ту  ночь  заключенному  снова  снилась тюрьма. Кабинет  следователя,
привычный вид из окна -- каменный колодец.
     Нет, не  совсем так! Во сне  внутренний двор тюрьмы  открылся  Гелию  в
необычном смещенном ракурсе, и это  смещение позволило увидеть подворотню --
уводящий на волю туннель. Выпуская голубенький "рафик", тот самый, в котором
пять месяцев назад сюда привезли Гелия, ворота тюремного двора распахнулись,
а за ними -- залитый солнцем  тротуар, прохожие!.. Вдруг за спиной раздается
вкрадчивый голос, Гелий оглядывается: рядом стоит полковник Туркин. Он весел
и со смехом объявляет заключенному, что тот -- свободен.
     Гелий  видит себя за воротами тюрьмы, но шагнуть  к людной улице --  не
смеет... Он боится встретить  жену, друзей... Даже  во сне Гелию  ясно:  они
непременно спросят,  почему  его  выпустили?  И что  же  он объяснит?..  Как
докажет, что никого не предал, не стал подлецом?! Ужас обвивает горло, Гелий
бежит назад и умоляет вертухая впустить его обратно в тюрьму:
     Мне к себе! Мне к себе, к себе!
     Мне в СИЗО47! Мне в СИЗО Ка-Гэ-Бэ!
     Моя камера там пуста! Моя койка не занята!
     Мне на волю не по пути! Пропусти... отпусти... пусти!!!
     "И тут я проснулся с воплем "Пусти-и-и!". И, как  говорится, в холодном
поту..."
     Это было совершеннейшая идиллия: на допросах заключенный читал стихи, а
следователь -- слушал...
     "Второго  марта я  досыпал бессонную ночь,  когда  стукнуло,  грюкнуло,
потом лязгнуло  и в камеру вошел подполковник Сапожников. Я давно  объяснил,
что не встаю в его присутствии, и только повернулся и поглядел. Он подошел к
койке, по-братски положил мне руку на плечо и сказал:
     --   Гелий  Иванович,  на  этот  раз   вам  все-таки  придется  встать.
Собирайтесь в больницу..."
     Я читал записки Гелия, и  от всей этой  идиллии с  решетками  на окнах,
минут  духовной  близости  со  следователем,  забот   доброго  полковника  и
по-братски  положенной  на  плечо руки начальника тюрьмы --  веяло  на  меня
чем-то таким, что мороз пробегал по коже...
     Я  отложил  рукопись, не дочитав ее до конца. Дон Кихот... Ни  дать, ни
взять: Дон Кихот!.. Вступил он,  правда, в бой не с  ветряными мельницами, а
со злом реальным,
     могущественным; но выбитый из седла, отрекся от лучшего, что совершил в
своей  жизни, и  тогда  жизнь  его,  лишенная  смысла,  оборвалась...  Жаль,
конечно, но ведь иначе и быть не могло...
     Сто  подробностей,  которые  я  только  что  вычитал, не  изменили  уже
сложившийся в моем сознании стереотип образа и судьбы Гелия Снегирева.
     Начинался новый день, который мне  предстояло  пережить  в своей  жизни
Часы показывали без четверти восемь В кухне зазвонил телефон. Кому еще, черт
побери,  понадобился я с утра пораньше?!..


        "ЧАСТЬ  ЧЕТВЕРТАЯ"




        "Глава тринадцатая. САМОЕ ЯРКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ"


        "1."

     А   телефон  все  звонил  и  звонил...  Едва  я  только  заслышал  его,
дисциплинированное мое сознание тотчас же отдало телу команду: "Встать!", но
тело -- не подчинилось. То тяжелое, чем  полнились мышцы  плеч и спины, было
свинцовым  изнеможением  вчерашнего,  двадцатидвухчасового  рабочего  дня...
Вчера мне  казалось, что эти часы пролетели совсем незаметно, а усталости я,
пока  крутил  баранку, и в  самом деле не  ощущал. Сейчас, однако, я не  мог
пошевелить ни рукой, ни ногой...
     Телефон, между тем, умолк... Человек  свободный, никем не понукаемый, я
мог валяться на диване, сколько мне заблагорассудится. Мог вообще не поехать
на работу, устроить себе внеочередное воскресенье. Я так и решил: сегодня --
день  отдыха.  Заслуженного  и  необходимого.  Единственное,  что  я  должен
сделать, это переставить чекер на другую сторону улицы. Иначе в восемь часов
его ветровое стекло украсит штрафной талон. Допустить этого никак нельзя  и,
стало быть, нужно подниматься.
     Первым делом я  выглянул в окно.  Чекер  не угнали:  желтый  его  капот
высовывался из-за здоровенного мусорного бака, возле которого я на  рассвете
поставил свой кэб, поближе к входу в дом.
     На  кухонном столе, придавленная сахарницей, -- пачечка влажных зеленых
бумажек. Деньги на видном месте положены с умыслом: чтоб жена  и сын, прежде
чем уйти утром из дому, пересчитали бы их  vr узнали о моем -- 177 долларов!
--  рекорде...  Однако  же пачечка моя выглядит,  вроде бы,  похудевшей.  Со
вздохом извлек я из-под сахарницы деньги,  пересчитал их и вздохнул еще раз:
154... Значит, двадцатку взяла жена, а три доллара -- сын.
     Я знал,  что  жена бережет  мои таксистские деньги, что она до сих  пор
носит  привезенное из Союза пальто. Что  мотовство  сына пока ограничивается
лишним куском пиццы, билетом  в  кино.  Мне  не в чем  было упрекнуть  своих
иждивенцев, но денег все-таки было жалко...
     Вспомнил  я  и о повестке  в  уголовный суд. Нет, я  ее не  порвал и не
выбросил, трезво  рассудив,  что утро вечера мудренее.  И  теперь,  разыскав
изжеванную,  сырую бумажку, снял с полки англо-русский словарь и принялся за
поиски   неразборчиво   вписанного  термина,   определявшего  состав   моего
"преступления"..."S"  -- с  трудом разбирал  я каракули  полицейского;  "О",
потом, вроде бы, "L". Вскоре я убедился, что слова, начинающегося на "SOL" с
окончанием "ING" в словаре нет,  но  в конце  концов  отыскал глагол, основа
которого  совпадала по орфографии со словом  в повестке. Однако же смысловые
значения  этого  глагола  никак  не  вязались  со  вчерашним  происшествием:
"выпрашивать  подаяние; приставать к  мужчинам. "Ее обвиняли в  том, что она
приставала к мужчинам на улице"; подстрекать население к бунту..."
     Да ведь это просто потрясающе! -- обрадовался я. -- И как здорово,  что
не выбросил я сгоряча повестку. Нет, я непременно приду в суд  в назначенное
время!  (Мне  даже  досадно  стало, что разбирательство  состоится  аж через
месяц). В отглаженном костюме, в начищенной до блеска обуви,  я войду в  зал
заседаний  и,  обуздав  благородное  свое  негодование,  бесстрастным  тоном
расскажу все подробно о том, что  в действительности произошло, а, закончив,
в упор спрошу  полисмена: "Так в чем же  все-таки вы меня  обвиняете? В том,
что я  "выпрашивал подаяние"?  Или  в  том, что я  "подстрекал  население  к
бунту"? О, это будет та еще сцена! И  если  кому-то и вправду следует не  на
шутку  опасаться  предстоящего суда,  так  уж,  наверное,  этому  болвану  в
полицейской форме. Вот кому даст судья прикурить!.. 2.
     Шаркая  по  полу чужими ватными  ногами,  я добрался до ванной. Если бы
жена не постелила мне вчера на диване, я, может, заставил бы себя встать под
душ. Сейчас, однако, в моем распоряжении оставались считанные минуты.
     Чужая, вспухшая  будто  от  пьянства,  физиономия  с  красными  глазами
глянула из зеркала. Нужно было  хоть  как-то умыться,  но донести  пригоршню
воды до лица я не мог: левая рука дрожала.
     Опять грянул телефон:
     -- Извини, что разбудила, -- сказала жена.
     -- Ты меня не разбудила, я уже встал...
     -- Ты не забыл, что нужно переставить машину? Я звоню уже второй раз.
     -- Я был в ванной, -- сказал я.
     --  Ты отдаешь  себе отчет  в  том, когда ты вернулся  домой?  --  жена
старалась, чтоб в ее упреке не прозвучала  нотка раздражения. -- Я же чуть с
ума не сошла...
     -- Так получилось, -- сказал я, натягивая непросохшие джинсы.
     -- Пожалуйста, не вздумай сегодня '^иботать, -- попросила жена.
     Меньше всего горел я сейчас желанием вкалывать. Однако в том,  что жена
взяла из привезенных  накануне денег двадцать долларов, а теперь уговаривала
меня отдохнуть,  побыть дома, было какое-то противоречие...  Я сунул ключи в
карман и захлопнул входную дверь... 3.
     Из оставшихся 154  долларов около  двадцати уйдет  на заправку, думал я
под жужжание  лифта. 62.50  принадлежит хозяйке. Но, если  устроить  сегодня
выходной,  этот  долг удвоится. За  то, что чекер  целый день  простоит  под
окном, мне придется уплатить деньгами, которые я привез домой накануне. Если
пойти на  это, получится,  что за двадцать два часа  я  заработал --  девять
долларов...
     Я был совершенно  свободным  человеком,  хозяином самому себе. Но какой
хозяин мог бы заставить меня,  не спавшего ни минуты, снова сеть за руль?!..
Впрочем,  я и не собирался выкинуть  сейчас  такой номер. Я решил  поступить
разумно: переставлю машину,  вернусь,  выкупаюсь, подремлю, а  где-то  после
полудня...
     Прокуренные легкие с наслаждением  втягивали  живительный  после  дождя
воздух.  Я  обошел  мусорный  бак,  и  по  сердцу  словно  полоснули  ножом:
треугольное,  меньшее  из  стекол  водительской дверцы  было  разбито;  сама
дверца, конечно же, открыта; а распахнутая крышка багажника раскачивалась на
ветру, чуть позванивая вырванным "с  мясом" и повисшим на изогнутой заклепке
замком... Деловому автомобильному вору недосуг было возиться с отмычками под
дождем. Он открыл  машину по-быстрому -- молотком и  зубилом -- и украл (это
вам  не  шалун-подросток) -- новенькое запасное  колесо,  домкрат, новенькие
кабели, фонарик... Багажник был пуст, на дне его стояла вода...
     Как ни  горька была  моя  печаль, но главное  еще  предстояло выяснить:
украден ли счетчик?.. Стоивший, по словам хозяйки, четыреста с лишним монет,
электронный  счетчик я почему-то не оставлял  в  багажнике,  как  это делают
многие таксисты, а  уносил домой,  или же, как вчера, -- завернул в тряпку и
спрятал под сиденье...
     "Никогда!  Больше никогда не оставлю я кэбе счетчик!" -- поклялся  я и,
царапая ладонь  об осколки,  ринулся  искать его под  сиденьем  --  и тотчас
убедился, что вор  заглянул и  сюда... Исчезли из-под сиденья  и монетница с
мелочью,  и блок  сигарет,  и  даже бумажный  пакетик  с  двумя  бутылочками
кока-колы; однако же -- наперекор худшим моим предчувствиям, -- завернутый в
тряпку  счетчик  обнаружился  в  том  самом месте,  где  я  его  и  оставил.
Провидение все-таки сжалилось надо мной в это утро; но как ни крути, как  ни
верти, а  вчерашних  денег  не  хватало на  то,  чтобы  и стекло вставить, и
оснастить багажник новым замком, и новой "запаской", и новым домкратом...
     Поскольку рассчитывать на сочувствие хозяйки не приходилось,  я тут  же
решил, что  не  стану докладывать ей о случившемся, а сэкономлю, сколько  уж
удастся,  и  куплю  вместо новой  "запаски"  -- подержанную,  и  подержанный
домкрат. В багажник хозяйка не заглядывает...
     Всецело,  казалось бы,  поглощенный  этими  размышлениями,  не забыл я,
однако,  о  том,  что  за спиной  у  меня --  двадцатидвухчасовая  смена  да
бессонное  утро.  Начинать  рабочий  день,  не  отдохнув,  было  нельзя.  И,
подвязывая крышку багажника обрывком шпагата, положил я себе не отступать от
намеченного  плана:  переставить  кэб,  возвратиться  домой,   позавтракать,
подремать.
     Именно с таким намерением я и  объехал вокруг своего  квартала,  вокруг
соседнего, а  поставить  машину было  негде. Еще один квартал, еще ...  Даже
если я и найду  теперь место для чекера, у  меня все равно  нет сил тащиться
пешком домой  почти целую милю. Я  закурил, выдохнул вместе с дымом  ядреное
словцо -- и двинул на ведущее в Манхеттен шоссе! 4.
     Вы  прилетели  в  Нью-Йорк  и  наутро  по   приезде,  выйдя  из  отеля,
направились к выстроившимся у подъезда такси. Обнаружив, что дверца головной
машины  почему-то заперта и  уже согнув указательный  палец, чтобы постучать
водителю, вы заметили, что  кэб -- пуст... И в следующей машине  тоже никого
за  рулем  не  было...  Решив избежать скандала,  вы направились  к  третьей
машине. В ней сидели какие-то люди. Вы пригляделись:
     четверо  шоферюг  с  опухшими  от пива,  небритыми мордами  резались  в
карты...
     --  Швейцар!  --  окликнули  вы прятавшегося за  колонной  прохвоста  в
цилиндре. -- Что тут у вас творится? Могу я -- сесть в такси?
     --  О,  простите,  сэр!  --  с фальшивым  раскаянием  в  голосе отвечал
прохвост и сунул в рот свисток.
     Проезжавший мимо кэб  тотчас же притормозил, но едва вы в сопровождении
швейцара   направились  к  нему,  как   остановившийся   было  кэбби  сделал
выразительный жест, словно намеревался  левой  рукой отрубить свою же правую
по самый локоть и -- умчался.
     --  Видали, с какой дрянью приходится иметь  дело? --  искренне на этот
раз  огорчился  швейцар, поскольку понимал,  что оскорбление адресовано ему,
персонально. -- Управы на них нет...
     Не  дослушав,  вы отправились на угол и  постарались как  можно  скорее
забыть о случившемся... Но если бы вам  не нужно было торопиться, если бы вы
полюбопытствовали  и  постояли  бы  тихонько  в стороне, то не  прошло бы  и
получасу,  как  вы бы  поняли,  почему  притормозивший кэбби не взял  вас  и
оскорбил швейцара...
     Вскоре  после  того  как  вы  ушли  или  укатили   в  машине  какого-то
подобравшего вас в конце-концов таксиста, боковая дверь отеля  распахнулась,
и рассыльный выкатил на тротуар тележку с чемоданами. Теперь швейцар не стал
ни отворачиваться,  ни прятаться за колонной. Он  подскочил  к  рассыльному,
ловко перехватил у него чемоданы и крикнул:
     -- Первый кэб!
     Адресуя швейцару "накося, выкуси", тормознувший  кэбби подразумевал: не
свисти  в  свою дудку,  жулик,  а усади  клиента в  такси,  которое стоит  у
подъезда!
     Швейцар бы и сам рад так поступить; ему, как и всем, тоже хочется  жить
по совести. Но рассудите: когда швейцар усаживает вас в такси, сколько вы за
эту  услугу ему платите? Двадцать пять центов, не так ли? Ну, а если швейцар
рассыпался мелким  бесом  и не только  подозвал  кэб, но в  каком-то экстазе
услужливости отнял у рассыльного ваш чемодан с тем, чтобы самолично, бережно
уложить его в багажник, и, придерживая дверцу, пожелал вам доброго пути, тут
ведь,  согласитесь, и последний скряга заплатит доллар. Да и кэбби, которого
отправляют прямехонько в аэропорт, тоже, хоть  и от сердца оторвет, а доллар
швейцару даст, если  не последний день работает, если ему и завтра предстоит
под этим  самым  отелем шакалить... И вот итог: вместо двадцати  пяти центов
швейцар заработал два доллара.
     Все ясно? Вопросы еще есть?
     Впрочем, я и сам знаю, что есть. По крайней мере один. Даже  если вы из
деликатности и не  решаетесь его задать.  Вам,  конечно же, интересно, какой
именно из ленивых жлобов был  --  я?.. Тепли, что подпирая  стенку,  дерзил?
Или, может, какой-нибудь из картежников?  Или  --  тормознувший и  сделавший
жест?
     Хоть и мало радости в том признаваться, но случалось мне оказываться на
месте каждого из описанных хамов. Только в карты я не играл, я все остальное
-- было.
     Если  утром  я стоял под отелем  и  меня спрашивали: "Вы свободны?",  я
отвечал, что еще не начинал работать. Если это происходило  днем, я говорил,
что у  меня  --  перерыв; вечером -- что уже кончил работать. Если же  возле
моего кэба появлялся, скажем, инвалид на костылях, и мне становилось стыдно,
то я уж, конечно, старался его  не обидеть:  открывал капот и  врал, что кэб
поломался...
     И люди -- верили?
     Да  ведь я заботился не о  том, чтобы они  мне поверили,а лишь  о  том,
чтобы отвязались!  И  потому,  когда ко  мне подходил обычный человек,  т.е.
такой, который, возмущаясь  в  душе  моим  поведением,  этого  не показывал,
голоса не повышал, а по-людски просил: "Пожалуйста, отвезите меня на вокзал.
Я на поезд опаздываю", я отвечал: "Это ваша забота". 5.
     Но  неужто руки бы у  тебя отвалились бы, если бы ты отвез инвалида или
пассажира, опаздывающего к поезду?!
     Да  как  вам  сказать? Руки, разумеется, не  отвалились бы, но  ведь  я
потерял бы свое место в очереди  "аэропортщиков", в которой простоял час или
больше.
     А зачем хамил?
     Да  затем, что в  ответ  на грубость  вежливый человек, как правило, --
повернется и уйдет...
     Стояние  под  отелем  --  тяжелая  нервотрепка.  В  любую минуту  может
вынырнуть из-за угла синий "додж" с инспекторами комиссии такси и лимузинов.
Увидят  они   знакомую  картину:  желтую  очередь,  в  голове  которой  люди
размахивают  руками, подзывая такси, и  --  пожалуйте  бриться  ... Водители
первых двух кэбов получают по сто долларов48...
     Но позволь,  позволь, кэбби! Главное-то все равно непонятно:  за  каким
лешим торчал ты  под отелями, а не работал по  городу, подбирая всех подряд,
как положено  честному таксисту? Сколько водитель,  который честно трубил по
улицам, зарабатывал в час?
     Десять долларов49.
     А сколько ты получал за ходку в "Ла-Гвардию"?
     Десять долларов.
     Так  какой же смысл  -- мухлевать?  Ты ведь  обычно  битый  час  только
дожидался пассажира в "Ла-Гвардию". Неужели же ты не понимал, что понапрасну
растрачиваешь время?
     Еще бы  -- не понимал!  Терзался, с ума сходил. Но вы поставьте себя на
мое место. Даже после не двадцати двух и не восемнадцати, а всего-то, смешно
сказать,  после каких-нибудь шестнадцати часов накануне, если я  кое-как еще
добирался до  Манхеттена,  то  откуда мне было взять  силы,  чтобы  ползти в
заторах? Пробираться на перекрестках сквозь обтекающую кэб толпу?..
     Если вы,  живя в  Нью-Йорке, регулярно пользуетесь  своей машиной,  то,
наверно, ведь  и недели не проходит без того, чтоб, коща вы останавливаетесь
на красный свет,  подкативший сзади  желтый кэб не  толкнул бы задний бампер
вашего автомобиля -- своим.
     Глаза повылазили, что ли, у остолопа?
     Представьте себе: это  именно  так. Точнее  не  скажешь.  Смотрит кэбби
вперед  своим мутным  взглядом  и красный свет еще  видит, а вашу машину  --
нет...
     Сколько раз, безуспешно  прождав под отелем -- часа два! -- пассажира в
аэропорт, я  рвался работать по городу,  но  останавливал сам  себя: нельзя!
Будет несчастье. Разобью чекер. Задавлю пешехода...
     На  протяжении всего  рабочего дня каждый кэбби только  и думает, что о
деньгах, однако  поведение  его  определяет  не  только  желание  заработать
побольше,  но  еще истепень  усталости: соотношение  часов  отдыха и  часов,
проведенных за рулем.
     Зарабатывая в среднем по девять-десять долларов в час, мы, чтобы свести
концы  с  концами, должны были делать за день  сотнягу "чистыми". Деньги эти
любой  кэбби мог заработать за 11 часов, а  13  часов -- отдыхать. Поужинать
вместе с семьей, посмотреть телевизор, выспаться...
     Работа  в  такси  ведь  не  только  простая,  но  и  легкая.  Даже  при
соотношении  часов  отдыха и  труда  12:12  кэбби  на следующий день  вполне
работоспособен.  Он не  станет  шакалить под  отелем. Что он  -- враг самому
себе? Зачем же ему снижать свой среднечасовый заработок?
     Да  много ли нужно, чтоб выбиться из графика 12:12?  Заскочил таксист в
мастерскую  --  масло  сменить;  спросил механиков, сколько придется  ждать?
Говорят:  минут  сорок.  Быстрее где обернешься?  А  ждать приходиться  часа
полтора... Казалось  бы, что за беда? Ну, придется разок поработать позднее,
подумаешь!..
     С  трудом поднимется  на следующее  утро  кэбби,  но прохлаждаться  под
отелем себе не  позволит. Он  привык  мотаться по улицам. Он  не враг самому
себе. Он не хочет  снижать свой среднечасовой  заработок. Он будет вертеться
по городу, как бес, и, несмотря на то, что устал и не отдохнул, 115 долларов
"грязными" (т.е. до  заправки), сделает за 12 часов, не останавливаясь ни на
минуту,  сжевав  на ходу, всухомятку,  свой бутерброд  -- не  велик  пан! --
тридцать раз включив  счетчик,  тридцать  раз  отсчитав  сдачу, тридцать раз
сказав "спасибо" за каждый квотер чаевых...
     Но  теперь  и  при  соотношении  12:12,  которое  трудяге  удалось-таки
выровнять,  не будет  у  кэбби  сил  на  следующее утро.  Потому что степень
усталости  определяет не только количество проведенных за баранкой часов, но
еще и второй, не менее важный фактор -- число посадок... 6.
     Вот что такое одна посадка:
     -- Универмаг "Мэйси"!