смотрел на меня:
     --  Я  живу  в  Лос-Анджелесе.  А  вы  разве не знаете,  где  находится
аэропорт?
     -- Приблизительно, -- промямлил я.
     Между  тем  багажник  с  тремя чемоданами, которые из-за квадратной  их
формы   мы  еле  втиснули,  был  уже  захлопнут;   девочки  уже  уселись,  и
призадумавшийся  было  пассажир  --  а  не  поехать  ли  ему  в  аэропорт  в
каком-нибудь другом кэбе?  --  все же не отнял  у  таксиста выгодный рейс, а
великодушно предоставил мне возможность решать самому:
     -- У нас есть полтора  часа -- успеете? Кто  не рискует,  тот  не  пьет
шампанского!
     -- Успеем! -- сказал я. -- Найдем!
     Кровь  стучала  в  висках.  Я  услышал, как хлопнула дверца и рванул  к
перекрестку...  О, как проклинал я теперь свое  легкомыслие!  Ведь сегодня у
отеля "Мэдисон" можно было подробно  расспросить водителей,  как проехать из
центра в "Кеннеди". Но почему  именно в "Кеннеди", а  не, скажем, на стадион
"Янки"?.. Да и пассажиры успели меня избаловать: до сих пор почти  каждый из
них знал свой маршрут.
     Каким-то чудом уже через полминуты мой чекер оказался  на Шестой авеню,
и, как только красный свет преградил  мне  дорогу,  я  выскочил из машины  и
метнулся к остановившемуся рядом такси.
     -- Как попасть в "Кеннеди"?
     И шофер, и пассажиры рассмеялись -- вот так кэбби!..
     Ждать,  пока  они  кончат  смеяться, времени  не было, и  я  хотел было
кинуться к другой желтой машине, но таксист уже совладал с собой и сказал:
     -- Не нервничай, это очень просто. Езжай до Сорок шестой улицы, поверни
направо,  доедешь  до  шоссе  и  --  прямо, через  мост Трайборо.  Следи  за
указателями, и приедешь в "Кеннеди". Ты не можешь туда не попасть!
     Вспыхнул зеленый свет, сзади надрывались гудки, но таксист схватил меня
за руку:
     -- Повтори!
     "До Сорок  шестой и направо,  до Сорок  шестой и  направо!"  --  я гнал
машину,  слышал  за спиной детские голоса,  но  не  оглядывался. Было стыдно
встретиться  глазами с  человеком, который доверился мне и  теперь наблюдал,
как я  суматошусь... Голоса девочек звучали тихо-тихо, однако, я уловил, что
они повторяют одно и то же: "Папынетупапынету..."
     Я прислушался:
     -- Нашего папы нету...
     Я оглянулся, и -- голова пошла кругом! На заднем сиденье прижались друг
к  дружке  две  перепуганные  малышки. На  полу болтался  четвертый чемодан;
"папы" в машине не было...
     Увидев  этот проклятый чемодан, я  мгновенно понял, что произошло. Отец
девочек  поставил его в  кэб и захлопнул  дверцу с тем,  чтобы  обойти чекер
сзади и  сесть  с другой стороны,  а  я в это время  нажал на газ...  Но как
только эта картина прояснилась, другая леденящая мысль  залила  мозг: ГДЕ?..
На  какой  улице все  это случилось?.. Где я  его оставил? Ведь  я ничего не
помню!..
     Девочки  были очень напуганы,  но, все же они не  растерялись до  такой
степени, как я.
     -- Папа остался у бабушкиного дома, -- сказала младшая. У меня, однако,
уже не было сил, чтобы попытаться разыскать  "бабушкин дом". Я был счастлив,
что эти козявки хоть не ревут.
     -- Дети, -- сказал я добрым, как у Волка из "Красной шапочки", голосом:
-- Сейчас мы поедем в полицию, и нам скажут, где находится бабушкин дом.
     -- Мистер  водитель!  -- сказала старшая,  ей было от силы лет пять: --
Нам нужно ехать прямо  до  "Королевской котлеты" и свернуть налево. Бабушкин
дом -- там.
     Я доехал до "Королевской котлеты", повернул, и мы увидели папу.
     -- Папа! Папа! -- запищали девчушки...
     Что пережил этот человек, когда какой-то подозрительный тип, выдававший
себя за таксиста и не  знавший дороги в  аэропорт, говоривший к  тому  же на
ломаном языке, угнал машину с его крошечными детьми? Как он воспитывал своих
малявок? Кто и как воспитывал его самого, если, увидев меня, он не выругался
и  опять-таки  не отнял у меня работу... По-видимому,  он все же  не  ведал,
какие еще  страсти  ему предстоит  принять  за свою доброту  --  на  пути из
Гринич-Вилледж к вокзалу авиалинии "TWA". 9.
     Аэропорт  "Кеннеди"!  --  половина души,  половина жизни  нью-йоркского
кэбби, неисчерпаемый колодец фартовых  таксистских  долларов! Недаром  любит
матерый  "водила"  прихвастнуть доскональнейшим  знанием "Кеннеди":  мол,  с
завязанными  глазами  проедет  он  хоть  к  багажному,  хоть  к  таможенному
отделению любой из  авиакомпаний, вспомогательные службы которых  разбросаны
на огромной территории; мол, назубок знает он  подъездные пути к каждому  из
отелей, к  каждой  стоянке  или базе  проката  автомобилей  в  аэропорту. Но
никакому кэбби не придет в  голову даже вскользь упомянуть, что  ему  хорошо
известны все семь  главных авиавокзалов: "International",  "Pan-Am",  "North
West", "Eastern",  "United", "American", "TWA". Это  уж, наверно,  последним
дураком надо быть, чтоб не знать -- вокзалов! Однако же, я-не знал...
     Мне было сказано  "TWA", а чтобы попасть  туда,  ничего вообще знать не
надо.  Езжай  себе по главной дороге  да посматривай  на разноцветные  щиты.
Видишь  коричневый  щит?  Какой  на нем номер? "4"?  А что еще на этом  щите
написано? "TWA"? Да ты просто умница!..
     А вот прямо перед твоим носом, над все  той же главной дорогой -- цифры
на цветных  табличках: 1, 2, 3  и коричневая четверка. По какому маршруту ты
поедешь, чтобы попасть на  "TWA"? По коричневому? По четвертому? Э, брат, да
ты гений; тебе бы при таком интеллекте не такси водить...
     Вам легко смеяться. Вы не забывали папу у бабушкиного дома. Ваш затылок
не сверлил  его ненавидящий взгляд... Когда же я увидел все эти переплетения
путепроводов и магистралей аэропорта, все эти щиты  да номера,  то настолько
обалдел, что немедленно потерял главную дорогу и оказался на какой-то узкой,
глухой,  где не было  ни машин, ни  указателей.  Я понимал, что  еду куда-то
совсем не туда,  но не мог признаться в этом перед  опаздывающим на  самолет
пассажиром с  детьми.  На что я надеялся?  Да ни  на  что! С таким, наверно,
чувством приговоренные идут да расстрел...
     В стороне от дороги над высоченным безоконным корпусом я увидел надпись
"TWA",  высоченные  распахнутые ворота и самолет, на котором были  начертаны
эти же три буквы.
     --  Вот,  -- сказал я, не оборачиваясь и почему-то не съезжая с дороги,
-- Вот "TWA"...
     -- Это ангар, -- с полным уже отчаянием в голосе сказал папа. -- А мне,
как ни странно, нужен пассажирский вокзал.
     По дороге нам навстречу  неслось такси. В полном маразме, ничего уже не
соображая, я попытался  сделать разворот.  Раздался резкий скрежет тормозных
колодок, громыхнул отборнейший мат, я увидел  у своих глаз искаженную злобой
маску и услышал свой голос:
     -- Ради Бога: как попасть на "TWA"?
     Буря стихла, таксист отдышался и проворчал:
     -- Поезжай за мной...
     Вот так:  благодаря  еще  одному  "доброму самаритянину"  мои пассажиры
все-таки не опоздали к самолету  и,  промямлив в который уж  раз жалкие свои
извинения, я последовал за одним из разгрузившихся возле аэровокзала кэбов и
вскоре оказался на таксистской стоянке: в большом загоне, где за проволочным
ограждением  скопилось  не  менее  сотни желтых машин и  где  сто  водителей
курили, болтали друг с  другом, ковырялись в перегретых моторах, а над  всем
этим стоял неизбывный смрад.
     Поставив  свой  чекер  в  ряд,  который  указали  шоферы,  я  мгновенно
почувствовал, как меня, всего целиком, захватило то самое  желание,  которое
испытывает каждый кэбби, въезжающий на стоянку  в аэропорту после того,  как
целый день мотался по городу.
     --  Где  здесь  уборная?  --  спросил  я  таксиста, с  которым случайно
встретился взглядом.
     Таксист пожал плечами и отвернулся.
     --   Где   тут    уборная?   --   обратился   я   к   другому,   и   он
иронически-гостеприимным жестом указал под ноги.
     Весь асфальт загона  для желтого стада,  -- разглядел  теперь я, -- был
испещрен  потеками;  в  выбоинах  стояли  зеленоватые,  видимо,  с  примесью
антифриза,  "озерца",  но  никто,  кроме меня,  не обращал  на эту  мерзость
внимания:  таксисты  жевали сандвичи,  пили  колу  и  кофе.  "Скоты!"  --  с
отвращением думал я о своих товарищах.
     Я взглянул на свои руки, они были черного цвета.
     --  Эй --  крикнул я водителю, который  только что  пригласил  меня  не
стесняться. --  Тут у  вас  хоть можно где-нибудь руки помыть?  -- однако на
этот раз ответа не удостоился.
     "Что за морды'" -- бесился я, пробираясь по узкому проходу, сам не зная
куда и  зачем,  лишь стараясь ступать  осторожно.  Ни единого  человеческого
лица...   Я  прислушался,  о  чем  говорят   таксисты,   столпившиеся  возле
киоска-фургончика, бойко торговавшего булочками, сигаретами, водой:
     --  Рахат-ахарам,   Лагадия,  --   издавал   гортанные  звуки  араб,  а
собравшиеся вокруг арабы -- развесили уши.
     -- Фьюить-фьюить джей-эф-кэй, -- шебетал китаеза, окруженный китайцами.
     -- Ора-тора-аэропорто,  -- галдели пуэрториканцы. Внезапно я понял, что
ищу. Находясь в смрадной этой клоаке, я был не в состоянии ни есть. ни пить.
Чтобы  не опуститься  до  уровня  окружавшего меня  сброда,  подавил  в себе
потребность  сходить по нужде; но  тем сильнее  жгло меня третье  неутолимое
желание  каждого, дорвавшегося до стоянки кэбби. Я  не  мог больше  носить в
душе  все то, что случилось  со  мною за  день.  Я  должен был немедленно  и
подробно  кому-нибудь  все-все-все рассказать: и про то, что сейчас  впервые
приехал в "Кеннеди",  и про то,  как  привез своего пассажира в ангар, и про
то, как обидел меня раввин, и про свои необыкновенные трофеи --  бифштексы и
виски.,. Но, попадись мне  сейчас столь желанный  слушатель, мои приключения
наверняка послужили  бы лишь  поводом  для самого бесстыдного хвастовства --
бесшабашной моей таксистской  удалью, смекалкой и прочими  доблестями. Небо,
что ОБ ЭТОМ я мог рассказать?' Но ведь так нестерпимо хотелось...
     И тут я сделал то, из чего потом родилась эта книжка. То. что придавало
мне силы.  когда  подступало  отчаяние.  То,  что  подарило мне со  временем
десятки друзей среди таксистов, на которых я не выплескивал все, что бурлило
и кипело в груди, не отпугивал их, а слушал...
     Я вернулся к своей машине,  взял шариковую ручку,  которой дел записи в
путевом листе, нашел  клочок бумаги, уселся  поудобнее и задумался: "Записки
таксиста" --  ну,  с  чего  бы  начать?..  Но сосредоточиться мне так  и  не
удалось;  дверца чекера открылась, и  в кабину  заглянул  Ежик. Не дожидаясь
приглашения, он плюхнулся рядом со мной на сиденье и сказал:
     -- Господи, как  я ненавижу эту  страну!


        "ЧАСТЬ ВТОРАЯ"






        "Глава четвертая. ССОРА С РУССКИМИ"
     1.

     Глубокоуважаемый  читатель: из тех, кто практического  склада,  из тех,
кто всегда стремится почерпнуть из книжки хоть  какую-нибудь, хоть на что-то
пригодную  мудрость! Если  ты  знаешь, что  это за пытка: "один слон, другой
слон,  два слона" -- метаться  ночами на  смятой постели, часами  глядеть на
стынущие  синевой окна, вставать, курить,  искать  в  старом журнале скучную
статью,  пробегать  глазами  по  строчкам,  совершенно  не понимая, что  там
написано, и опять гасить свет в полной уверенности, что заснуть все равно не
удастся, -- не таскайся по врачам, не выпрашивай у них омерзительные -- брр!
--  голубые таблетки, а садись-ка за баранку такси и  увидишь: все  пройдет,
как семь баб пошепчет!..
     Лет десять терзала меня бессонница.  Последние  годы я и не ложился, не
приняв  снотворного. В  течение одного  лишь месяца такси полностью излечило
меня! А  потому не спеши  отмахнуться от добросердечного  моего  совета,  он
совсем  не нелеп. Во-первых, работа в  такси для  тебя будет только лечебной
процедурой (вроде упражнений в гимнастическом зале) -- тебе ведь не придется
"вламывать"  наравне  с теми,  кто  зарабатывает  в желтом  кэбе  на  жизнь.
Во-вторых,  лечение не будет стоить тебе ни гроша. Словом, мужайся!  Оденься
поплоше,  подскачи в гараж, сунь  диспетчеру парочку долларов,  чтобы он  не
засадил тебя в колымагу, у которой не крутится руль и -- валяй! Ну что в том
такого особенного или страшного?  Город  ты знаешь,  за рулем -- не новичок;
покатаешься сам, покатаешь людей, которые о том тебя попросят, а как набежит
в кармане  долларов пять  чаевых,--  ни в  коем  случае  не больше,  чтоб не
переутомляться,  --   считай,  что   сеанс  "терапии"   закончен,  и  скорей
отправляйся  домой.  Ручаюсь:  едва   голова  твоя   коснется  подушки,   ты
провалишься в сладостно-непробудную пустоту; так сплю теперь я...
     Желтый кэб  вошел в мои  сны... Мне  снится  белый Днепр в предутреннем
тумане, сгущающемся у прибрежных ракит. На  допотопном,  времен моей юности,
пароходе-колеснике  мы  плывем в село,  на  родину  моей  няньки. Я стою  за
штурвалом и проскочил мимо устья Десны.
     Теперь  надо  возвращаться.  Но в  узкой,  обмелевшей  реке, развернуть
пароход  невозможно.  Возвращаться нужно  задним ходом,а  этого я  не  умею.
Пароход не слушается  меня,  точь-в-точь, как  и  чекер, который  при том же
маневре  всякий  раз выходит из повиновения! Мне  страшно,  что  все вокруг:
команда, матросы, которые и раньше подозрительно на меня поглядывали, теперь
наверняка догадаются, что я не умею по-настоящему управлять пароходом.
     Вот какой-то свирепого  вида  матрос -- догадался, шагнул  ко мне; ужас
сдавил мне горло... Пронзительный звон взрывает видение. Я вскакиваю и, шаря
по  тумбочке,  пытаюсь заглушить привезенный  из России будильник; я все еще
сплю  и  не  сразу могу  вспомнить,  что нахожусь в  своей  спальне,  и  где
расположено окно, а где -- дверь... 2.
     Выезжая на рассвете из гаража, я не направляюсь теперь в непроснувшийся
Манхеттен. Что мне сейчас там делать? Хотя я вполне могу за утренние часы  и
три,  и  четыре  раза выиграть  "гонку",  это  отнимает слишком много  сил и
приносит слишком мало денег.
     Попав   на   главную   магистраль  Квинса,  я  сворачиваю  в   сторону,
противоположную   от   моста,    за   которым   меня   поджидает   бездомная
"регулировщица",  и  гоню свой кэб  навстречу  встающему  над  Лонг-Айлендом
солнцу: я еду в "Кеннеди".
     Двадцаточка "забытого  папы"  настолько  пришлась мне  по  вкусу,  что,
разузнав  у  таксистов,   когда  приходит  первый  самолет,  я  каждое  утро
отправляюсь его встречать... Ветер листает на  тротуарах страницы  вчерашних
газет. На мне лишь рубашка с короткими рукавами, но я не чувствую  прохлады.
А в Манхеттене уже  сейчас  жарко,  да  еще  дышит жаром в лицо  раскаленный
мотор...  И потому  мне особенно  приятно  предвкушение  отдыха на открытом,
обдуваемом со всех сторон пространстве аэропорта, а в манхеттенское  пекло я
попаду часа на два позднее и к тому же -- не с пустыми руками.
     Я еду и думаю: уймой  благ  одарило меня  такси! И работу на  радио мне
теперь потерять не страшно: без куска хлеба моя семья не останется. И машину
вожу  я с  каждой  неделей все лучше  и лучше; и  забыл о бессоннице. Только
зарабатываю я пока совсем мало...
     Появилась у  меня эдакая неумная повадка,  изо дня в день снижающая мой
заработок:  я  подбираю  пассажиров,  которых  не  берут   другие  таксисты.
Например, голосует прохожий, и идущий впереди кэб с включенным сигналом "Off
duty"23 останавливается. Мне бы проехать мимо, а я притормаживаю:
может, таксист возвращается  в гараж и сейчас выяснится, что этот клиент ему
не попутчик? Так и есть. Кэбби открыл окно, о чем-то спросил -- и уехал.
     Сознавая,  насколько оскорбителен для человека,  склонившегося к окошку
желтого кэба,  беспардонный этот  вопрос  развалившегося на сиденье  "шефа":
"Куда  ехать?"  --  я  не позволяю  себе  допрашивать стоящего  передо  мной
пассажира, а прежде всего приглашаю его в машину.
     -- Большое спасибо, -- благодарит меня пассажир.  -- Полчаса  уже здесь
торчу: никто не хочет меня везти. Вы поедете в Бруклин-Хайтс?..
     Минут через семнадцать мы на месте. На счетчике 3.65. Казалось бы: грех
жаловаться. Но возвращаться в Манхеттен мне придется  порожняком, и,  если в
Бруклине я  очутился  утром,  когда  ведущие  в центр города  дороги  забиты
пробками, едва ли что-нибудь еще заработаю  я за  этот  неудачно сложившийся
час...
     Сидя   в   кресле-каталке,   голосует   инвалид.    Таксисты    --   не
останавливаются. Однако же, не останавливаются они не потому, что все подряд
-- мерзавцы, а потому, что кресло-каталка не влезет ни в "форд", ни в "додж"
и ни в какую другую машину -- кроме чекера...
     Инвалид  подкатил,  к распахнутой дверце,  а подняться  с  кресла не  в
состоянии: ему  нужно  помочь. Зайдя со спины, я беру  клиента под  мышки  и
пытаюсь подтолкнуть  тяжелое, словно из чугуна, тело. Мои мышцы напряжены до
предела,  но  только  тогда, когда  я совсем  уже выбиваюсь из сил,  до меня
доходит, что, на самом деле, я не помогаю бедняге, а мешаю ему. Оказывается,
мне нужно встать спиной к чекеру и лицом к инвалиду, нагнуться, чтобы он мог
взяться за мою шею обеими руками и, пятясь задом, войти в салон и втянуть за
собой беспомощную тушу.
     За  старания  мои  инвалид по собственной инициативе платит  мне  вдвое
больше, чем показывает счетчик. Но проехали-то мы  всего  милю. А  процедура
высадки  при  неумелом  помощнике  еще  сложнее  посадки,  и  мы  расстаемся
недовольные  друг другом: он  из-за  меня  ушиб ногу,  я из-за  него потерял
время...
     В  Нижнем Городе,  на улице  Диланси,  на достославной  барахолке, куда
людей заманивает  азарт выискать по дешевке модную  тряпку,  у края тротуара
над  горкой картонных ящиков часто стоят  евреи в лапсердаках с  печальными,
как сумерки  в  Вильямсбурге24,  глазами и  поднятой, подзывающей
такси рукой.
     Стоят  они  подолгу.  Водители-гои,  водители-аиды не  хотят возиться с
ящиками. Какого лешего я нажимаю на тормоз? Чтобы услышать это: "Ты  хороший
человек. Ты понимаешь на идиш?".
     Мы  уже погрузили все стоявшие  на тротуаре картонки, но они прибывают!
Их  несут и несут  --  из убогой лавки  под  покосившейся  вывеской.  Широко
расставляя  слоновьи  ноги,  топает супруга  неудавшегося негоцианта, пыхтит
мальчишка с  болезненным  нервным  лицом, а за  ними  хромой  негр  катит на
тележке еще целую гору.
     -- Все поместится!  -- уверяет меня лапсердак, -- только счетчик,  пока
мы стоим, не  надо включать: пусть лучше мои деньги пойдут твоей семье, а не
-- этим... Ты меня понял?
     Хотя клиент оказался прав,  и все коробки удалось  втиснуть, мой  чекер
загружен от пола до потолка, я лишен заднего обзора  и вынужден вести машину
очень медленно, включив аварийные огни.
     Попетляв   по   улочкам-нищебродам   за   вильямсбургским  мостом,   мы
останавливаемся  у такой же пыльной витрины за треснувшим стеклом... 3.05. Я
помогаю разгружать, чтобы поскорей освободиться. Наконец бизнесмен, которого
осенила  счастливая  мысль,  что  именно  в  этой  лавке  его  товар  пойдет
нарасхват,  достает  из  кармана  деньги.  Он  отсчитывает  второй,  третий,
ЧЕТВЕРТЫЙ  --  где наше не  пропадало!  --  доллар,  глядит на  меня орлиным
взглядом и ждет  благодарности... Но каким-то  загадочным образом вся печаль
из глаз правоверной, обритой наголо еврейской мамаши, из глаз ее худосочного
ребенка и хромого негра -- перелилась в мои. Минут десять я искал пассажира.
Минут десять мы ехали. Десять минут гужевались  с ящиками. Раньше, чем через
десять минут я не попаду в Манхеттен. Когда же  я получу следующего клиента?
Сколько я могу заработать за этот час?..
     Остановившись  у тележки  с  горячими  бубликами, я  заглатываю --  мне
больно жевать --  безвкусное тесто и наблюдаю,  как  шагах в десяти от  меня
пытается остановить кэб грузная черная старуха.
     Мимо проносятся пустые такси. Черные водители, белые водители -- в упор
не видят черной старухи.
     --  Эй,  леди,  садитесь