- журю я их,
настырных, радуясь, что Фрэнка поблизости нет, что он куда-то запропастился.
--  Здесь,  у  "Мэдисона",  стоят   только  те   кэбы,  которые  обслуживают
иностранных туристов. Запомните: такси всегда нужно ловить на углу!
     Глядь, прямо на  меня  идет Фрэнк. Почему-то я не сразу его  узнал. Ну,
думаю,  все!  Засадит  он  мне  сейчас этот  "Колизей",  плакала  моя первая
очередь. Но Фрэнк  спешит мимо. Он куда-то летит! И цилиндра  на нем нет  --
рабочий день швейцара закончен. Потому-то я  и  не узнал  его. А на  углу --
рыженькая. Машет ручкой. Она нашего Фрэнка и без цилиндра узнала!.. 6.
     Наверное, Фрэнку удалось-таки решить  проблему,  поскольку не такой  он
был  человек, чтоб не справившись с одной, приняться за другую: прелесть как
хорошенькую, но главное двуликую испаночку, которая туда же -- цок!--цок! --
повадилась шнырять мимо  импозантного,  одетого по  моде  прошлого  столетия
красавца-швейцара...
     Любовь  с  рыженькой  в  те  дни  еще  пламенела,  и  Фрэнк.  постоянно
высматривая  ее аятолле, пристального внимания на других  женщин не обращал,
когда однажды  (это произошло  у  меня  на  глазах),  машинально встретив  и
машинально  проводив взглядом  промелькнувшую  мимо  фигурку  испаночки,  он
буквально остолбенел, сопоставив два не укладывавшихся в голове изображения:
строгое,  в  очках,  личико и то, что он увидел, обернувшись  девушке вслед:
самую  легкомысленную  в  Манхет-тене,  резвую,  как  ртуть,  попку.   Фрэнк
нахмурился, и губы его прошептали: "Так -- не бывает!".
     Пробегая как-то мимо "Мэдисона", -- черная макси-юбка и черный жакет --
испаночка вдруг  вспомнила, что  ей надо  бы позвонить  и попросила швейцара
разменять  доллар...  Деликатные, избегавшие  прикосновения пальцы,  уронили
одну  из монет, она покатилась; последовало грациозное наклонное движение, и
длинная, до щиколоток юбка приоткрылась -- леденящим душу разрезом!
     В своем первом злоупотреблении  служебным положением Фрэнк, однако,  не
пошел   дальше  того,   что  предложил  девушке  воспользоваться  телефоном,
установленном в его  каморке.  "А это  удобно?". "О  чем  вы говорите?!". Но
швейцар  не  поперся  следом  в  каморку. Как  и  подобает  джентльмену,  он
остановился  у порога. Зато  говорил -- без умолку! В  уши беспечной  жертвы
полился испытанный яд:
     -- ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ГОД! -- услышал  я. -- В ПОЛНОМ МАРАЗМЕ... ДЕВЯТЬ
МИЛЛИОНОВ...
     Видимо, от  волнения Фрэнк что-то перепутал. Кто это  с прошлой пятницы
постарел на шесть лет? Чьи это пять миллионов успели превратиться в девять?!
     -- Надо же! -- изумлялась испаночка...
     --  СНИЗУ  ДОВЕРХУ!  --  заговаривал  ее  колдовскими словами  Фрэнк, а
испаночка, будто  под гипнозом,  вытянув  хрупкий пальчик, уже пересчитывает
этажи "Мэдисона":
     -- Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре...
     Чем выше запрокидывается ее голова, тем пристальней всматривается Фрэнк
в туманности  кофточки,  хотя  тут-то тайны  нет: испаночка лифчик не носит,
каждому ясно!..
     А  вот смешливая  медсестричка  на  коротеньких толстых ножках без этой
части  туалета  не  обойдется!  Никоим  образом.  Но Фрэнк  уделяет внимания
толстушке ничуть не меньше, чем худышкам. Его цилиндр теперь вертится целыми
днями,  как  на  шарнирах;  всем  девчонкам,  у  которых  находится  минутка
послушать  его, швейцар  рассказывает  и  про  старческое  слабоумие,  и про
миллионы, и всех зазывает в каморку взглянуть на чей-то портрет... Девчонкам
это ужас как нравится, а нам еще больше!
     Нам  --  раздолье,  таксистская  вольница!  Который кэбби  хочет  ждать
аэропорта, тот и ждет.  Не  до нас  Фрэнку.  Я  уже столько раз  слышал  его
монолог, что постепенно  уловил смысловые связи между разрозненными словами,
и  когда  Фрэнк затягивал  было  увертюру о погоде,  меня  так  и  подмывало
просуфлировать ему тезисы:


        "1. "НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ДОБРЫМ"."
     --  Пожалеешь кого-то --  погубишь  себя. К примеру, он, Фрэнк (да, его
зовут  Фрэнком)  --  опомниться не  может,  как этот  90-летний  маразматик,
спекулируя  на  отзывчивости  молодого  штурмана, поставил  его  возле  этой
"конюшни" -- собирать квотеры...


        "2. "ПЯТНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ"."
     -- Представляете: ходить  без посторонней помощи не  может, одинок, как
перст,  а продать --  ни в  какую!  Из упрямства:  ему  дают 15 миллионов!..
Честное  слово, я бы продал за семь.  Так нет же, тянет на своих плечах  эту
громадину -- "Мэдисон". Мне  бы -- плюнуть, пусть делает,  что хочет, но мой
покойный отец безумно его любил. Нет, отец любил не отель, а своего старшего
брата, моего дядю... Хотите взглянуть?
     (В  следующей  мизансцене  Фрэнк  продолжает монолог, опершись рукой  о
притолоку каморки; это комментарий к не видимому нам Портрету).


        "3. "СНИЗУ ДОВЕРХУ"."
     -- Да,  он хозяин этой конюшни. И надо отдать ему должное: светлая была
голова. Начинал в  свое время  мальчиком  на  побегушках.  Но теперь  совсем
спятил.  Он, с  одной стороны, не хочет, чтоб единственный племянник -- ждал
его смерти;  он хочет передать  наследнику отель, но ставит нелепые условия.
СНИЗУ -- ДОВЕРХУ, по  всей лестнице  -- от швейцара до главного управляющего
-- должен пройти Фрэнк, чтобы научиться руководить этой махиной... И если бы
только это!
     Очередная девушка появляется из каморки, делает шаг и  -- проваливается
в ловушку. Выживший из ума  миллионер, оказывается, требует от франка  нечто
совсем уж немыслимое:
     -- Сперва женись, а потом уж вступай во владение. Ну, не бред? Легко ли
в  наше  время  найти  девушку, готовую  посвятить себя  семье?  Он,  Фрэнк,
пробовал -- сплошные разочарования. Вот сейчас  стоял и  думал: а не послать
ли  все к чертям и снова -- в море?!.. Сарай все-таки здоровенный... Сколько
в нем этажей? Тридцать один, тридцать два, тридцать три...
     А девчонки все подряд были дуры?
     Не  думаю.  Но взволнованный шепот, горящие глаза, ладная,  в  сюртуке,
фигура -- нравились им.  И разве Фрэнк был хуже других парней, которые врали
о чем-то  другом?  И заливал-то  он  с  такой простительной целью:  привлечь
внимание, заинтересовать...
     Мы же тем временем творили, что хотели! Акбар объявлял перерыв на ланч,
Ким Ир Сен  обслуживал иностранных туристов,  а я  скрывался за кипарисом, в
засаде... 7.
     Вполне овладев жанром стремительной любовной новеллы, Фрэнк, однако, не
рассчитал своих сил,  замахнувшись на многоплановый, с параллельными линиями
--  роман. По  дурости, неизвестно зачем, затащил он как-то в  свою  каморку
"хипповатую"  неказистую  бабенку  с лиловыми  губами,  причем,  в нарушение
собственных  же правил, не остановился  на пороге, а поперся следом  и  даже
прикрыл дверь.
     Когда же минут через десять отдувающийся  Фрэнк вывалился  из каморки с
перепачканным  помадой ртом, то лицом  к  лицу  -- надо  же! -- столкнулся с
поджидавшей его на ступеньках отеля рыженькой парикмахершей, которая на этот
раз не нашла никакого повода, чтобы завлекательно расхохотаться при встрече,
а вместо "здравствуй" сказала Фрэнку:
     -- Подонок!
     В  бешенстве Фрэнк  отер  рот  рукавом,  но когда  понял, что натворил,
вызверился -- на кого бы вы думали? -- на меня с Ким Ир Сеном:
     --  Кэбби, здесь не базар! Мне менеджер  что приказал?!.. Напомнить  бы
дрянцюге, что менеджер не велея, наверное, и девчонок в каморку затаскивать.
     Мы расплачивались  за  беспутство Фрэнка. Напрасны были все наши усилия
прикормить  рассыльных  долларами,  которые   Фрэнк  отвергал.  Мы   платили
рассыльным, чтобы  они почаще  выносили  багаж на  нашу сторону, к  боковому
подъезду.   Но  один   приступ   черной   меланхолии  уничтожал   результаты
многодневных наших усилий. Мы. строили замки на песке.
     --  Первый кэб берет  первую работу!  -- орал Фрэнк.  Орать  ему быстро
надоело, парень  он был незлой,  однако же, распуганные  крикливым швейцаром
рассыльные выносили все аэропорты к центральному подъезду. 8.
     Не берусь судить: то  ли  Франка  подкосила  ссора с  рыженькой,  то ли
сглазила его  лиловогубая  дурнушка, но  на углу,  куда мы  привыкли сгонять
надоедливых  клиентов,  переодевшегося  после  смены швейцара  не  встречали
больше ни испаночка, ни толстушка-медсестричка.
     Фрэнк резко  снизил требования к контингенту  девиц;  стал  активнее  и
развязнее "клеить  их",  но  это  не помогало:  заигрывания бывшего  матроса
утратили  шарм...  Озорной   прежде  взгляд   стал  просящим,  интонации  --
бодряческими, и женщины, с которыми он заговаривал,  немедленно  "поумнели":
они  не желали ни  слушать байки  про сумасшедшего дядю, ни  смотреть на его
портрет; и  никто, за исключением таксиста Акбара,  не  заглядывал теперь  в
каморку.  Однажды  шутник  Акбар, спрятавшись  в  каморке,  изрядно  напугал
Фрэнка; они чуть не подрались.
     --  Так  даже  лучше,  --  жаловался  Фрэнк  сменявшему  его в три часа
пополудни швейцару-пуэрториканцу. -- Из-за всех этих шлюх я за прошлый месяц
не отложил ни цента. Бар, диско, мотель -- никаких чаевых тут не хватит...
     За смену Фрэнк не собирал больше сорока долларов.
     -- Почему ты такой глюпи? -- сладко жмурясь, шептал  ему Ким Ир Сен. --
Лагади -- "бак"52...
     -- "Кеннеди" -- два! -- поглаживал плечо сюртука Акбар.
     -- Стойте возле своих машин! --  огрызался Фрэнк. Он  был непутевым, но
все-таки честным швейцаром! И оставался таким еще  долго,  пока на горизонте
не появилась  Дылда-С-Изумленным-Лицом...




        "Глава шестнадцатая. УГОЛОВНОЕ ДЕЛО"



        "1."
     Как  гром  с  ясного  неба,  грянул суд  по  поводу  штрафа  "Остановка
запрещена".
     -- Вы признаете себя виновным? -- спросил арбитр.
     В  отглаженном пиджаке,  строгий и сосредоточенный, я отлично  понимал,
что  если сейчас мне удастся  отмазаться от  штрафа то я  не только  сохраню
кровные свои доллары, но еще и получу (и это главное!) серьезные гарантии на
выигрыш  дела  --  в  уголовном  суде.  Ибо,  оправдавшись  здесь,  я  смогу
предъявить там -- документ о моей невиновности.  "Странный этот полисмен, --
скажу я,  положив на судейский стол сегодняшнее решение арбитра, если только
оно будет оправдательным, -- хотел поначалу оштрафовать меня за остановку  в
якобы запрещенном месте. А когда я  указал ему на  абсурдность его действий,
он со зла не придумал ничего лучше, чем обвинить меня в "подстрекательстве к
бунту"; уж не знаю: плакать мне или смеяться?..
     "Не  виновен!" --  звонко отвечал я на вопрос добряка-арбитра, симпатии
которого  явно  были на стороне живых  людей,  которым  иной  раз приходится
ненароком отступить от скучных бюрократических "Правил паркования".
     Эту выгодную для меня характеристику арбитра, я вовсе не  выдумал.  Она
сложилась в ходе предыдущего, происходившего перед моим, слушания:
     Разложив перед арбитром какие-то схемы и фотографии, юный самоуверенный
адвокат, нанятый таксистом, разделывал под орех взопревшего полисмена.
     -- Не укажете ли вы на схеме перекрестка, вде именно в момент нарушения
находился кзб? -- попросил адвокат полисмена, и тот -- указал.
     -- А вот фотография! И какая хорошая, какая четкая! -- непонятно почему
светился радостью адвокат. -- Будьте  уж так любезны: покажите нам это самое
злополучное  место  и  на  фотографии.  Затрудняетесь?  Ничего,  ничего,  --
подбадривал хитрый балагур полисмена. -- А вы, случайно, не помните, с какой
скоростью ехал кэб?..  А  с какой скоростью ехали вы?.. Но  вы же только что
заявили, что ваша машина -- стояла !..
     Адвокат беспомощно уронил руки:
     -- У меня нет больше вопросов! Полисмен не ориентируется на фотографии,
он  не  помнит,  где,  собственно,  произошло  так  называемое  "нарушение".
Обстоятельств он тоже не помнит:  может быть, он стоял, когда водитель такси
проехал  мимо, а, может, -- наоборот:  ехал сам  полисмен, а кэб -- стоял?..
Этот полисмен выписывает так много штрафов, что не помнит, кому и за  что...
Но  если мы все же хотим узнать, что в  действительности произошло на данном
перекрестке, то пусть нам  об  этом  -- правдиво и подробно -- расскажет мой
подзащитный!
     -- Отличная работа! --  похвалил молодого адвоката арбитр, и едва кэбби
пробубнил: "Я вообще никогда не нарушаю", объявил решение:
     -- The case's dismissed53. Следующий...
     -- Ваша Честь! -- торжественно начал я, предвкушая легкую победу.
     -- Я не "Ваша Честь", -- тотчас осадил меня арбитр.
     -- Сэр! -- поправился я. --  О безобразиях, которые вытворяют на улицах
Нью-Йорка некоторые полисмены, вам известно лучше, чем кому-либо другому.
     -- Говорите по существу,  -- вторично перебил меня арбитр. Многие люди,
если их перебивают, и тем более в официальной обстановке, теряются, начинают
бэкать,   мэкать.   Многие,   да   не  я!   Заблаговременно   разработал   я
убедительнейшую, хотя, может, и не очень  правдивую версию  происшествия. Но
опровергать  эту  версию  сейчас  было  некому:  полисмен,  с   которым  мне
предстояло  встретиться лицом  к  лицу  в  уголовном  суде,  на  сегодняшнее
слушание вызван не был54. Я мог  говорить все,  что вздумается. И
тем не менее мои показания отличал изысканный лаконизм:
     --  Такси, за рулем которого я находился, остановила женщина с ребенком
в коляске. Я вышел из кэба, чтобы погрузить в него детскую коляску...
     У  кого  поднимется  рука  наказать  такого  обходительного  кэбби?  Не
поверить же моему искреннему  тону было невозможно, и я видел: арбитр  верит
моим словам!
     -- Все? -- спросил арбитр.
     --   Остановка  заняла  меньше  минуты,  --  не  удержался  я  добавить
заключительный штрих и поправил безукоризненно повязанный галстук.
     -- Я признаю вас виновным, -- сказал арбитр.
     -- Ка-ак?! -- взвился я.
     --  Мое решение  основано на том, что вы сейчас  рассказали,  -- охотно
пояснил  арбитр.  -- Вы  ведь не только остановились  возле знака "Остановка
запрещена",  но  еще и вышли  из  кэба.  Штраф  -- двадцать  пять  долларов.
Следующий!.. 2.
     У центрального подъезда  "Мэдисона"  собралось не меньше десяти  кэбов;
здесь  мне нечего  было делать. Но  среди томившихся  в  очереди таксистов я
заметил Шмуэля.
     Легендарный этот таксист-"аэропортщик"  никогда не прогонял постояльцев
"Мэдисона" от своей "тачки". Побеседовав со Шмуэлем, клиенты сами удирали на
угол.
     -- Разве вы  не знаете порядка? -- корит Шмуэль торопыгу, нацелившегося
на  его кэб. -- Обратитесь к швейцару,  дайте ему доллар , он  посадит вас в
такси...
     И  торопыга семенит на угол: он не  хочет  платить доллар! Он лучше сам
поймает  такси... А  иной  гость, поворчав:  "Грабеж  среди бела дня!" --  и
впрямь сунет швейцару зеленую бумажку. Швейцары души не чаяли в Шмуэле.
     Поговорить с  авторитетным кэбби  мне было необходимо:  день слушания в
уголовном суде  приближался, а  после того,  как  я самым  дурацким  образом
прошляпил "Запрещенную остановку", уверенности  в своих юридических талантах
у меня поубавилось.
     --  Ты  можешь  посоветовать,  что  мне  делать?  --  спросил я Шмуэля,
приглашая его в сторонку,  чтобы нашему разговору не помешали трепачи-кэбби.
Но куда от них денешься; каждый норовил вставить слово.
     -- Поздно ты надумал советоваться, -- сказал Скульптор.
     -- Врать в  суде нужно  было  у  м н о , а ты  соврал  глупо, -- поднял
назидательный палец Начальник.
     --  Вас не спрашивают!  -- злился я,  показывая Шмуэлю повестку. --  Ты
понимаешь, за что, собственно, меня тащат в суд?
     Через плечо заглянул Длинный Марик.
     -- Бублик, ты еще не расквитался с тем чемоданом? Шмуэль, у него, между
прочим, нет гражданства. Этот чемодан может ему дорого стоить...
     -- При чем тут "гражданство"?! -- бесился я. -- Какой "чемодан"? Ну что
ты мелешь?
     Шмуэль возвратил мне повестку и сказал:
     -- Я не знаю,  что там у тебя  на  самом деле произошло. Ты спрашиваешь
совета? Пожалуйста: прежде чем идти в уголовный суд, ты должен встретиться с
адвокатом.. 3.
     У бокового  подъезда мне тоже нечего было  делать: там разорялся Фрэнк.
Не  имело смысла  --занимать  очередь за  Ким  Ир  Сеном  и новичком-греком,
пытавшимся  "зацепиться"  у  этой  гостиницы.  И   все-таки,  проезжая  мимо
"Мэдисона",  я  тормознул,  поскольку  заметил необычное расположение  фигур
перед  вращающейся дверью: швейцар  стоял не возле входа  в  отель,  а возле
первого кэба, где  стоять  ему не  полагалось...  На  капоте желтого "доджа"
сидели рядышком грек и кореец; Фрэнк допрашивал их:
     -- Кто этот нищий?
     Таксисты молчали.
     -- КТО ЭТОТ НИЩИЙ?
     Опять,  наверное,  что-то украли, подумал я и -- подальше  от греха  --
уехал...
     Асфальт  оплывал под ногами  прохожих. Попытка включить  кондиционер на
самую минимальную мощность закончилась тем, что  мотор -- сдох. Я еле дополз
до "Мэдисона": нужно было постоять, пока двигатель хоть немного остынет...
     Как  и час  назад, фигуры  у бокового подъезда были  расположены  не по
правилам. Согнав шоферюг  в нестройную шеренгу, Фрэнк  расхаживал перед ними
взад и вперед и, обливаясь потом в своем плотного сукна сюртуке, твердил:
     -- У НИЩЕГО ЕСТЬ БРАТ...
     Тут Фрэнку пришлось сделать паузу, поскольку Акбар, стоявший в  строю с
термосом  и  ложкой  в руках,  самовольно отлучился,  чтобы прогнать на угол
замешкавшуюся  у  вращающейся   двери  старушку.  Наконец  разгильдяй-сириец
вернулся  на место, и тогда,  чеканя каждое слово,  швейцар  произнес  нечто
несусветное.
     -- НО У БРАТА НЕТ БРАТЬЕВ!..
     Лихо сдвинул цилиндр набекрень и хитро прищурился.
     -- КТО ЭТОТ НИЩИЙ?
     Так,  стало  быть, никто  ничего  не  украл,  и  Фрэнк  занят вовсе  не
расследованием.  Бедный  парень,   видать,  разделил  участь   им  самим  же
выдуманного  дяди.   То  ли  от   тоски   по   своим  подружкам,  то  ли  от
сорокаградусной жары он слегка чеканулся.
     -- КТО ЭТОТ НИЩИЙ!
     -- Дорогой мой друг! -- подобострастно отвечал Акбар, разводя в воздухе
ложкой  и  термосом.  -- Мы  люди неученые.  Разве мы можем отвечать на твои
такие сложные вопросы?
     --  Могу я,  в конце концов,  сесть в  такси?! --  выскочив из-за спины
сирийца, напустилась бабка на швейцара.
     Фрэнк  стиснул  виски пальцами.  Он не мог разорваться на  сто  частей,
чтобы и  безмозглых таксистов  учить уму-разуму, и одновременно усаживать  в
кзбы сварливых старушек.  Швейцар  облил  презреньем шеренгу и, как бы желая
сказать: "Так будет со  всяким болваном, который неспособен..." -- распахнул
дверцу первой машины. Вредная бабка прыгнула в кэб:
     -- Универмаг "Александре"!
     Акбар заскрежетал зубами, спрятал термос под сиденье и включил мотор...
4.
     Я шнырял по городу, высматривая  чемоданы. Поднаторев  в этой  охоте, я
чуял  их,  как  гончая  --  зайца;  но  раз  за разом более  проворные кэбби
выхватывали багаж у меня из-под носа: я устал и проигрывал гонку...
     Стал под "Хилтон".
     -- Чекер! -- вызвал швейцар.
     У  вращающейся  двери  громоздились  тележки  с   багажом,  но  команды
"Открывай багажник!", которой я ждал, не последовало. Загрохотали приставные
сиденья: мой  кэб  захватили  пятеро гогочущих парней с какими-то бирками на
лацканах модных пиджаков, а шестой  -- эдакий нервный губошлеп, дергал ручку
правой передней дверцы, чтобы усесться рядом со мной.
     Я имел полное  право не впустить его и вообще вытурить всю гол-компанию
из машины:  в чекере не разрешается возить свыше пяти  пассажиров.  Но ехали
парни на  Уолл-стрит, а это не  такая уж плохая работа, по  тем временам  --
пятерочка.  Я   открыл  замок,  и,  пока  губошлеп  усаживался,  сказал  его
приятелям, что, в принципе, брать  шестерых таксист не имеет  права, что  им
нужно  было бы нанять  две  машины,  что,  конечно,  они сэкономят, а  я  --
"подставляю голову"..'. Прозрачный мой намек был схвачен на лету:
     --  Мы  все  понимаем! -- в