорке  на  такси не  ездил, но прохвосты  из Вечного
города   проучили   меня  жестоко.  Когда   в  период  совсем  еще  недавних
эмигрантских скитаний наша  семья сошла в аэропорту имени Леонардо да Винчи,
и мы, не зная ни слова по-итальянски, протянули  таксисту бумажку с адресом,
он содрал  с нас сто долларов за поездку в центр города и требовал еще денег
-- за  багаж! -- и  орал, и не отдавал  чемоданы, а у нас всего было  триста
долларов,  и   нам   предстояло  неопределенное  время  дожидаться   в  Риме
американских виз...
     Но инспектор  Комиссии по такси  и  лимузинам не собирался вступать  со
мной в какие  бы  то ни было  разговоры  и,  едва  я  дочитал  Сорок  второй
параграф, как он объявил, что экзамен  закончен. Произошло  то, чего боялась
жена  и чего  в глубине души боялся  я сам:  я стал шофером  такси, не  умея
водить машину.




        "Глава вторая. АЗЫ НОВОЙ ПРОФЕССИИ"


        "1."
     В  последний год жизни в России,  ожидая  разрешения на выезд, я решил,
что мне  необходимо получить водительские  права. Конечно, права  мож