у них ничего нет.
     Было жалко  отстуканных на  счетчике  трех  без  малого долларов,  было
невыносимо стыдно...
     -- У них был сверток, -- сказал я.
     Пожарники  переглянулись  и, неся перед собой  стаканчики, двинулись  к
кэбу.  Достигшие уже середины  квартала парни,  ускорили шаг и  скрылись  за
углом.
     Поставив стаканчик на крышу  кэба,  один из  моих  спасителей  заглянул
внутрь:
     -- Э, да он, кажись, и в самом деле из пархатых! -- сказал пожарник: --
С кого  же  еще станет экономить  сотню на  том, чтобы не поставить  в  кэбе
перегородку?..
     Возле  заднего  сиденья,  на  полу  машины  лежал  увесистый  булыжник,
вывалившийся из смятого бумажного пакета...
     Предостережение было  яснее ясного: "Хватит с тебя приключений! Не лезь
больше в желтый  кэб!", но я истолковал  происшедшее  в том смысле,  что это
сбылось предсказание цыганки, нагадавшей  мне когда-то найти в кэбэ мешок  с
деньгами, а вышло, дескать, что я нашел нечто несравнимо более ценное... 13.
     Любимое  мое детище --  история подопытной собаки -- так  никогда и  не
стала фильмом, ее  похоронили в киностанциях. Но гибель одной идеи вызвала к
жизни  другую,  и киевская  студия подписала со мной  договор на  сценарий о
знаменитом  хирурге,  возглавлявшем  тот самый Институт нейрохирургии, где я
работал санитаром...
     Последний вариант сценария  еще не был закончен,  а в операционной, где
наш  документальный герой удалял  аневризмы и опухоли, и  в  морге -- "Здесь
мертвые учат живых!"  -- где он анализировал  свои ошибки  --  на вскрытиях,
стояли  наши  "юпитера",  суетились  осветители,  оператор  делал  пробы;  и
постепенно врачи  настолько привыкли  к присутствию  кинематографистов,  что
перестали нас замечать...
     В виварии  снимались эпизоды  о  том, как  добывают исследователи-врачи
"квант  нового знания":  о том, как  в черепную коробку животного вживляется
модель опухоли, сдавливающая мозг...  Лишь в один  из институтских корпусов,
где оперировал профессор Михайловский, -- "экспериментальный", в  котором ни
до,  ни после операции не навещали  больных ни жены,  ни матери, ни мужья --
дорога членам съемочной группы  была заказана.  Но разве  мы стремились туда
проникнуть?  Нам  было  сказано:  "Там   --  особая  стерильность",  и  наше
любопытство было удовлетворено.
     И только теперь,  много лет спустя, привели  меня в "экспериментальный"
корпус те  последние  пять страниц  рукописи  Гелия  Снегирева, которые были
дописаны уже после его смерти...
     Правительственный документ о помиловании Гелия был подписан в последний
день  марта,  а  12  апреля  в  Украинском  Институте  нейрохирургии, в  его
закрытом,   засекреченном   корпусе   профессор  Михайловский  прооперировал
диссидента  и удалил  из  области  второго  позвонка какую-то  охватывающую,
обжимающую -- опухоль...
     "Доброкачественная!" --  объявил профессор Михайловский жене Снегирева,
проделав все биопсии, все исследования.  Но после успешной операции больного
не отпустили домой.
     Заключенному,  который   официально  был   освобожден   из-под  стражи,
оставалось еще прожить 272 дня; но ни одного из них Гелий Снегирев так  и не
провел на свободе...
     "Нам,   друзьям  Гелия   Снегирева,   удалось  получить  разрешение  на
посещения,   когда   позади   остался  и  внезапный   перевод   больного   в
сверхзасекреченное  отделение  Института  нейрохирургии,  и   операция   (на
позвонке? у шеи ?), и внезапное появление его в "Октябрьской" больнице.
     Когда нас начали пропускать к Гелию, его истощенные, высохшие руки были
еще способны держать карандаш.  Так  --  парализованный, двигая  лишь  одной
кистью,  царапая  каракули. рвя бумагу -- он писал нам все  то, что хотел бы
сказать, но  не  мог:  эта, больничная  камера отличалась  от тюремной  лишь
большим  количеством  микрофонов...  Так  и  общались  с ним  те,  кто хотел
передать  или  услышать  что-то важное --  разбирая его  зигзаги,  выписывая
крупными  буквами свои слова... И именно так в конце лета,  когда пальцы уже
сжимали карандаш из последних усилий, передал он нам свою последнюю просьбу:
составить хронику этого его последнего -- больничного -- ада, и подсоединить
ко  всему  предыдущему  в  качестве  эпилога.   Волю  эту  его  мы  здесь  и
выполняем..."
     Из  записки  Снегирева  другу: "Поговаривают  о  повторной операции  --
полагаю, что спрятали еще не все концы".
     "В  разговоре с близкими  врач  Гелия  часто повторяет:  "Положение  не
улучшается только из-за того, что после удаления  опухоли на  месте операции
остались  рубцы, сжимающие  спинной мозг.  Отсюда  --  паралич".  В ответ на
предложение  использовать иностранные  противораковые  препараты:  "Что  вы,
совершенно не нужно, так как опухоль доброкачественная".
     Из записи беседы Гелия с другом: "Думаю, будут меня скоро кончать..."
     Снегирев   сообщает  друзьям   о   последнем  своем   решении:  вызвать
представителя КГБ и потребовать разрешения уехать за рубеж для лечения.
     "Я иду на этот шаг, понимая, что это конец -- ведь раскрыться они никак
не могут. Но больше я так не могу".
     В  течение  следующих дней Гелий отдает  последние распоряжение  -- все
устно,  писать  он уже  не  может.  Среди них:  после смерти  пригласить  на
вскрытие одного из друзей, врача-патологоанатома.
     28  декабря 1978 года Гелий Снегирев скончался. Работники  КГБ сообщили
жене Гелия о его смерти после того, как вскрытие было закончено.
     Официальный  диагноз:  рак предстательной железы с  метастазами во всех
частях тела.
     По  требованию  КГБ похороны состоялись на следующий же день.  В  обход
всех правил,  принятых в  киевской погребальной службе, тело было  в тот  же
день  кремировано  и  захоронено.  Во  время  процедуры  похорон  крематорий
охранялся работниками КГБ.
     "Фактов,  которыми  мы  располагаем,  безусловно,  недостаточно...   Но
теплится  в нас  все  же надежда, что рано  или  поздно и  эта тайна  станет
известна миру,  извлекутся из сейфов КГБ доказательства, свидетельствующие о
еще одном подлом преступлении зловещей державы, а имя Гелия Снегирева займет
свое  место  в  нескончаемом  ряду  других  мучеников  правды,  раздавленных
тоталитарной машиной.
     Друзья Гелия. "
     Перечитывая  предсмертную рукопись Г.  И.  Снегирева направленно -- как
историю его болезни,  я неотвратимо пришел к подозрению:  врачи  специальной
медицинской  бригады,  приданной  группе  офицеров  госбезопасности,  умных,
инициативных контрразведчиков,  которым было поручено сломать диссидента  --
впрыснули "кубик"  суспензии, добытой из раковой опухоли -- в межпозвонковый
зазор   ("Шприц!..  Январь...   Японский   укол!")   и  потом,   в  процессе
застопорившегося  следствия,  наблюдали,  как  проявит  себя  их  "союзник",
прораставший  в соединительные  ткани позвоночника и одновременно -- активно
метестазировавший...
     Но после  долгих раздумий над рукописью,  главный ее  смысл (по крайней
мере -- для  меня) открылся не в уликах и  не в доказательствах "медицинских
методов" работы  ГБ, а в том, что  даже  страшная судьба Гелия Снегирева  не
остановила людей, которые решились выполнить последнюю его просьбу: дописать
эпилог к оборвавшейся исповеди... Ведь эти, не известные нам люди, как никто
другой,  понимали,  что  совершают  шаг  в  пропасть, что их будут  искать и
найдут... 14.
     Однажды, когда я начитывал в студии  записи  очередной  выпуск своей --
списанной из  советских журналов  -- программы, за  стеклянной  перегородкой
возник  "один  влиятельный  американец".   Дождавшись  паузы,  он  сказал  в
микрофон:
     -- Когда  закончите, зайдите, пожалуйста, ко мне. "Интересно, как у них
обставляются  подобные  сцены?  --  подумал  я.  --'По-американски:  лимиты,
дескать, исчерпаны, денег на вашу программу больше  нет, или по-русски: "Как
вы могли дойти  до  того,  чтоб  списывать из московских  изданий,  сукин вы
сын?!.."
     В просторном кабинете, в  котором  до  сих пор  мне ни разу не довелось
побывать,  находились  "профессор новостей"  Кукин и мой редактор.  Когда  я
вошел, разговор оборвался...
     -- Вашу  передачу  прослушивали  и обсуждали мюнхенские  рецензенты, --
сказал американский босс.
     -- Это наша высшая, так сказать, инстанция, -- поспешил пояснить Кукин.
     -- Вот,  почитайте сами,  --  сказал редактор,  протягивая  мне  полосу
телетайпной, с перфорацией по краю, бумаги. Буквы прыгали перед глазами, я с
трудом разобрал:
     "Глубокое  понимание  темы...  Лояльный   по  отношению  к   советскому
слушателю тон. Рекомендуется к повторной трансляции. Рассмотрите возможность
удлинения программы до 18,5 минут..."
     Трое добропорядочных господ в ладно сшитых пиджаках благосклонно кивали
головами, как бы  приглашая меня в  свое приятное общество, а я  чувствовал,
что  мое лицо идет пятнами, будто они отхлестали меня по щекам... Противным,
срывающимся голосом я сказал:
     --  Я на Западе сравнительно  недавно и не знаю, как  у вас  принято...
Посоветуйте мне: если я не согласен  с тем, что вы принуждаете меня  делать,
куда мне на вас жаловаться?..
     Я не видел реакции на их лицах, потому что глядел в пол...
     -- Если сотрудник не согласен с политикой учреждения, в котором служит,
-- натужно, с фальшивинкой! -- произнес невозмутимый джентльмен-редактор, --
то он подает в отставку...
     Выражение это "подать в  отставку" как-то не вязалось ни с  потрепанной
моей фигурой, ни с мизерным моим заработком,  ни с моим социальным статусом.
Ведь  я  и сам уже не мог  разобраться, кем  же  я,  в  конце  концов, стал:
комментатором  "Свободы",   автором  еженедельного  радиообозрения,  который
вынужден  подрабатывать  в  желтом  кэбе,  --  или  же  я  таксист,  который
подрабатывает на эмигрантском радио?
     --  Спасибо! -- сказал я  своим старшим коллегам: -- Мне  надо подумать
над тем, что вы мне сейчас объяснили.
     Я  совсем не  представлял  себе, как жить дальше;  но твердо знал,  что
теперь,  на исходе пятого года пребывания в Америке, -- мне придется еще раз
сломать свою жизнь и еще раз начать ее заново...




        "Глава двадцатая. БИЗНЕС ДЛЯ ДУРАКОВ"


        "1."
     --  Поднимите  правую  руку!  --  сказал  судья  Ванг.  Сакраментальная
торжественность наполнила паузу.
     --  Поклянитесь,  что  будете говорить  правду. Только правду.  Ничего,
кроме правды...
     Но  об  этом: как  мы  получали американское  гражданство,  я  расскажу
позднее, а сейчас -- пора  выполнять  обещание. Книжка начинающего автора --
не предвыборная речь; в том-то и особенность первой книжки, что на каждой ее
странице,  буквально  на каждой,  ты,  читатель, выбираешь меня  в писатели:
обману, и -- захлопнешь...
     Обещал же я, помнится, еще в самом начале, что каждый, кто ни возьмет в
руки этот томик в желтой  обложке, тому и откроется, как в паутине жизненных
путей-перекрестков  отыскать  ту  заветную  стежку,  что  ведет  к кисельным
берегам при молочных реках:  к беспечному достатку  для любого  и  каждого и
даже для тех, кому осточертело ходить на службу, но тем не менее  хочется --
вкусно пожить!..
     Что ж, слово -- не воробей, придется рассказать про стежку...
     Но ведь это  не все!  Сгоряча  сболтнул  я,  кажется,  что  маршрут мой
каким-то образом  может обминуть годы  бессонных трудов и  годы  иссушающего
душу скопидомства: подвижнические хлеб и воду, пятый, без лифта, этаж...
     Ну, раз уж  сболтнул,  ничего теперь не поделаешь. Значит, именно так и
придется аккуратненьким пунктиром и вычертить; в конце концов не  Бог весть,
какой   секрет.   А  поскольку   кое-кто   из  читающей  публики,  вероятно,
поинтересуется,  могут ли вступить на  этот путь, ведущий к  сказочной жизни
те, у кого с изначальным капиталом туговато, ну, совсем ничего нету, отвечаю
сразу же: могут -- все!..
     Эй, кэбби, ты  вообще-то как: хорошо себя чувствуешь?  Голова не болит?
Может,  хватит  уже   все  писать  и  писать?..  Может,   лучше  покатаемся,
проветримся,  поедем  в  то  самое заведение  у моста  Трайборо,  которое ты
повадился  выдавать  пассажирам  за "женскую  тюрьму"? Там тебя  внимательно
выслушают, там умеют слушать! И никто не станет ни перечить, ни сомневаться,
А  ты  все-все  расскажешь  и  про  "маршрут",  и  про   свое  беспримерное,
по-видимому, открытие. Ну, махнем?..
     Чтоб утихомирить всплески сарказма, уточняю: человек я вполне заурядный
и  никак  не  светоч  ума. Но разве  мало  среди обеспеченной  публики самых
заурядных людей? Кто сказал вам, что публика  эта --  сплошь интеллектуалы и
таланты? Да  ничем они не лучше, чем мы с  тобой, читатель!.. А теперь, если
ты  со мною хоть в  этом  согласен, -- дай мне свою  честную руку, и  сквозь
рассеивающийся мрак твоего неверия и мы бодрым спортивным шагом двинем прямо
на станцию, с которой отправляется твой поезд -- в будущее!.. 2.
     Сесть  в  этот  поезд  так  же  просто,  как  и  в  любой  другой,  что
отправляются  ежеминутно  с Центрального или  Пенсильванского вокзалов:  кто
захочет, тот и садится...  Чтобы ехать поездом, ничего, разумеется, не нужно
ни знать,  ни уметь;  но, с другой  стороны, ни природный ум,  ни  ямочки на
щеках,  ни дипломы престижных университетов ни  капельки не помогут и ничего
не  ускорят.  Поезд будет идти строго  по  расписанию:  в  первый год --  со
скоростью один доллар в час...
     Да, не экспресс. А потому,  приятель, если есть у тебя свои планы: если
ты  примериваешься  открыть   химчистку  или   магазин  деликатесов,   ждешь
наследства или иного счастливого поворота в своей судьбе -- в добрый час! Но
вот если тебе надеяться не на что,  если ты ни к чему не пригоден и работать
не хочешь, тогда -- идем!  Впрочем, стой: может ты -- фантазер?..  Может, ты
мечтаешь  о яхтах,  о несчетных  миллионах и собственном "боинге"?  Если это
так, я  помочь тебе  не могу.  Дороги  к  несметным богатствам я не знаю. Ты
учти: я  тебе обещаю  всего-навсего квартирку в  Кью-Гарденс  и скромненький
"катлас"... Правда,  тысчонки  две-три  в  месяц ты  сможешь  откладывать на
черный день или  на старость, а работать вы оба не будете: ни ты, ни жена...
Ты согласен? Тогда -- пошли!.. 3.
     Чу, доносится перезвон инструментов -- то обходчики проверяют пути...
     Слышишь лязг буферов? Это катит  состав... Во, какая -- тю-тю -- плывет
мимо нас махина! Промелькнули огни, замер стук колес; что с тобою, приятель?
Почему  ты такой печальный?.. Ах, ты думал,  что -- сразу? Не  горюй,  всему
свое время,  поедешь и ты!  И  не зайцем: не  на  крыше  вагона, а с  полным
комфортом, как путешествуют люди бизнеса.
     Какой  сегодня  день?  Четверг?  В понедельник,  самое  позднее  --  во
вторник, ручаюсь: ты станешь самым настоящим бизнесменом!
     Никакого дела  ты не  знаешь?  Не  бери  себе в голову, не  боги горшки
обжигают...  Вообще  ни к  чему  не пригоден?..  Ерунда!.. Денег  нету? Это,
конечно,  хуже... Неужели совсем ничего? Но сабвейный  жетон -- есть?..  Ну,
вот  видишь,  а  ты --  прибеднялся. Мы с тобой заскочим в  парочку  офисов,
познакомимся с другими бизнесменами, подмахнем пару бумажек  и -- чихнуть не
успеешь, как завертится-закрутится самый  простой и самый надежный -- бизнес
для всех и каждого, бизнес для дураков!.. 4.
     Деловых встреч, которые превратят мечтателя -- в предпринимателя, будет
всего  две,  и  первая  из  них  произойдет  в  конторе спекулянта,  который
перепродает  медальоны.  Да,  мне известно, что  еще минуту  назад  у  тебя,
читатель,  и  мысли  не было  покупать  такси,  но ведь  я  тебе этого и  не
предлагаю. И ни один спекулянт не предложит. И причина, надеюсь, понятна...
     Конторы таксистских  брокеров  размещаются  и на  площади Колумба, и  в
здании "Пан-Ам", и на сомнительной Десятой авеню, но мы покинем Манхеттен...
Мы отправимся  в закоулки  самого грязного Квинса или в  Южный Бронкс, туда,
гце  на углах  сшиваются стаи шпаны; лучше  не  надевать на  шею  хвастливую
золотую цепочку...
     В  скверные районы посылаю я тебя, читатель, не для пущей  экзотики,  а
потому, что  едва  ты начнешь разговор о  бизнесе, едва ты откроешь рот, как
твой  коллега  бизнесмен  немедленно  тебя  раскусит.  Как бы  тщательно  ни
подготовил  я тебя,  любому брокеру сразу же станет ясно не только,  что  ты
голоштанник,  но  и то, что  ты  лодырь,  которцй водить такси  вовсе  и  не
собирается (ведь  ты же -- не  собираешься?), и в чем  состоит  твой дешевый
фокус... Потому-то и нужен нам особый спекулянт: злобный, тонущий в  долгах,
запутавшийся  в  мелких  аферах, которому обязательно, хоть  раз  в  неделю,
кто-нибудь бьет морду и  у которого весь офис --  это обшарпанный письменный
стол, приютившийся в заброшенном складе между грудами разобранных на детали,
ворованных кэбов...
     Соберись, подходя  к  столу.  Но  приятное  впечатление  произвести  не
старайся: не сияй, не заискивай, не здоровайся. Взгляни  прямо в тухлые злые
глазки и скажи:
     -- Джерри, мне надо  взять в аренду медальон. Цыц, никаких вопросов! Ты
за этим пришел... "А кэб у тебя есть?" -- спросит Джерри, и ты смотри же, не
ляпни: "Какой  еще кэб?  Нету у  меня никакого кэба и на кой он мне сдался?"
Джерри задал  исключительно  важный  вопрос и  отвечать на него нужно сугубо
по-деловому:
     -- Я хочу, Джерри, арендовать медальон с покупкой кэба.
     -- Нового?  -- на всякий случай  спросит Джерри,  и лицо его  чуть-чуть
посветлеет, когда ты ответишь, что новый кэб тебе ни к чему; вполне сгодится
подержанный.
     -- Какой же марки  машину ты хочешь?  -- спросит Джерри, интересуясь на
самом деле вовсе  не маркой, а --  тобой, кто ты есть и чем  ты дышишь, и уж
тут-то не нужно играть с ним в прятки. Скажи откровенно:
     -- Мне все  равно:  хоть  "форд", хоть  "додж",  лишь  бы  машина  была
хорошая.
     И Джерри поймет, что в этот  кэб ты не сядешь... Но ты не стесняйся, ты
дай понять, что "левые номера" с тобой  не проходят и  за всякую  рухлядь ты
переплачивать не намерен; все должно быть честно; зато за медальон и  машину
--  пожалуйста!  --  приготовлен  у  тебя полновесный  аванс  --  пятнадцать
сотен...
     Ох, какой ты!.. Да, помню я, помню, что у тебя никаких сотен нет. Но ты
должен сказать,  будто есть. Так среди бизнесменов принято. Если ты этого не
скажешь, Джерри может подумать, что ты фрукт похлеще  его... А как только ты
упомянешь эти пятнадцать сотен, он смекнет, что у тебя за душой -- ни гроша,
но оценит твою тактичность... Джерри привык вырывать свой кусок у таких, как
ты: клиенты  с деньгами к нему не  заглядывают; а потому  церемониться с ним
нечего; требуй, а не проси:
     -- Джерри, ты можешь сделать, чтоб я в понедельник -- выехал?
     От привкуса разлившейся желчи, от неприязни к тебе Джерри скривится, но
скажет: "Что за вопрос!" -- и выложит на стол -- КОНТРАКТ... 5.
     А  вдруг  --  не  выложит?  Разве  не может  случиться,  что  спекулянт
расфыркается,  психанет  и  под какие-то  выдуманные  полторы тысячи  бизнес
делать не станет?
     К твоему сведению, недоверчивый мой читатель, полторы эти тысячи  вовсе
не  выдумка,  и  Джерри, в  отличие  от тебя,  прекрасно  знает,  откуда они
возьмутся.  Но вполне допускаю, что  какие-то деньги: пятьсот или триста, на
худой конец, долларов он потребует сразу, и если у тебя нет ничего...
     Вот именно! Что -- тогда?
     Тогда  ты -- обидишься;  скажешь, что твоя  честность известна всем,  а
если кое-кто думает о тебе иначе, что, стало быть, сам такой и есть...
     Ну, и -- ?
     И мы пойдем делать бизнес с Мухаммедом.
     А если и -- Мухаммед...
     Попытаем счастья у Анастаса или у Сахира...
     А если и эти -- тоже?
     Но так не бывает. Спекулянтам всегда нужны клиенты без денег.
     Нужны?
     Еще как!
     Зачем?
     Люди, у которых нет денег,  соглашаются на любые условия.  Если сегодня
цена  за аренду  медальо