не дожидаясь переключения  светофора  -- только колеса
взвизгнули...
     -- В  Бруклин поедете? -- спросила женщина. Мальчик  лет пяти, которого
она держала за руку, засыпал стоя.
     --  Садитесь! -- буркнул  я, вроде бы недовольный. Совсем необязательно
докладывать ей,  как  мне повезло. Работа в  городе все равно кончилась, а я
поеду домой -- с включенным счетчиком.
     Вот вам и ответ на вопрос вопросов: какой пассажир самый лучший? Белый?
Черный? В  аэропорт?.. Лучше всех тот,  кто едет туда, куда  мне,  таксисту,
нужно.
     Но добра без худа не бывает: пассажирка в  Бруклин оказалась сварливой,
и мы -- поссорились.
     -- Вы знаете, где находится Хайленд-бульвар? -- спросила она.
     -- Приблизительно,  -- ловчил  я.  --  А разве вы  сами не  знаете, где
живете?
     -- Я не езжу домой на машине, -- раздраженно ответила женщина.
     -- Не  волнуйтесь,  все будет  в порядке, --  примирительно  сказал  я:
нельзя же  было после всего потерять бруклинскую работу.  --  Разыщем мы ваш
бульвар.
     -- Ты будешь искать, а я  -- платить? -- взъерепенилась черная: -- Имей
в виду, больше десяти долларов ты с меня не получишь!
     -- 0'кей! -- сказал  я. --  Десять так десять. Она унялась --  захныкал
ребенок. Раздался шлепок. Мальчонка заревел вовсю.
     -- Зачем вы  его бьете? -- не выдержал я, -- Разве  он виноват, что ему
давно пора спать?
     -- Вы такое слыхали?! -- заорала черная, словно в машине кроме нас были
еще люди. -- Этот дурак будет учить меня, как мне обращаться с моим сыном...
     Мы  находились  на  южной границе Манхеттена.  Впереди аркадой  тусклых
фонарей вздыбился уходящий в Бруклин мост. Я подъехал к бровке:
     -- Дальше вы будете добираться без меня...
     -- Ты не имеешь права выбрасывать женщину с ребенком в час ночи посреди
улицы, -- с угрозой сказала черная. Но я и не собирался так поступать.
     -- Я остановлю для вас другой кэб -- сказал я.
     -- На  счетчике 3.85,  --  напомнила она, намекая,  что не даст  мне ни
цента.
     -- Хорошо. Все деньги вы заплатите тому дураку, который вас повезет.
     Стоило мне выйти из машины и поднять  руку, как вплотную к моему чекеру
подкатил кэб с включенным сигналом "НЕ РАБОТАЮ".
     -- В Бруклин! -- указал я на мост.
     Но  таксист, по-моему, русский, на  меня даже  не глянул: он напряженно
всматривался  сквозь  пыльное стекло:  кто сидит в чекере.  Всмотрелся  и --
двинул на мост...
     Следующий  кэбби  поступил  точно  так  же:  остановился,  всмот­релся,
уехал.Третий, негр, вступил в переговоры:
     -- Куда она едет?
     -- В Бруклин.
     -- Бруклин большой...
     -- На счетчике 3.85, -- сказал я. -- Все деньги она заплатит тебе...
     Заманчивое обещание  подействовало. Однако черный  кэбби  открыл заднюю
дверцу моего чекера, переспросил у  пассажирки адрес и -- направился к своей
машине.
     -- Учти, -- крикнул я, -- в городе работы нет! Таксист обернулся.
     -- Я знаю, -- сказал он. -- Но я на Хайленд-бульвар не поеду...
     -- Скажи хоть, как туда добираться?
     -- Езжай по Атлантик-авеню, миль пять. Это где-то там... 5.
     Мост показался мне  бесконечным, как нынешний вечер.  На Атлантик-авеню
за  мостом я  почему-то  не  попал,  а очутился на фултон-стрит. Потом -- на
какой-то Марси-авеню. Кругом не было ни души, но я знал, что  мы находимся в
черном гетто:
     слишком уж часто  попадались  вывески контор,  которые в других  местах
редки -- "Размен чеков"46...
     --  Бродвей! -- обрадовалась моя пассажирка. -- Поворачивай! Посмотрели
бы  вы  на этот,  бруклинский, Бродвей! Вместо  неба над ним  --  грохочущая
надземка.  Мостовая  изрыта такими колдобинами,  что, если колесо попадет  в
одну  из них, то там и  останется... Кварталы  трущоб с заколоченными окнами
перемежаются  кварталами сгоревших домов. Арендная  плата в гетто  настолько
низкая,  что   домовладельцам  выгоднее  поджигать  свои  дома   и  получать
страховку, чем сдавать квартиры внаем.
     -- Где-то здесь проходит Бушвик-авеню, -- сказала женщина. -- Нам нужно
туда. Кажется, это справа...
     Я  послушался, и  мы опять  потеряли дорогу.  А на  счетчике  было  уже
тринадцать с лишним долларов.
     Внезапно окрестность ожила.  На пустыре, окруженном развалинами, горели
костры, резвились дети,  гремела музыка.  У костров  громко  разговаривали и
смеялись  черные  оборванцы: то  ли  бездомные,  то  ли обитатели  окрестных
трущоб.  А над всем этим  адом царила вырвавшаяся из туч луна,  заливавшая и
руины, и пустырь, и лица призрачным, потусторонним светом...
     Шел уже семнадцатый  час моего  рабочего дня, и я  думал: "Они коротают
ночку у костров потому, что не устали за день. Они не идут спать потому, что
утром им не нужно вставать на работу. И рассказывайте кому угодно, только не
мне, об угрожающем проценте безработицы в черных районах. Водители требуются
в  любом гараже.  Таксистские  права  оформляются  в три дня.  Потомственная
клиентура офисов "Размен чеков" не желает работать!".
     Да,  их прадеды были рабами. Но  разве  жизнь  русских  крепостных была
светлей, чем жизнь  американских негров? И тех,  и других хозяева продавали,
как скот. В России рабство было отменено  в 1861, в Америке в 1864 году... И
я не  понимаю этой логики: "Меня считают человеком второго  сорта, поэтому я
хочу жить за счет тех, кто меня презирает..."
     Впитав вместе  с материнским молоком  философию потомственных люмпенов:
"нам положено", вступит через несколько лет в жизнь и этот мальчик, которого
мама лупцует за то, что среди ночи ему хочется спать и который был рожден на
свет Божий лишь с  той конкретной целью,  чтобы увеличивался ежемесячный чек
пособия его родительницы...
     Я протянул руку назад, и ребенок, выглядывавший из  окошка перегородки,
взял ее горячими влажными пальчиками.
     -- Давай отвезем твою маму  домой, -- предложил я  мальчишке,  --  а ты
оставайся.  Будем  жить в моем  чекере, есть мороженное и сосиски.  Скоро ты
подрастешь и станешь кэбби, как я. Согласен?
     Мальчик  тихонько  засмеялся  и осторожно  отстранил от себя мою  руку:
Великий  Соблазн...  Грюкнуло приставное  сиденье,  я  оглянулся.  Мальчонка
прижался к маме. Она улыбалась, наша ссора была забыта, мы ехали по бульвару
Хайленд...
     -- Здесь! -- сказала пассажирка и протянула мне обещанную десятку.
     Но что  за  странное место выбрала эта женщина для остановки? Слева  от
нас был пустырь,  справа -- заброшенный дом с заколоченными окнами. И только
впереди,   метрах  в   тридцати   над   застекленным  вестибюлем,   высилось
многоэтажное жилое здание. Перед входом в него собралось  несколько человек.
На остановившийся поблизости кэб эти люди не обратили внимания. Они вроде бы
расходились по домам.  Одни исчезали  по правую сторону от полосы света моих
фар, другие -- по левую. Никакой торопливости в  их движениях  я не заметил,
как  и  не придал  значения  тому, что ни один из них  не  направился  --  в
вестибюль...
     Почему   мне  вздумалось   выйти   из   машины9  Вероятно,   захотелось
распрямиться или погладить на прощанье мальчишку. Опасности в ту минуту я не
ощущал. Да, собственно,  я  и не  вышел из кэба, а лишь открыл  свою дверцу,
чтобы выйти.  Но едва я сделал это, как женщина с мальчонкой на руках злобно
шепнула:
     -- Идиот! Смывайся отсюда! Идиот!
     -- Такси!
     -- Такси! -- раздалось одновременно с двух сторон.  В  темноте вспыхнул
топот бегущих ног, но я успел захлопнуть дверцу и нажать на кнопку замка...
     Скачком покрыв последние метры, отделявшие ее от чекера, темная фигура,
несомненно,  уловила  смысл  судорожных   моих  движений,  ибо   не  дернула
защелкнутую изнутри дверцу, а обеими руками рванула вниз приоткрытое стекло.
Но чекер уже набирал скорость... С непостижимой ловкостью тень  оттолкнулась
от кэба, изогнулась в воздухе -- и пропала в темноте...
     Через  сколько  минут  я  опомнился?  Может, через две, а может,  через
десять.  Помню  только,   что   первое  чувство,  которое  я  осознал,  было
чрезвычайно легкомысленным: душу томил стыд...
     Стыд  мужчины, которого оскорбила женщина.  Хотя  это ругательство ведь
было моим спасением...
     Кэб стоял на  Пенсильвания-авеню  перед  красным светофором. Стекло  не
сломалось,  не  треснуло,  а лишь было  опущено примерно на три  четверти. Я
осторожно покрутил ручку, регулировавшую положение стекла: оно не двигалось.
Придется чинить, с досадой подумал я.
     Между тем Пенсильвания-авеню привела меня к Кольцевому шоссе. Теперь --
домой!   Хватит   на   сегодня   приключений...  Однако  дорога   бежала   в
противоположную  от моего дома сторону; вдоль нее вспыхивала  цепочка огней,
указывающая летчикам, как заходить  на  посадочную  полосу,  я  уже различал
контуры ангаров, складов, хранилищ горючего -- "Кеннеди"! 6.
     И стоянки,  и вокзалы аэропорта были, конечно,  пусты. Только у корпуса
"National" стояли пять-шесть  кэбов. Чего  они  тут дожидаются? Я постучал в
окно  последней  машины:  "Эй!"  и только после  этого разглядел, что кэбби,
скрючившийся  в  неудобной  позе  на  переднем  сиденье,  спит.  Нужно  было
потихоньку улизнуть, но голова в надвинутой на глаза кепке уже приподнялась:
     -- Ну, чего орешь? -- с досадой сказал кэбби. -- Что тебе надо?
     -- Когда самолет? -- спросил я. Нужно же было  что-нибудь спросить, раз
я уж разбудил его.
     -- Какой еще самолет? Самолет придет утром. Мы спим здесь...
     Пристыженный, я поплелся к  своему  чекеру.  Где-то  я  уже видел этого
кэбби, слышал этот голос,  этот акцент. Но нельзя же  снова будить человека,
чтобы спросить его: откуда я тебя знаю?
     -- Погоди!
     Дородная фигура с трудом выбиралась из гаражного "доджа":
     -- Эй, что  ты  тут,  сукин  сын, околачиваешься?!..  Албанец!  Как  мы
обрадовались друг другу!
     -- Ты же бросил такси! -- шумел албанец, хлопая меня по спине.
     -- А  разве ты -- не бросил? Кстати, почему ты  на гаражной машине? Где
"Тирана корпорейшн"?
     --  Не спрашивай!  -- отмахнулся  албанец.  -- А  ты --  купил?  --  он
постучал по крылу чекера.
     -- Арендую, -- сказал я.
     По таксистской  привычке  мы забрались  в кэб. Албанец  уселся  на  мое
место, за руль, и сразу же обнаружил, что подъемник стекла испорчен.
     -- Это еще что такое! -- по-хозяйски прикрикнул на меня он.
     -- Сломалось, починю завтра...
     -- Почему -- завтра?
     Он открыл мой "бардачок", достал отвертку,  сорвал с внутренней стороны
дверцы ручку -- я обомлел! -- отколупнул  дерматиновую обшивку, сунул руку в
образовавшуюся щель -- стекло со стоном провалилось внутрь дверцы! -- но уже
через  минуту оно плавно, беззвучно поднималось и  опускалось, словно  так и
было... Мы закурили, и еще не погасили наши сигареты, как я  забыл и который
теперь час, и о том, что так и не позвонил жене, и о том, что мне давно пора
домой, поскольку ведь и завтра тоже нужно работать... 7.
     Весь этот год албанец играл. Удача только-только пришла  к  нему, когда
мы  встретились  на  Парк-авеню. Однажды друзья затащили его  в  притон, где
играют в "бу-бу", в кости.
     У албанца были с собой сотни две или три, а через час он вышел на улицу
с двумя тысячами в кармане, и после  счастливого этого вечера  -- не садился
за руль такси. И к костям не притрагивался...
     Филиппинец и грек сражались за сотню долларов. Албанец ставил тысячу --
на грека. Грек выигрывал три удара подряд и получал триста долларов. Албанец
же, рискнув лишь  тысячей исходной ставки, после  трех  ударов уносил восемь
тысяч!
     Взяв  с  собой  детей и жену, он  улетел  в Европу.  Дубровник,  Афины,
Париж...  Один  наезд  в  Монте-Карло,  и все  путешествие  окуплено!  Затем
последовали поездки  в Лас-Вегас, на Багамские острова --  нигде он не  знал
проигрыша, но по-настоящему везло ему  только в Нью-Йорке, только в "бу-бу",
в том самом притоне в Челси. Везло бешено, невероятно!
     Через месяц после  покупки  "Тирана корпорейшн"  собравшейся наличности
хватило на двухсемейный дом. Никаких банков, займов --  он выложил деньги на
бочку!  Нижнюю  квартиру  заняла  семья  албанца,  верхнюю  он  отдал  своим
родителям.
     Персидские  ковры, скандинавская  мебель, ящики дорогих коньяков  -- он
расшвыривал деньги, а их становилось все больше и больше.
     Два ресторатора-китайца  играли по  пятьсот долларов партия.  Он сделал
два удара,  рискнув  пятью тысячами  исходной ставки, и унес  -- двадцать! В
притоне его окружали легенды...
     Внезапно  деньги исчезли.  Пришлось заложить  драгоценности, подаренные
жене. Теперь семья  жила на  то, что привозили водители "Тирана корпорейшн".
Этих денег с лихвой хватало на жизнь, но -- не на игру...
     Албанец  стал осторожничать.  Из  тысячи долларов,  которые еженедельно
платили ему четверо кэбби, он половину оставлял  жене,  а  половину уносил в
притон.  Пятьсот  долларов  легко  превращались  в тысячу. Но проклятая  эта
тысяча  -- переходила  в руки  хозяев  притона.  Получалась какая-то чепуха:
наступавшие все реже озарения интуиции  он продавал за бесценок...  Тот, кто
вкусил крупной игры, не может вести мелкую...
     Проигран первый медальон и заложен -- за двадцать тысяч -- второй.
     Двадцать тысяч  растаяли  в  три дня. Чтобы  спасти последнее, пришлось
заложить дом.
     На этот  раз  у  албанца хватило выдержки сделать заем в банке.  Однако
ссуду  он  проиграл,  а  медальон  не  выкупил.  По   закладной  нужно  было
выплачивать всего двести долларов в месяц, и албанец, работая, вполне сводил
бы концы с концами. Но он уже не мог бросить игру.
     Все, что зарабатывал в гаражном кэбе, он относил в притон. Сто долларов
запросто превращались в двести, двести  -- в четыреста, а потом он спускался
в метро, ехал в гараж и выпрашивал у диспетчера кэб на ночную смену...
     Он не видел ни жены, ни детей, ни родителей -- не смел показаться им на
глаза. Как они выкручиваются, на какие средства живут -- не знал...
     -- Теперь надо терпеть и ждать, -- сказал албанец..
     -- Ждать чего?
     -- Когда снова начнет везти... 8.
     На  главной   дороге  аэропорта  возникли   желтые  осы,  и  кто-то  из
проезжавших мимо водителей крикнул:
     -- Что вы  тут  чикаетесь! На  "United"  нет машин!  Таксистский  азарт
мгновенно, до  дрожи захватил меня. О том, чтоб ехать домой, теперь не могло
быть и речи!
     Самолет пришел переполненный; было много пассажиров в Бруклин, куда мне
хотелось  попасть,  но   я  получил   мрачного  черного  парня,  ехавшего  в
противоположный конец города, в Бронкс. Чтобы мне не пришлось потом выходить
из  машины  среди ночи в  каком-нибудь глухом  закоулке  Бронкса, я не  стал
открывать багажник, а втолкнул чемодан в салон.
     -- Мотель возле стадиона "Янки" знаете, сэр?
     "Сэр"  -- это неплохо. По  крайней мере, скандала не предвидится.  Да и
мотель возле  стадиона я знал:  рядом с шоссе, а  главное, буквально в  двух
шагах  от  полицейского участка. Бояться было нечего.  Зарядивший дождь лишь
подбадривал меня, напоминая о том, как хорошо, как тепло и сухо -- в машине.
Пухлая пачка денег приятно ласкала  бедро. Когда  я  сброшу черного,  у меня
будет полтораста с лишним долларов!..
     Чекер шел со скоростью миль сорок, не больше: переднее стекло то и дело
захлестывало водой, которую поднимали обгонявшие меня машины.  Мы  уже давно
оставили  позади и  Гранд-шоссе,  и мост  Трайборо,  и ехали по  Восемьдесят
седьмой  дороге,  когда сизую муть захлестнутого  водой стекла  озарил вдруг
зловещий  рубиновый отсвет. Тормоз!.. Чекер  пошел юзом; "дворники" смахнули
муть со стекла, и рубиновый занавес превратился в два ярких красных огня над
бамперами легковой машины, которая,  визжа и  виляя, остановилась посередине
шоссе... В  тот же  миг  правая передняя дверца  машины  распахнулась,  и на
дорогу выскочила женщина. Она метнулась  к  обочине  и побежала вперед --  в
глухую ночь, под проливным дождем...
     Бывают такие минуты, когда невозможно праздновать труса! Может, не будь
на   заднем   сиденье   этого   черного  парня,  автомеханика  из   Алабамы,
обращавшегося ко  мне "сэр" и становившегося теперь свидетелем моего позора,
я проехал бы  мимо... Не знаю... Было очень страшно, но  я вильнул вправо  и
оказался между остановившейся на шоссе машиной и -- бегущей женщиной.
     -- Сумасшедший, что ты делаешь?! -- закричал  негр, но его страх придал
мне  смелости. Поравнявшись с женщиной, я  нажал  на  тормоз.  Повалился  на
сиденье, дотянулся до ручки и открыл дверцу:
     -- Садитесь!
     Фары  той машины  заливали кабину чекера  светом. "Будут  стрелять!" --
мелькнуло  в  голове,  и,  едва женщина  оказалась  рядом, я  рванул вперед.
Струйки воды текли по лицу женщины. Машина, из которой ей удалось бежать, не
отставала от нас ни на метр.
     -- Что случилось? -- хриплым, чужим голосом спросил я; негр притих...
     -- Спасибо, -- сказала женщина.
     -- Скажите, черт побери, что случилось!
     Женщина всхлипнула.
     Промелькнул  указатель  "Стадион",  мне  пришлось  съехать  с  шоссе на
вспомогательную, совсем уж глухую дорогу, и опять  застучало  сердце: сейчас
будут стрелять. Но никто не стрелял.
     Наконец  показался полицейский участок, на крыльце  его, под навесом --
несколько фигур в форменных дождевиках и фуражках.  Останавливаясь у мотеля,
я был  уже совершенно спокоен. Негр заплатил 17 долларов и уволок чемодан, а
женщина наградила меня двадцатидолларовой купюрой:
     --  Я  восхищена  вашим  поступком!  -- сказала  она, но в ее интонации
почему-то отчетливо слышалась фальшь...
     К мотелю подползла та, не страшная (в присутствии полицейских), машина.
Из  нее под дождь  вышел человек  моих  лет,  в  костюме,  при галстуке.  Он
смущенно улыбался, показывая, что намерения у него самые мирные.
     -- Добрый вечер, -- сказал он. Выглядело это так,  словно он здоровался
-- с чекером
     В роли  агрессора неожиданно выступает моя  пассажирка. Она выскакивает
из кабины,  хватает мужчину за галстук  -- голова его  мотается из стороны в
сторону, -- и так же неожиданно дама возвращается в кэб:
     -- Отвезете меня в Бронксвиль?
     Еще бы --  не отвезу! Поездка за город -- это же двойная оплата! Сердце
так и затрепетало: к моим  174  долларам добавится изрядный куш. Да я  побью
сегодня выручку всех врунов, которые только и ездят что в Филадельфию! 9.
     Часы показывали начало четвертого,  когда  мы  свернули с шоссе  Мэджор
Диган в кромешную тьму предместья. Женщина указывала мне, как ехать. Дорогой
она снова принялась меня благодарить.
     --  Рассказали  бы  лучше,  что  же  все-таки произошло,  -- ворчал  я,
распираемый гордостью.
     -- Рассказать вам  день за днем все эти  шестнадцать лет?! -- с пафосом
ответила женщина, и мой геройский "подвиг" поблек...
     Больше  я  ни  о  чем  пассажирку   свою  не  расспрашивал.  Однако  же
завершилась поездка за город -- еще одним разочарованием. Возле своего  дома
женщина опять раскрыла сумочку  и  демонстративно  отдала мне  все, что  там
было:  три бумажки по  доллару. А счетчик, включенный заново  у полицейского
участка, показывал 11.65...
     -- Мы находимся за городом, -- напомнил я пассажирке. -- Мне полагается
23.30.
     -- У  меня  нет  больше денег!  -- раздраженно ответила она и  показала
содержимое сумочки: скомканные салфетки, пудреницу и тюбик губной помады. --
Двадцать долларов я вам дала? И хватит!
     На том и закончили. Следовавшая за нами машина попятилась, выпуская мой
чекер из узкого проезда, и я остался один...
     Выл ветер в невидимых кронах деревьев, лил дождь. Я спустился с холма и
поднялся на холм. Вокруг -- ни единого огонька.
     "Какая  прелесть,  какая гадость!  --  думал  я.  -- Закатила истерику,
одарила подобравшего ее на шоссе кэбби, но тут же пожалела денег и захотела,
чтобы  я  отработал  их...  И  то  --  ладно.  Откуда  только   эта  вспышка