ичтожить не только щетину, но и следы крови на лицах. Ни одной секунды
замешательства или растерянности они в себе не позволили. ловкие ноги
направили их не в столовую, а в выходную дверь, ловкие руки подскочили в
салюте:
   - Здравствуйте, Алексей Степанович!
   - Здравствуйте, Алексей Степанович!
   - Здравствуйте, Алексей Степанович!
   Захаров поневоле должен был отвернуться от плаката, чтобы отвечать на
приветствия. Игорь Чернявин с верхней площадки еще видел, как поток
колонистов уносился в выходную дверь, но, когда он сам поравнялся с
Захаровым, сказал слово прветствия, ни один мускул не потянул его к
столовой: было совершенно очевидно, что путь имеется только на выход и
дальше - в цех. Во дворе он влетел в веселую толпу товарищей, которым
теперь оставалось единственное наслаждение: встречать последних
опаздывающих, наблюдать сложную игру на их лцах и хохотать вместе с ними.
Потмо вышел на крыльцо Захаров и сказал:
   - Хороший будет день... теплый... Где это ты обрезался, Михаил?
   Миша Гонтарь стрельнул глазами на толпу колонистов и ответил с
достоинством:
   - Бриться приходиться, Алексей Степанович.
   - А ты безопасную заведи. И удобнее, и скорее.
   На крыльцо выходили и закончившие завтрак. Вышел и Нестеренко, Захарова
не заметил:
   - Мишка, а почему ты не... Здравствуйте, Алексей Степанович. А почему
ты не... не того... не подождал меня?
   Миша Гонтарь не умел так быстро отвечать на некоторые вопросы. Захаров
   поправил пенсне и ушел в здание.
   Игорь Чернявин тоже стоял в толпе колонистов и сочувствовал Нестеренко,
который чуть-чуть не влип со своим вопросом. Но Нестеренко уже освоился с
положением:
   - Вот какое дело!! Постойте, и я буду дежурить, я тоже... придумаю вам,
панычи.
   А когда на крыльцо вышел дежурный бригадир Илья Руднев, у него было
такое выражение, как будто он в этом деле никакого участия не принимал.
Удивленным голосом он спрашивал:
   - Не завтракали? А почему?
   В следующие дни даже самые почтенные "старики" спешили на завтрак
вместе с пацанами и, проходя мимо плаката-плана, поневоле оглядывались на
его цифры. Цифры были такие:
                         План первого квартала:
                               Металлисты:
   Масленки.....                                   235 000 штук
                                                   235 000 рублей
                            Деревообделочники
   Столы аудиторные                                1400    штук
   Столы чертежные                                 1250    ""
   Стулья                                          1450    ""
   Табуретки чертежные                             1450    ""
                                                   180 000 рублей
                               Швейный цех
   Трусики                                         25  000 штук
   Шаровары                                         8  870 ""
   Юнгштурмы                                        3  350 ""
   Ковбойки                                         4  700 ""
                                                    70 000 рублей
                                        Всего      485 000 рублей
   План был очень трудный, и колонисты восторгались:
   - Вот это план так план!
   Старики однако знали, что восторгаться можно только до первого января,
потом придется плохо. Но четвертая бригада была уверена, что и после
первого января будет интересно. В комсомольской ячейке заседали по вечерам
и приставали к Соломона Давидовичу с разными вопросами. Но теперь Соломон
Давидович не "парился", а старался подробнее рассказать, как обеспечено
выполнение плана. Это была эпоха мирных отношений. Недавно на общем
собрании Соломон Давидович сказал:
   - Ваше желание, товарищи первомайцы, выполнено: сегодня сданы новые
опоки.
   Одинкоий голос спросил:
   - А какое сегодня число?
   И другие голоса охотно ответили:
   - Третья декабря.
   - Какое это имеет значение? - сказал Соломон Давидович. - Важно, что у
вас есть опоки, а всякие формальности не имеют значения.
   Колонисты смеялись и шумно аплодировали Соломону Давидовичу. Многие
хохотали, спрятавшись за спины товарищей. Глаза четвертой бригады тревожно
устремились на Алешу Зырянского: может быть, он что-нибудь скажет на тему
о справедливости и святости данного слова? Но Алеша Зырянский тоже
аплодировал и смеялся. Соломон Давидович был растроган аплодисментами. Он
высоко поднял руку и произнес звонко:
   - Видите: что можно сделать для производства, я всегда сделаю.
   Эти слова вызвали новый взрыв оваций и уже совершенно откровенный общий
хохот. Смеялся и захаров, смеялся и сам Соломон Давидович. Даже Рыжиков
смеялся и аплодировал. Рыжиков был доволен, что все так мирно кончается, а
кроме того, он был формовщик, и опоки для него имели большое значение.
Правда, в прошлом месяце было много неприятностей у Рыжикова - после
случая с Левитиным даже Руслан горохов однажды зарычал на него с глазу на
глаз:
   - Ты от меня отстынь, слышишь? Отстань! Я и без тебя проживу.
   А потом пришлось похлопотать глазами на совете бригадиров после рапорта
дневального Вани Гальченко. Но и это прошло. Было неприятно, что бригадиры
как-то неохотно высказывались о Рыжикове, и Зырянский выразил, вероятно,
общую мысль:
   - Темный человек и плохой - Рыжиков. Однако подождем. И не из такого
дерьма людей делали. А у нас впереди завод, триста тысяч, у нас впереди
большая жизнь, а он в городе водку пьет и пьяный приходит в колонию. Какой
это человек? Только и того, что говорить умеет! Так и попугая можно
выучить. Толко попугай водки пить не будет. Посмотрим. Но... Рыжиков, имей
в виду: настанет момент - костей не соберешь!
   Рыжиков вертелся на середине, прикладывая руки к груди, обещал и
каялся, старался делать серьезное и убедительное лицо. И Воленко снова
выступил в его защиту:
   - Надо все-таки понимать: Рыжиков привык к такой жизни, сразу отвыкнуть
не может. Надо подождать, товарищи. Наказывать его нет смысла, он еще
ничего в наказании не понимает. А вот вы увидите, вот увидите!
   В общем, совет бригадиров ничего не постановил, а так и отпустили
Рыжикова со словами: "Посмотрим".
   Рыжиков после этого ходил скучным шагом, ни с кем не заговваривал, но в
литейном работал "как зверь". Соломон Давидович очень хвалил Рыжикова:
   - Если бы все работали так, как Рыжиков, у нас было бы не триста тысяч
накоплений, а по меньшей мере полмиллиона. Золотые руки!


29. БОРИС ГОДУНОВ

Праздник прошел великолепно. Было много гостей, был устроен великолепный
ужин, в колонии было тепло, приветливо и счастливо. До трамвай-
ной остановки, через всю просеку, прошла линия костров, которыми заведовал
Данила Горовой. Между кострами гости проезжали на машинах и проходили
пешком. В дверях их встречали дежурные, вручали билет в театр и
приглашение к столу от имени какой-либо бригады.
   Колонисты показывали гостям свои спальни, клубы, классы, показывали и
обьясняли плакат-план первого квартала, но цехов не показывали. А гвоздем
вечера был сложный и веселый дивертсимент. Выступали и певцы, и чтецы, и
акробаты. Малыши показали свою постановку, которорая называлась:
"Путешествие первомайцев по Европе".
   В этой постановке учавствовал и Ваня Гальченко, но главная роль
принадлежала Фильке Шарию. Филька изображал Макдональда@62. Это было
чрезвычайно интересное представление. И гости и колонисты много
аплодировали, когда малыши выстроились один за один гуськом, свет на сцене
потух, а в руках у актеров зажглись электрические фонарики. Оркестр
заиграл "Поезд". Под звуки этой музыки малыши-первомайцы уехали в свое
путешествие. Они в пути имели любопытные встречи с Пилсудским@63, с
Муссолини, с Макдональдом и другими "деятелями". Каждый хвастал перед ними
своими делами, но первомайцев обмануть трудно: они прекрасно умели
рассмотреть, что делается в Западной Европе.
   Большое впечатление произвело выступление Соломона Давидовича. Он вышел
на сцену в новом корчневом костюме. Конферасье Санчо Зорин обьявил:
   - Соломон Давидович прочитает отрывок из "Бориса Годунова" Пушкина, под
редакцией Игоря Чернявина.
   Крейцер, сидящий в первом ряду, наклонился к уху Захарова:
   - Как это Пушкин под редакцией Чернявина?
   - Каверза, конечно.
   Соломон Давидович нахмурил брови и произнес выразительно:

                         Достиг я высшей власти,
                         Шестой уж месяц царствую спокойно.

   Крейцер произнес сковзь зубы:
   - Подлецы!
   Соломон Давидович читал:

                         Мне счастья нет. Я думал, свой народ
                         В цехах на производстве успокоить...

   Многие колонисты встали. На их лицах еще молчаливый, но нескрываемый
восторг. Сидевшая рядом с Захаровым учительница Надежда Васильевна
улыбалась мечтательно. Захаров опустил веки и внимательно слушал. У
Крейцера блестели глаза, он даже шею вытянул, наблюдая, что происходит на
сцене. Соломон Давидович с большой трагической экспрессией очень громко
читал:
                         Я им навез станков, я им сыскал работу.
                         Они ж меня, беснуясь, проклинали!
   Колонисты не выдержали: редко кто остался на месте, они приветствовали
чтеца оглушительными аплодисментами, их лица выражали настоящий
эстетический пафос.
   Соломон Давидович не мог не улыбнуться, и его улыбка еще усилила
восхищение слушателей. С нарастающим чувством он продолжал, и зал затих в
предвидении новых эстетических наслаждений:

                         Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
                         Ускорил и трансмиссии кончину,
                         Я отравил литейщиков смиренных!

   Трудно стало что-нибудь разобрать в наступившей овации: громкий смех
потонул в бешеных аплодисментах, что-то кричали колонисты, Крейцер хохотал
больше всех, но сказал Захарову:
   - Надо этих редакторов взгреть все-таки! Разве так можно?
   Соломон Давидович, сияя покрасневшим лицом, радостной лысиной и новым
костюмом, протянул руку к залу:
   - Дайте же кончить!
   Колонисты закусили губы. Соломон Давидович сделал шаг вперед, положил
руку на сердце, закрыл глаза:

                         И все тошнит, и голова кружится,
                         И мальчики нахальные в глазах.
                         И рад бежать, да некуда. Ужасно!
                         Да, жалок тот, у кого денег нет!

   Он кончил и скромно опустил глаза. Но такую сдержанную, хотя и
актерскую, позу недолго можно было выдержать. В ответ на бурный восторг
публики Соломон Давидович тоже расцвел улыбкой, потом гордо выпрямился,
поднял вверх палец и только после этого начал кланяться, ибо публика все
продолжала кричать и аплодировать. Наконец закрылся занавес.
   В антракте Соломон Давидович пробрался к первому ряду, гордо отвечал на
приветствия колонистов, улыбаясь снисходительно, пожал руку Крейцеру:
   - Ну как? Какие овации!
   - Слушайте, Соломон Давидович! Вас надули эти подлецы!
   - Как надули!
   - Они вам подсунули другие слова.
   - Другие слова! Не может быть. Вот же у меня слова.
   - Ай, ай, ай! Вот... прохвосты. Смотрите, этот самый Борис Годунов
говорит исключительно о производственных делах колонии им. Первого мая.
   - В самом деле?
   - А как же: "Я им навез станков, я отравил литейщиков". Это не Борис
Годунов, это вы, Соломон Давидович! И нахальные мальчики...
   - А Пушкин, значит, не так написал?
   - Я думаю: у Пушкина мальчики кровавые, а здесь нахальные.
   - А вы знаете: они-таки, действительно, нахальные! А как у Пушкина про
литейщиков?
   - Про ваших литейщиков? Какое ему дело? Он же умер сто лет назад.
   Соломон Давидович искренне возмутился:
   - Ах, какое нахальство! Я сейчас пойду! Я им скажу!
   Соломон Давидович бросился за кулисы. Кое-кто попытался убежать от
него, но он поймал Игоря Чернявина, главного редактора.
   - Как же вам не стыдно, товарищ Чернявин?
   - А что такое?
   - Пушкин совсем не так написал.
   - Мало ли чего? А вы знаете, что Мейерхольд@64 делает?
   - Какой Мейерхольд?
   - Московский.
   - У него тоже производство?
   - И еще какое! У нас хтоьнемного похоже на Пушкина, а у него так совсем
не похоже. Такая мода!
   - Мода, конечно, это неплохо, но причем здесь литейщики?
   - А как же! Вы думаете, при Борисе Годунове литейщиков не было? А кто
ружья делал, как вы думаете?
   - Они ружья могли делать, но, может быть, у них такого дыма не было?
   - Какой там не было! Разве они знали, что такое вентиляция?
   - Они могли и не знать.
   - Хорошо получилось, Соломон Давидович! Вы смотрите, как всем
понравилось. Скоро вам танцевать.
   Я боюсь теперь танцевать. написано гопак, а может, это тоже, как
Мейерхольд.
   - Честное слово, гопак!
   Соломон Давидович рассмеялся, взмахнул кулаком:
   - А, черт его дери! Давайте гопак.
   Соломон Давидович возвратился к Крейцеру и успокоил его:
   - Я их поругал, но они говорят: теперь все так делают. Мейерхольд
какой-то из Москвы, так он тоже так делает. Такая мода как будто.
   Крейцер обнял Соломона Давидовича, усадил рядом с собой:
   - Верно! А в общем хорошо!
   Через четверть часа Соломон Давидович в украинском казачьем костюме, в
широченных штанах и в сивой шапке по-настоящему "садил" гопак на сцене.
Легкая, тоненькая Оксана еле успевала удирать от него подкованных сапог.
Теперь колонисты аплодировали без всякой каверзы: не могло быть сомнений,
что Соломон Давидович классный танцор. В его стариковской удали, в
размашистой, смелой присядке было много вполне уместного юмора и любви к
жизни. Колька-доктор после танца прыгнул на сцену и сказал громко:
   - Видели? Пусть теперь ко мне не ходит с сердцем!
   Соломон Давидович засмеялся грустно:
   - Он не хочет понимать разницу: запорожцы эти самые умели танцевать
гопак до самой смерти, и у них ничего не делалось с сердцем. А вы
назначьте их заведовать производством, и вы увидите, сколько у вас
прибавится пациентов!


30. КРАЖА

Через день после праздника Игоря Чернявин утром сбежал вниз в раздевалку,
чтобы взять свое пальто. Колышек N 205 встретил его неожиданной пустотой:
пальто не было. Рядом натягивал свое пальто Миша Гонтарь.
   - Миша, моего пальто нет.
   - Как это "нет"?
   - Вот мой номер пустой.
   - Перепутал кто-нибудь. Ты поищи.
   Игорь в обеденный перерыв пересмотрел все пальто: не изнанке воротника
в каждом пальто был вышит номер, но двести пятого не было. Он сказал об
этом дежурному бригадиру Брацану. Дежурный посмотрел на него с досадой:
   - Что же, по-твоему, украли или как?
   - Я обыскал всю вешалку.
   - Надо еще раз посмотреть. Куда оно может деться?
   Брацан отвернулся от него недовольный. Но после работы он сам нашел
Игоря и спросил его сумрачно:
   - Нет пальто?
   - Нет.
   - У Новака тоже нет из четвертой бригады.
   - Украли?
   Брацан ничего не сказал, видно было, что это слово ему не нравилось.
   Вечером Игорь пошел на рапорты бригадиров. Брацан рапортовал:
   - Товарищ заведующий! Прошлой ночью с вешалки украдено два пальто -
Чернявина и Новака.
   Захаров, как всегда, спокойно поднял руку, ответил: "Есть!" И все
присутствующие салютовали рапорту дежурного бригадира "в обычном порядке".
Но что-то такое было особенное в сегодняшней процедуре рапортов: в лицах
не было веселой бодрости, чувствовалось, что последний рапорт не
восстановит дружеской непритязательности отноешний, колония не перейдет к
обычному вечернему настроению, никто не улыбнется и не будет острить.
Действительно, приняв последний рапорт, Захаров быстро опустился на стул,
выдернул из папки какую-то бумажку, подперев голову рукой, стал читать,
читать внимательно, как будто бы один остался в кабинете. А в кабинете
стояли три десятка колонистов и, не шевелясь, молча смотрели на него.
Нестеренко шепотом спросил Брацана:
   - Какие у тебя подозрения?
   К вопросу Нестеренко прислушались, но все знали, что пальто исчезла и
похититель следов не оставил. Брацан, однако, был дежурным, он обязан был
отвечать за свой день и, следовательно, обязан ответить на вопрос
Нестеренко.
   Брацан это понимал, и он ответил громко:
   - От двенадцати до восьми дневалило четыре человека, все колонисты,
конечно, из них подозревать никого нельзя. Лобойко, Грачев, Соловьев и
Толенко - все из моей бригады. Я за них ручаюсь: не уйдет, не заснет
никто. А теперь другое: из раздевалки нельзя пройти иначе, как мимо
дневального. Значит, в окно, в форточку. А как? Форточки там очень
маленькие, пальто трудно продвинуть, очень трудно, я сегодня пробовал.
Специалист делал.
   - Как ночевали сегодня? - спросил Захаров, не подымая глаз от бумаги.
   - Проверял. Ночевали в порядке. И дневальные говорят: никто ночью не
выходил из здания, а последний пришел из города Зырянский, в одиннадцать
часов, был в командировке, по вашему распоряжению. такое дело... если бы
пропало одно пальто, сказали бы... обязательно сказали: забыл где-нибудь.
А то два пальто, из разных бригад, Чернявин Новака мало знает.
   - Торский! Секретный совет, сейчас, здесь, у меня.
   - Есть.
   В кабинете остались только бригадиры. Когда ушел последний колонист,
Захаров откинулся на спинку кресла:
   - Так... Говорите, что думаете.
   Торский первый развел руками, сидя на диване в гуще других:
   - Говорить трудно. И подозревтаь опасно, никаких оснований. Я составил
сегодня список, за кого нельзя еще ручаться. Что ж... выходит
девятнадцать человек... не стоит и обьявлять: два пальто того не стоят.
Один вор, а восемнадцать на всю жизнь обидеть можно. Просто беда... ни
одного вопроса никому нельзя задать. Например, спросить, не выходил ли
куда-нибудь ночью...
   - Нельзя никого спрашивать, - подтвердил Захаров недовольно.
   - Нельзя, я и говорю.
   - Вот я скажу, - зырянский придвинулся на край дивана. - Вот я скажу.
Первое: пальто украдены не ночью, а утром, когда все одевались. Это
человек нахальный сделал. Просто взял и надел чужое пальто, при всех,
может, и Чернявин его встретил, когда в раздевалку входил. А если бы
попался, отговорка легкая: по ошибке надел, ничего такого.
   - Так не одно пальто, а два.
   - Два. Только моего Новака три дня висело, он его не надевал, в цех без
пальто перебегал, мои пацаны любят так делать. Значит, Новака раньше,
может, еще позавчера украли, а никто и не знал.
   - Ты отчасти прав, - начал Нестеренко, но зырянский сурово на него
оглянулся:
   - Постой, я не кончил. Второе: пальто это и сейчас в колонии, у
кого-нибудь на квартире или в деревне, только я думаю, что не в деревне, а
здесь, у служащих, а может, из строительных кто-нибудь за Каина работает.
Это не иначе. В город пальто не понесешь: и видно будет, и время
требуется; в рабочий день нельзя, а в выходной день наших много бывает на
дороге в город. Оба пальто здесь и сейчас, на нашей территории.
   Все молчали. Зырянский был, пожалуй, совершенно прав. Только Нестеренко
выразил маленькое сомнение:
   - Ты отчасти прав, Алексей, а только у Чернявина пальто с правого
фланга, а у Новака, наоборот, с левого. Ты говоришь: надел и вышел, это
может быть: надел и вышел, а возвратился без пальто, у нас много без
пальто бегают, тут не разберешь. А только... как же с размерами?
Одно дело Чернявина надеть пальто, а другое дело - Новака. Выходит так,
что работало двое. - двое не может быть, - сказал тихо Воленко.
   - Почему не может быть?
   - Не может быть. У нас таких компаний нет. Одиночек можно подозревать,
а таких компаний, чтобы вдвоем крали, у нас нет.
   - Воленко правильно говорит, - согласился Торский. - Это один. А как
он вынес, черт его знает, а только безусловно, вроде как Зырянский
говорит. Воленко, как ты думаешь насчет твоего Рыжикова?
   Была названа первая фамилия. У бригадиров лица стали внимательнее.
Воленко на минуту задумался:
   - Из моей бригады можно кого-нибудь другого подозревать, Горохова, к
примеру, или Левитина. Только Левитин в последнее время другим занят;
Алексей Степанович наложил на