шка. - Мужики сказали: "Удрали в город, пускай
там и сидят, и им спокойнее, и нам без хлопот". Так они и поехали обратно.
Не тушили.
   - Куда ж они поехали?
   - А в свою пожарную и поехали. Куда ж?
   - Да нет! Восковы!
   - А, господа? Господа в город поехали. Куда ж им ехать? Ха! Да они и не
поехали вовсе...
   - Что ты говоришь?
   - Куда там ехать? Сам Восков, говорят, в одной рубашке удрал. Ребята
воротиловские говорят: он всегда без подштанников спать ложился, у панов
будто всегда так. Правда это?
   - Что?
   - Да вот, что паны без подштанников спать идут? Другое бы дело от
бедности, а то чего?
   - Да брось ты... подштанники... А Ирина Павловна?
   - Эта барыня? Все целы! Они, как выскочили, так прямо в жито. А потом и
пошли. Пешком.
   Пивоваров почему-то до самого дома не сказал больше ни слова. Гришка
чмокал, чмокал на жеребца, то натягивал вожжи, то отпускал, несколько раз
оглянулся, непривычно для него было это молчание. Расстроился хозяин,
видно, а может, что-нибудь другое.
   - А лошади не сгорели, - сказал гришка, рассматривая придорожные
плетни. - Все в порядке. Коровы, лошади - все как следует...
   Но Пивоваров и на это ничего не сказал. Гришка тоже заскучал. А потом
сказал нехотя:
   - И барыня, и дочка. Все в порядке.

4

На вербах уже ничего не осталось, а на замостье серая жижа закрылась и
булыжники и ямы. Жеребец шел злой, шатался на ямах, спотыкался.
   В городе возле управы стояла полусотня солдат. Откуда они взялись и для
чего торчали в городе, никто не знал. Говорили, что из этой полусотни
будет сделан новый какой-то полк. Правда или неправда это, никто не знал,
а казаки гуляли по улицам, ухаживали за девчатами, о войне у них и
разговору не было. Едучи на станцию, Гришка думал о казаках, он не прочь
был тоже сесть на коня и надеть черкеску. Но это было не самое главное.
Самое главное было другое: в Петрограде Ленин выгнал Керенского, довольно
ему воевать. Пивоваров как услышал об этом, так и полетел в губернию. А
чего ему лететь, если и так все напечатано в газетах подробно?
   На станционной площади насчитал человек двадцать из команды
выздоравливающих. Они гуляли по площади, заглядывали на пути, собирались
по три, по четыре, болтали. С ними было несколько своих парней -
миропольских. Гришка часа четыре ожидал хозяина, привязал жеребца к
столбику, прислушивался и присматривался к солдатам. Все понимали, что
сейчас должны приехать большевики.
   Самый знакомый - Власов. Подбородок у него маленький, тонкий, а скулы
широкие, усики. Власов гуляет в старенькой шинельке, руки греет в карманах
и посматривает на город:
   - Вот постой, привезут мне сейчас того-сего. Хоть и не мой город, а
поддам кой-кому коленом.
   - А чего привезут? Чего привезут? - пристал к нему Гришка.
   Власов задвинул руки в карманы по самые локти и смеется:
   - Чего привезут? Пуки-туки-буки! Образца девяносто пятого года.
   - Это ружья?
   - Не ружья, деточка, не ружья - винтовки! Да ты помалкивай.
   - Большевики привезут?
   - Вот любопытный! - а кто ж, меньшевики, что ли? Догадываться надо.
   - А скоро привезут?
   - Чего?
   - Да эти...
   - Ох и дурной же ты! Чего? Несознательный какой!
   - Да чего я несознательный?
   - Дубина просто! Ты ж видишь, что я с голыми руками. И другие. Чего ты
орешь? Погулять выйти нельзя на станцию, так сейчас и пристанут.
   Подошел пассажирский. Солдаты бросились к вагонам, но оказалось, что
большевики не приехали. Гришке так стало досадно, как никогда в жизни не
было. Солдаты собирались у входа и тхонько скучали. Но прибежал Власов,
зашептал:
   - Идет следом поезд! На Благодухов. И трехдюймовка с ними. Минут через
двадцать будет. А ты чего здесь, ох, и парень же любопытный!
   - Какой это?
   - Да вот этот, пивоваровский! Вон, бери своего хозяина!
   Пивоваров вышел, сам не свой, на Гришку и не посмотрел. Подошел к
линейке и не садится, а стоит и смотрит куда-то, руку положил на крыло
и пальцами постукивает. Гришка сидит на линейке, ожидает.
   Хозяин вздохнул и полез-таки на линейку. Поехали.
   - Что в городе?
   - А что в городе?
   - Не понимаешь, что ли?
   - Да и не понимаю...
   - Казаки в городе?
   - Большое дело - казаки! Пока в городе.
   - Как это ты разговариваешь?
   Гришка опустил глаза, потрогал кнутовищем сапог, промолчал.
   - Большевики, говорят, приезжают?
   - А что ж?
   - Что ж, что ж! Погоняй, чего плетешься?
   Гришка ничего не сказал и погонять не стал, куда там погонять? Все
равно ямы.
   Так и ехали молча до самого моста. А только вздернулись на мост, как
оглушительно гакнуло сзади и пошло громом по свету.
   Пивоваров ухватил гришку за плечи.
   - Что такое? Господи!
   Гришка не успел ответить: оглушительно зазвенело впереди и вспыхнуло в
небе белым облачком. Хозяин соскочил с линейки и смотрит на Гришку, а губы
дрожат. И жеребец дрожит, ткнулся мордой в перила.
   - Гриша! Что такое?
   А всмотрелся в Гришу, еще больше испугался: в серых глазах Гришки не
отражается сейчас небо, они холодно смотрят на хозяина и улыбаются без
шутки.
   - Приехали, хозяин.
   - Куда приехали? - в суматохе оглянулся Пивоваров.
   - К нам, в город, большевики приехали!
   И в подтверждение этих слов снова взорвался мир, и снова белым облачком
резкий звон разошелся над городом.
   Пивоваров бросился к линейке, споткнулся, на четвереньках влез на
сиденье.
   - Гони! Гриша, гони! Господи!
   Взволнованный жеребец загремел по мосту.
   - Да куда ж мы едем? На смерть, что ли? Сворачивай сюда. Сворачивай в
этот двор...
   Гришка потянул правую, линейка чуть не опрокинулась. Круто скатились с
замостья и влетели в безворотный двор. В дверях хаты стоял мужик, и возле
него бабка крестилась часто.
   - Трехдюймовкой бьют...
   - Я у вас подожду.
   - Ну а как же!
   По дороге два солдата. Они быстро шли под плетнями и всматривались
вперед. Гришка выбежал из двора.
   - Куда ты, черт! - закричал Пивоваров.
   Гришка глянул: под плетнями шли все двадцать: у каждого винтовка, и у
некоторых и две.
   - Власов!
   - А! Любопытный! Возьми вот у него!
   - Кого?
   - Кого, дурень! Кого! Пуки-туки возьми!
   - Да ну?! - Гришка присел, может быть, от удивления, может быть, для
того, чтобы лучше прыгнуть к винтовке.
   - Ты что, сдурел?
   - Дай ему, дай! Свой человек.
   Гришка ухватил винтовку, сжал в руках перед собой. Его глаза теперь
пылали серым, но страшно горячим огнем.
   - Власов, а где большевики?
   - Ну и глупый ты парень, просто непостижимо! Где большевики! да ты ж и
есть большевик, дурья твоя башка. Да довольно тебе болтать, в бой идем!
   Гришка только один раз ошеломленно хлопнул глазами и взял винтовку в
правую руку, как и все.
   - Гришка! Куда ж ты, сукин сын? Куда?
   Гришка оглянулся. Как это он забыл про хозяина?
   - Илья Иванович! Да ты ж и есть самый буржуй!
   Но Власов в этот момент треснул его между лопатками:
   - Долго я тебя буду учить? Баран деревенский! Вперед!
   Гришка громко и радостно вздохнул и... пошел вперед.


СЛУЧАЙ В ПОХОДЕ

Несколько лет тому назад, закончив полугодовой план на своем заводе,
коммуна отправилась в поход. В этом году был большой поход, к нему
готовились с самой осени. Поход - дело сложное.
   В начале июля четыреста коммунаров маршем прошли к вокзалу, взволновали
город звоном своего могучего оркестра. За последним взводом малышей шумели
три грузовика обоза@1. На грузовиках сложено все наше имущество: провизия,
корзинки с костюмами, чемоданы, даже мелкие вещи, в строю ведь не
полагается нести что-либо в руках. Однако в первом взводе все-таки несут
чемодан. А в чемодане деньги. За зиму каждый коммунар накопил из заработка
несколько десятков рублей чистых сбережений, а некоторые и больше сотни.
Деньги эти еще не были выданы коммунарам, а общее собрание так и решило:
не нужно их сейчас раздавать, а то растратим, а на кавказ приедем без
денег@2. Поэтому деньги находились на моей ответственности. Я сложил их в
чемодан среднего размера, и она насилу-насилу в нем поместились -
пятьдесят пять тысяч рублей, и все пятерками и тройками. С большим трудом
закрыл я крышку чемодана, а потом посмотрел на него с грустью:
   - Что же это выходит: я должен весь поход носить этот чемодан?
   Председатель совета шестнадцатилетний Шурка Неварий попробовал чемодан
на вес и завертел головой:
   - Действительно: тут пуда полтора. А как же быть?
   И другие ребята задумались. Кто-то сказал:
   - Пятьдесят пять тысяч рублей - не шутка. А у нас народ разный есть.
   Народ в коммуне был и в самом деле разный. Почти все пришли в комму-
ну из беспризорности, некоторые и тюрьмы попробовали. А здесь большие
деньги - большой соблазн.
   Думали старшие и решили: отдать чемодан с деньгами на хранение первому
комсомольскому взводу, пускай как хотят, так и управляются с ним.
   Первый взвод не уклонился от ответственного поручения, и поэтому в их
рядах всегда болтался у кого-нибудь в руках черный чемодан среднего
размера.
   Поход был большой. Девятьсот километров проехали поездом до города
Горького, в Горьком дня четыре гуляли, побывали в балахне, на
автомобильном заводе, по городу сделали маршей не меньше, как километров
на сорок. И всегда в первом взводе немного портил строй этот самый
чемодан.
   Потом мы заарендовали пароход и поплыли вниз по Волге. Плыли долго, не
спешили, останавливались в каждом городе. На пароходе я начал ребятам
выдавать деньги. Выдавал понемножку, чтобы и на Кавказ осталось, но все же
за десять дней плавания роздал восемнадцать тысяч пятьсот сорок один рубль
двадцать пять копеек. При каждой раздаче составлялся список, и в нем
ребята расписывались. Списки эти я складывал в другой чемодан, в котором
находилась наша походная канцелярия. Этот чемодан тоже находился при
первом взводе, только его не носили в строю, а сдавали в обоз.
   В Сталинграде мы распрощались с пароходом и сели в поезд, чтобы ехать в
Новороссийск. Поезд нам дали плохой и почему-то без освещения. Я
поместился в вагоне первого взвода. Проверив караулы в каждом вагоне, я
заснул. А разбудили меня рано утром общее волнение и крики в вагоне. Меня
тормошили, и я еще не успел проснуться, как мне все хором закричали:
только что, когда поезд отошел от какой-то станции, один человек вскочил в
вагон, закричал что-то, побежал к другому выходу, по дороге схватил
чемодан и выпрыгнул вместе с ним на ходу.
   - Чемодан?
   - Да, чемодан. Только не тот. Он хотел, видно, с деньгами, а ухватил
другой... с канцелярией.
   - А где это ребята?
   - Да почти все попрыгали.
   - Куда попрыгали?
   - А за ним. За вором попрыгали.
   Поезд шел на последнем перегоне к Новороссийску. В этом городе мы
стояли два дня, собирались сесть на пароход. И два дня с нетерпением ждали
возвращения первого взвода. Ребята пришли только к вечеру второго дня,
голодные, уставшие и подавленные неудачей. Вор, как только спрыгнул с
поезда, бросился в лесок и как сквозь землю провалился. Коммунары
исследовали все окрестности Новороссийска, сделали не меньше сотни
километров, но ничего не нашли.
   Собственно говоря, грустить было мало основания. В чемодане ничего
особенно ценного не было. Но вдруг я вспомнил, что в нем лежали списки на
полученные ребятами деньги. Выходило так, что я не мог отчитаться в
расходе восемнадцати тысяч рублей.
   Я собрал совет и обьяснил ребятам затруднительность моего положения.
Ребята задумались. Шура сказал:
   - Да. Дело скверное. Надо новые расписки взять... только много есть
таких... Неправильно напишут... как будто меньше получили... напишут.
   Но у меня другого способа не было. На общем собрании я просил ребят,
чтобы каждый написал на отдельном листке бумаги распику на все деньги,
полученные в дороге.
   Поздно вечером в совете стали приводить эти расписки в порядок.
Все-таки их было четыреста.
   Расписки разложили в маленькие папки по взводам и отдельно подсчитали
каждый взвод. Шурка сидел как на иголках и шептал:
   - От интересно... все ж таки... советские люди... а накроют, честное
слово, накроют.
   Помолчит немного и опять волнуется:
   - Я так думаю, рублей на пятьсот накроют вас, Антон Семенович.
   Кто-то возразил ему:
   - Нет... рублей на сто, больше не накроют.
   Перед Шуркой на столе лежит чистая тетрадь, и на ней огромными цифрами
написано: 18541 р. 25 коп.
   Эта цифра была взята из моей записной книжки, где я записывал все
расходы по походу.
   Скоро взволнованные итоги были проверены и записаны. шурка взял
карандаш, чтобы подсчитать общий итог, раза два просчитал цифрк опеек и
вдруг бросил карандаш:
   - Не могу, честное слово, не могу. Считай ты, Колька!
   Колька взгромоздился на стул и начал вслух:
   - Три да четыре - семь, да пять - двенадцать, да десять - двадцать
один...
   Он записал первую цифру итога: 5.
   - Правильно! - заорал кто-то. Все промолчали.
   Через две минуты рядом с пятеркой появилась новая цифра - 2.
   - Здорово, - закричал тот же голос.
   - Да чего ты орешь? - рассердился Шурка. - Подумаешь, здорово! В
копейках никто не наврет. Считай дальше!
   Колька просчитал и прошептал чуть слышно:
   - Шесть.
   - Сколько?
   - Шесть.
   - Не может быть, считай сначала, да считай правильно! Чего ты с ногами
на стуле сидишь? Сядь, как человек!
   Колька сел, как человек, и осторожно, нажимая на каждом итоге,
просчитал цифру единиц.
   - Шесть.
   - От жулики! - сказал шурка. - Ну черт с ними, пиши шесть.
   Колька написал рядом с копейками: 6.
   - Ну, и народ же какой поганый! - произнес со злостью Шурка и глянул за
окно. Там стояла толпа коммунаров, и один поднял к Шурке напряженное лицо:
   - Шура, ну что? Правильно?
   - Где там правильно? У вас разве может быть правильно? Сказано,
беспризорники!
   За окном затихли.
   - У Кольки вдруг рядом с шестеркой появился дикий и неожиданный ноль.
   - Что такое? - Шурка бледнел все больше и больше. - Считай еще раз.
   Но и проверка не изменила ужасной картины: ноль. Шурка махнул рукой и
поднялся из-за стола:
   - Я не могу. Я ухожу.
   Я удержал его за руку. Он стал в безразличной позе за спиной Кольки и
боком следил за его карандашом. Карандаш вдруг медленно и слабо
начертил в столбике сотен 2.
   Колька вспотел и откинулся на спинку стула:
   - Два. Двести, значит.
   - Еще раз! - громовым голосом заорал Шурка.
   Колька стремглав бросился к бумаге, но считал основательно, медленно,
громко:
   - Три да семь - десять, да еще четыре - четырнадцать, да девять -
двадцать три, да четыре - двадцать семь, да пять - двадцать девять.
   Шурка быстро поднял руку и стукнул Кольку по голове:
   - Да что же ты со мной делаешь? Каких девять, каких девять? Два.
   Никто не возразил против расправы. Колько встряхнул головой и пошел
дальше. Под цифрой сотен стала пятерка.
   - Фу! - вздохнул Шурка. Все улыбнулись.
   Все остальное было правильно. Общая цифра вышла: 18506 р. 25 коп.
   Все устало замолчали. Кто-то сказал:
   - Значит, тридцать пять рублей. Ну, это еще ничего.
   Грустно все-таки задумались. Колька мечтательно смотрел на свой итог и,
как будто про себя, сказал:
   - А все отдали бумажки?
   Шурка скучно посмотрел на него:
   - Все.
   И вдруг открыл глаза и хлопнул себя по лбу:
   - Ах я старый дурак, растяпа! На!
   Из бокового кармана он выхватил бумажку и бросил Кольке. На ней была
написана расписка о том, что Александр неварий получил в счет заработка
тридцать пять рублей.
   Все громко и радостно засмеялись. Шурка побежал к окну и заорал:
   - Правильно! Тютелька в тютельку! Копейка в копейку!
   За окном дико заверещали: "Ура!".
   Шурка сидел и улыбался, а потом сказал спокойно и уверенно:
   - Собственно говоря, иначе и быть не могло.


ПРЕМИЯ


1

За городом через речку переброшен железный мост, а потом прямая как стрела
устремилась к лесам на горизонте новая асфальтированная дорога. Леса на
горизонте вовсе и не леса, а небольшие посадки по сторонам дороги.
За ними снова степь, а в степи совхоз м. Х октября. В совхозе много
построек, и все каменные, а самая лучшая постройка - свинарня, в которой
работает Евдокия Петровна Погорелко. Есть еще в совхозе маленький флигель,
обсаженный кустами акации. Там в одной из комнат сидит новый директор,
Семен Иванович, о деятельности которого разные люди в совхозе выражаются
по-разному. Главный бухгалтер говорит:
   - Это вам не старый директор! Этот покажет работу!
   Кладовщик вертит головой и произносит с восхищением:
   - Ох, и жмет! Ох, и жмет!
   А старый сторож Василий Нестерович и раньше никогда не восхищался, и
теперь спокоен:
   - Новые начальники, они всегда хорошие. Я-то при чем? Пускай себе
новый, пускай себе старый.
   Евдокии Петровне Погорелко некогда выражать свое мнение о директоре.
Она стоит перед его столом и вытирает глаза уголком старенького фартука.
Нельзя сказать, что она плачет, просто слезы сами собой появляются в
глазах. А глаза у нее тоже не молодые, они внимательно и доверчиво смотрят
на нового директора Семена Ивановича, они ожидают от директора
справедливости:
   - Пришли и взяли, говорят: "недоразумение". Разве ж может быть такое
недоразумение? А потом говорят: директор приказал.
   Семен Иванович, молодой, с ежиком на голове, неумело морщит лоб и
старается отвернуться.
   - Говорят: "директор сказал", - а я им говорю: "Врете, не может быть
такого закона - премировали, а потом отнимать". И не отдаю. А они схватили
и давай тащить. А я гвоорю: "Бандиты вы, а не товарищи". Так еще, говорят,
ответишь за оскорбление. Есть такой закон, товарищ директор?
   Семен Иванович - новый директор, и поэтому на его плечах лежит тяжелое
бремя ликвидировать все несправедливости и беззакония, бывшие при старом
директоре. И он говорит Евдокии Петровне спокойным, рассудительным
голосом:
   - В том-то и дело: закон! Вы присвоили государственного поросенка, это,
по-вашему, - закон?
   - Да не присвоила я, что вы батюшка! Премировали меня, под самое Первое
мая премировали! Три месяца у меня поросенок живет, и кормила его, и все
знали про это.
   - Кто знал?
   - Все знали, весь совхоз знал.
   - А документы где? Написано где-нибудь, что вас премировали?
   - Да где-нибудь, может, и написано! Разве я знаю?
   - Приказ где? В приказе сказано, что вас премировали? Не сказано, и не
знает никто.
   - Был приказ, батюшка, при мне, на моих глазах прочитано. Приехали они,
директор Николай Александрович и начальник городской... тот... как его...
Никитин товарищ, приехали, посмотрели все, и так им понравилось, так
понравилось, чистота какая, и поросята какие! Никитин товарищ и сказали:
премировать этого работника за его образцовую работу этим поросенком. И
показали на поросенка. А директор Николай Иванович засмеялись и даже меня
так по плечу, говорят: "Она у нас лучшая ударница".
   Евдокия Ивановна даже улыбнулась директору, рассказывая об этом случае
накануне Первого мая. Но директор не улыбнулся. Директор снова наморщил
лоб, помолчал и крикнул в другую комнату:
   - Товарищ Ракитин!
   Евдокия Ивановна доверчиво оглянулась. Вошел Ракитин, главный
бухгалтер, толстый, с глазами подслеповатыми, недовольными. Он сразу
догадался, в чем дело.
   - Это насчет поросенка?
   - Что здесь у вас делалось? - возмущенным голосом сказал директор и с
укоризной посмотрел на Ракитина. - Вы знали, что она премирована
поросенком?
   - Боже сохрани! - сказал главный бухгалтер. - никто ничего не знал.
Когда вы были премированы?
   - Да под самое Первое мая. Помните, еще как на митинг собирались, вы
меня еще поздравляли, сказали: "Видишь, при Советской власти ударную
работу награждают!"
   - Я вас поздравлял? Бред, совершеннейший бред!
   - Как вы сказали, батюшка?
   - Бред, говорю, сон приснился!
   Чего-то не поняла Евдокия Ивановна в этих словах, опять засмотрелась на
директора, ожидая от него справедливости.
   - Все, - сказал директор, - идите.
   - А поросенка забрать можно?
   Директор пож