напрасно прошелся сверху вниз:
   - Вы понимаете, Алексей Степанович? Это... липа!
   Володька громко захохотал на диване. Захаров откинулся назад, тоже
смеялся, глядя на удивленного Руслана, потом протянул ему руку:
   - Руку, товарищ!
   Руслан схватил захаровскую руку шершавыми лапищами и широко оскалил
зубы. Захаров поднял палец другой руки:
   - Только, Руслан, молчок!
   - Понимаю: молчать!
   - Секрет!
   - Секрет!
   - Никому!
   - А... Володька? Он... такой народ...
   - Володька? Ты его еще не знаешь. Володька - это могила!
   Могила на диване задрала от восторга ноги. Руслан еще раз взмахнул
кулаком и сказал:
   - Спокойной ночи, Алексей Степанович! Липа, понимаете, липа!


11. РАЗГРОМ

Приняв дежурство по колонии в десять часов вечера, бригадир первой Воленко
сменил часовых в лагере и в вестибюле, проверил сторожей на
производственном дворе и у кладовых, прошел по палаткам для порядка и еще
раз заглянул в главное здание, чтобы просмотреть меню на завтрашний день.
В вестибюле он мельком взглянул на стенные круглые часы и удивился. Они
показывали пять минут одиннадцатого.
   - В чем дело? - спросил он дневального.
   - Остановились. Уже приходил Петров 2-й и лазил туда, сказал - завтра
утром исправит.
   - А почему не сегодня?
   - Он взял запаять что-то...
   - А как же завтра с подьемом?
   - Не знаю.
   Воленко задумался, потом отправился в палатку к Захарову:
   - Алексей Степанович, у нас беда - часы испортились.
   - Возьми мои.
   Захаров протянул карманные часы.
   - Ой, серебрянные!
   - Подумаешь, драгоценность какая - серебро!
   - А как же: серебро! Спасибо!
   Утро встретило колонистов на удивление свежим солнечным сиянием.
Колонисты щурились на солнце и нарочно дышали широко открытыми ртами, а
потом все разьяснилось: часы испортились, и Воленко наудачу поднял колонию
на полчаса раньше. Воленко был очень расстроен, на поверке приветствовал
бригады с каким-то даже усилием. нестеренко ему сказал:
   - Ну что такое: на полчаса раньше. Это для здоровья совсем не вредно.
   Но Воленко не улыбнулся на шутку. После сигнала на завтрак, когда
колонисты, оживленные и задорные, пробегали в столовую, он стоял на
крыльце и кого-то поджидал, рассматривая входящих взглядом. Зырянскуий
пришел из лагеря одним из последних. Воленко кивнул в сторону: - Алеша, на
минутку.
   Они отошли в цветник.
   - Что такое?
   - Часы... пропали... Алексея, серебрянные.
   - У Алексея?
   - Он мне на ночь дал... наши стали.
   - Украдены? Ну?!
   - Нет нигде.
   - Из кармана?
   - Под подушкой были...
   - А ты... все в столовой? Сейчас же обыск! Идем!
   В кабинете Воленко подошел к столу, Зырянский остался у дверей.
   - Алексей Степанович! У меня взяли ваши часы.
   - Кто взял? Зачем?
   Воленко с трудом выдавил из себя отвратительное слово:
   - Украли.
   Захаров нахмурил брови, помолчал, сел боком:
   - Пошутил кто-нибудь?
   - Да нет, какие шутки? Надо обыскать.
   В кабинет вошли Зорин и Рыжиков. Рыжиков с разгону начал весело.
   - Алексей Степанович, Зорин партию столов в город... Я обратно привезу
медь.
   Зырянский с досадой остановил его:
   - Да брось ты с медью! Никто никуда не поедет.
   - Почему?
   Захаров встал за столом:
   - Часы того не стоят. Нельзя обыск. Кого обыскивать?
   Воленко ответил.
   - Всех!
   - Чепуха. Этого нельзя делать.
   - Надо! Алексей Степанович!
   Рыжиков испуганно огляделся:
   - А что? Опять кража?
   - У меня... часы Алексея Степановича...
   Захаров повернулся к окну, задумчиво посмотрел на цветники:
   - Если украдены, никто в кармане держать не будет. Зачем всех обижать?
   Зорин шагнул вперед, гневно ударил взглядом в заведующего:
   - Ничего! Все перевернуть нужно! Всю колонию! Надоело!
   - Обыскивать глупо. Бросьте!
   Рыжиков закричал, встряхивая лохмами:
   - Как это глупо? А часы?
   - Часы пустяшные... Пропали, что ж...
   Рыжиков с гневом оглянулся на товарищей:
   - Как это глупо? Как это так пропало? Э, нет, значит, он себе бери и
продавай, а потом опять будут говорить, что Рыжиков взял, чуть что -
сейчас же Рыжиков? До каких пор я буду терпеть?
   Зырянский неслышно открыл дверь кабинета и вышел. асовым сегодня стоял
Игорь Чернявин. Зырянский приказал:
   -Чернявин, стань на дверях столовой, никого не выпускать?
   - Почему?
   - Это другое дело - почему. Я тебе говорю.
   - Ты не дежурный.
   - Э, черт!
   Он быстро направился к кабинету, ему навстречу вышел Воленко.
   - Прикажи ему стать здесь!
   - Я не хочу дежурить!
   - Не валяй дурака!
   - Я не буду дежурить!
   - Идем к Алексею!
   Воленко снова остановился перед столом Захарова, над белым воротником
парадного костюма его побледневшее лицо казалось сейчас синеватым, волосы
были в беспорядке, строгие, тонкие губы шевелились без слов. Наконец он
произнес глухо:
   - Кому сдать дежурство, Алексей Степанович?
   - Слушай, Воленко...
   - Не могу! Алексей Степанович, не могу!
   Захаров присмотрелся к нему, потер рукой колено:
   - Хорошо! Сдай Зырянскому!
   Воленко отстегнул повязку, и, против всяких правил и обычаев колонии,
она закраснела на грязном рукаве Алешиной спецовки. Но, по обычаю, Захаров
поднялся за столом и поправил пояс. Воленко вытянулся перед заведующим и
поднял руку:
   - Первой бригады дежурный бригадир Воленко дежурство по колонии сдал!
   Зырянский с таким же строгим салютом:
   - Четвертой бригады дежурный бригадир Зырянский дежурство по колонии
принял.
   Но как только захаров сказал "есть", Зырянский опрометью бросился из
кабинета. Теперь уже с полной властью он еще издали закричал
дневальному:
   - Дневальный! Стань на дверях, никого из столовой!
   Чернявин увидел повязку на рукаве Зырянского:
   - Есть, товарищ дежурный бригадир!
   На быстро бегу Зырянский круто повернул обратно.
   - Алексей Степанович, я прступаю к обыску.
   - Я не позволяю.
   - Ваши часы? Потому? Да? Я прступаю к обыску.
   - Алеша!
   - Все равно я отвечаю.
   Захаров поднял кулак над столом:
   Что это такое? Товарищ Зырянский!
   Но Зырянский закричал с полным правом на гнев и ответственность:
   - Товарищ заведующий! Нельзя иначе! Ведь на Воленко скажут!
   Захаров опешил, посмотрел на Воленко, сидящего в углу дивана, и махнул
рукой.
   - Хорошо!
   В двери столовой уже билась толпа. Нестеренко стоял против Чернявина и
свирепо спрашивал:
   - Черт знает что! Почему, отвечай! Кто нас арестовал?
   - Не знаю, дежурный бригадир приказал.
   - Воленко?
   - Не Воленко, Зырянский.
   - А где Воленко?
   - Не знаю.
   - Арестован?
   - Не знаю. Кажется, отказался дежурить.
   На Зырянского набросились с подобными же вопросами, но Зырянский не
такой человек, чтобы заниматься разговорами. Он вошел в столовую,
какнастоящий дикттаор сегодняшнего дня, поднял руку:
   - Колонисты! К порядку!
   И в полной тишине он обьяснил:
   - Товарищи! У Воленко ночью украдены серебрянные часы Алексея
Степановича. Бегунок!
   - Есть!
   - Передать в цеха: начало работы откладывается на два часа.
   - Есть!
   В подавленном, молчаливом отчаянии колонисты смотрели на дежурного
бригадира.
   Зырянский стал на стул. Было видно по его лицу, что только повязка
дежурного спасает Зырянского от безудержного ругательного крика,  от
ярости и злобы.
   - Надо повальный обыск! Ваше согласие! Голосую...
   - Какие там голосования!
   - О чем спрашивать!
   - Скорее!
   - Давай! Давай!
   - Замолчать! - закричал Зырянский.
   - Бригадиры! Сюда! Четвертая бригада, обыскать бригадиров. Остальные,
отступить!
   Хоть и все согласились на обыск, а краснели и бригадиры, и члены
четвертой бригады, когда на глазах у всей колонии зашарили пацаньи руки
в  в карманах, за поясами, в снятых ботинках. Но молча хмурились
колонисты, молча подставляли бока; нужно отвечать всем за того, кто еще не
открытый, притаившийся здесь же в столовой, возмущающийся вместе со всеми,
- с какой-то черной целью - неужели из-за денег? - регулярно сбрасывал на
голову колонии им. Первого мая целые обвалы горя.
   Два часа продолжался позор. Зырянский со свирепой энергией разгромил
спальни, кладовые, классы, библиотеку, заглянул во все щели и в зданиях и
во дворе. В десять часов утра он остановился перед Захаровым, уставший от
гнева и работы:
   - Нигде нет. Надо в квартирах сотрудников!
   - Нельзя!
   - Надо!
   - Не имеем права, понимаешь ты? Права не имеем!
   - А кто имеет право?
   - Прокурор. Да все равно, часы уже далеко.
   Зырянский закусил губу, он не знал, что дальше делать.
   Вечером над разгромленной колонией стояли раздумье и тишина. Говорить
было не о чем, да, пожалуй, и не с кем. С кем могла говорить колония им.
Первого мая? Ведь в самом теле колонии сидело ненавистное существо
предателя.
   Колонисты встречались друг с другом, смотрели в глаза, грустно
отворачивались. Редко, редко где возникал короткий разговор и терялся в
пустоте.
   Рыжиков сказал Ножику:
   - Это из нашей бригады.
   - Из нашей, - ответил Ножик. А кто?
   - А черт его знает!
   И в восьмой бригаде сказал Миша Гонтарь Зорину:
   - А того... Воленко обыскивали?
   - Миша! Ты дурак, - ответил Зорин.
   - Я не такой дурак, как ты думаешь. Никто ведь не знал, что у Воленко
часы.
   - Все равно, ты дурак.
   Гонтарь не обиделся на Санчо. При таких делах нетрудно и поглупеть
человеку.
   И в палатке четвертой бригады Володя Бегунок сказал Ване:
   - Это не Воленко.
   - А кто?
   - Это Дюбек.
   - Рыжиков? Нет!
   - Почему нет? Почему?
   - Володя, ты понимаешь? Рыжиков, он вор, ты понимаешь? Он... возьмет и
 украдет. А это, с часами, нарочно кто-то сделал, понимаешь, нарочно!


 12.  ПОД ЗНАМЕНЕМ

 В июле старики, окончивше десятый класс, начали готов иться к поступлению
 в вузы. Поэтому и Надежда Васильевна не поехала в отпуск, а осталась
 работать со "студентами", как их называли колонисты, несколько
 предупреждая события. настоящие студенты, поступившие в прошлые годы в
 разные вузы, человек около тридцати, еще в июне сьехались в колонию и
 поставили для себя три палатки, не с того края, где девочки, а с
 противоположного. настоящие студенты хотели работать на производстве,
 чтобы помочь колонии, но Захаров и совет бригадиров не согласились на
 это: у студентов была большая трудная работа зимой, а теперь им нужно
 отдохнуть. Захаров каждого рассмотрел, заставлял и юношей и девушек
 поворачиваться перед ним всеми боками, некоторым говорил:
    - Никуда не годится, дохлятина какая-то, а не студент. Запиши его на
усиленное питание!
   Студенты возражали:
   - Так никогда экономию не сделаете, Алексей Степанович.
   - А вот мы тебя откормим, это и будет экономия.
   Но студенты нашли для себя кое-какую работу. Иногда они дежурили по
колонии, и в таких случаях находился для них и парадный костюм. Другие
работали у садовника, третьи помогали Соломону Давидовичу по снабжению, а
некоторые занимались с будущими студентами, потому что Надежде Васильевне
было одной трудно.
   Между прочим готовились в вуз и Нестеренко и Клава Каширина.
Комсомольское бюро постановило освободить Нестеренко и Клаву от
обязанностей бригадиров, чтобы у них оставалось время для подготовки.
   На общем собрании должны были состояться выборы новых бригадиров пятой
и восмой бригад. И вот тут оказалось, что жизнь вовсе не такая скучная
особа, как некоторые думают. Восьмая бригада единогласно выставила своим
кандидатом Игоря Чернявина, а пятая бригада - так же единогласно Оксану
Литовченко! Игорь никогда не думал, что так близко от него стоит высокий
пост бригадира. Когда в восьмой бригаде Нестеренко открыл заседание и
предложил называть кандидатов в бригадиры, вся бригада, как будто
сговорившись, повернула лицо к Игорю, и Санчо Зорин сказал:
   - У нас давно уже решено: больше некому - Игорь Чернявин!
   Когда это "давно" было решено, почему об этом Игорь ничего не знал, так
и не удавалось выяснить. Игорь с жаром протестовал, протестовал очень
искренне, потому что испугался: бригадиру мороки по горло, а дежурить по
колонии - благодарю покорно. Воленко уже додежурился, теперь мрачный
ходит, и нужно за ним смотреть. Игорь указал и на Санчо Зорина, и на
Всеволода Середина, и на Яновского Бориса, и на старого колониста Михаила
Гонтаря, и на Савченко Харитона, и на Данилу Горового, наконец, есть
помощник бригадира Александр Остапчин, ему в особенности уместно принять
управление восьмой бригадой от Василия.
   Нестеренко выслушал слова Игоря спокойно и так же спокойно рассмотрел
предложенный им список.
   - Санчо горячий очень, ему нельзя быть бригадиров восьмой, он всем
нервы испортит, тай годи. Александр Остапчин хороший помощник, это верно,
а если бригадиром станет, из-под ареста не вылезет, трепачом был, трепачом
и остался. Данило Горовой, конечно, хороший товарищ и колонист, а только
пока от него слова дождешься, там всякое дело сбежит, не поймаешь.
Яновский бцдет добрым бригадиром, а только политической установки в нем
мало, все больше о своей прическе думает. И Середин будет хорошим
бригадиром со временем, пусть подождет, авторитета в колонии еще не
завоевал. А что касается Миши Гонтаря, так Миша Гонтарь - шофер,
оканчивает курсы завтра и сразу на машину. Его линия уже к концу приходит,
и бригадирства с него как с козла молока, хотя, дай господи, царица
небесная, каждому такого хорошего товарища и такого человека хорошего.
Рогов - молокосос. Нет, это правильно решила бригада - Игорь Чернявин
бригадир, да и какого нам нужно рожна: и мастер хороший, и комсомолец на
отлично, и общественник. Только ты, Игорь, держи бригаду спокойной рукой,
любимчиков чтобы не было, на помощника особенно не полагайся. Бригадир
должен быть веселый и все видеть, и не париться без толку, и не трепаться
лишнее. И рука должна быть креп-
кая, власть - это тебе не пустяк, как там ни говори, а все равно Советская
власть. Скажем, приезжал к нам Эррио - французкий министр. А я дежурил по
колонии. Вот ты сообрази: я - дежурный по колонии, а за моей спиной кто?
Весь Союз! Наври я что-нибудь, не так сделай, никто не скажет - Нестеренко
виноват, а скажут: видишь, как у них в Союзе плохо все делается. Я и то
заметил - за Эррио этим целая куча ходит, так и смотрят, так и смотрят.
Нет, Игорь, власть бригадира должна быть крепкая, А что касается дежурного
бригадира, так и говорить нечего. Ты забудь, какой там у тебя природный
характер: может, ты добрый, а может, мягкий, а может, ленивый или
забывчивый. Нет, если повязку надел, забудь, какой ты там есть: ты
отвечаешь за колонию; Воленко вон на что добрый человек, а в дежурстве у
него не покуришь. На что я - старый друг Воленко, пришли в колонию вместе,
полтора года спали на одной постели, когда бедно было, а смотри: один раз
я подошел к нему и спросил насчет обеда что-то, а он это посмотрел на меня
так... прямо, как собака, и голос у него такой... "Товарищ Нестеренко, не
умеешь говорить с дежурным бригадиром! Приставь ногу, чего ты танцуешь!" Я
сначала даже не понял, а потом и одобрил: правильно, дежурный бригадир
служит целой колонии, и баста! Эх, Воленко, Воленко! Хороший какой
колонист, а пропал, ни за копейку пропал! И бригада первая - уже не
бригада! Видишь, виноват тут, собственно говоря, Воленко: всем верит, все
у него хорошие, всех защищает, вот и посадили бригаду. Безусловно, вор в
бригаде, а думать не на кого, и сам Воленко ничего не знает.
   В комсомольском бюро кандидатуру Игоря поддержали так же единодушно,
как и в бригаде. А когда наступило общее собрание, так только и было
ответа, что аплодисменты, взял слово один Зырянский:
   - Такие бригадиры, как Нестеренко, редко, конечно, встречаются, разве
вот из Руднева вырастет такой же. Но и Чернявин хороший материал для
бригадира. Вопрос, как его бригада выдержит: чтобы не распустился, не
зазнался, не заленился, не заснул. Но восьмая бригада - старая бригада,
нужно будет - поможем. А что касается Оксаны Литовченко, так это, прямо
скажу - находка. Предлагаю голосовать за Оксану и Игоря!
   Ни одна рука в собрании не поднялась против предложенных бригадами
кандидатур. И сейчас же после этого дежурный бригадир подал команду:
   - Под знамя встать, смирно! Салют!
   Игорь и не видел, что возле бюста Сталина давно уже стоят шесть
трубачей и четыре малых барабана. Это они развернули перед собранием
торжество знаменного салюта, и Ваня гальченко теперь уже знал, в чем
настоящая его прелесть: знаменный салют - это сигнал на работу,
оркестрованный старым дирижером Виктором Денисовичем.
    Когда знаменная бригада выстроилась против бюста Сталина, вышел к
знамени Захаров и Игорь понял, что он должен делать. Рядом с ним стояла
Оксана - рядом с ним! то было счастливое предзнаменование: под нарядным,
таинственно священным красным стягом они действительно рядом начинают свой
жизненный путь! И как это здорово - они начинают его с трудной и почетной
службы славному коллективу первомайцев! Игорь не умел плакать, и поэтому
слезы кипели у него в сердце, а у оксаны - честное слово, у Оксаны слезы
были в глазах, ах, ка-
кие все-таки эти женщины! Да что - женщины, если старый бригадир
Нестеренко и тот чего-то моргает и моргает, а рапорт Захарову отдал тихо и
с хрипом:
   - Товарищ заведующий! Восьмую бригаду трудовой колонии им. Первого мая
Игорю Чернявину сдал в полном порядке!
   О, нет! Игорь Чернявин имеет больше оснований волноваться, чем
Нестеренко, но от отдаст рапорт весело и звучно, как и полагается
бригадиру. И Игорь показал всем, как нужно рапортовать заведующему.
Звонко, со строгим лицом, подняв руку на уровень лба, сказал Игорь
Чернявин под знаменем:
   - Товарищ заведующий! Восьмую бригаду трудовой колонии им. Первого мая
от колониста Василия Нестеренко принял в полном порядке!
   Потом передавали пятую бригаду. Конечно, у этих девочек столько
нежности в голосе, у Клавы столько серебра, у Оксаны - столько теплоты и
волнения! И все-таки у них, у девчат, это был не настоящий рапорт, а
так... разговор по душам с заведующим, уместный больше наедине, в
кабинете, чем в торжественном зале под бархатным знаменем перед двумястами
строгих, замерших в салюте колонистов.


13.  ДЕЛА СЕРЬЕЗНЫЕ

Только первая бригада продолжала молчаливо корчиться в страданиях. Кто-то
в колонии, может быть нарочно, придумал: часы взяли не колонисты, просто
часовой прикорнул перед рассветом, а мало ли народу ходит во дворе. Но
этой версии никто не верил, и первая бригада верила меньше всех. В бригаде
вдруг стали жить единоличным способом. У каждого находились свое дело и
свои интересы: кто в вуз готовился, у кого начинаются матчи, Левитин не
выходил из библиотеки, Ножик всегда торчал в четвертой бригаде и, наконец,
подал в совет бригадиров заявление о переводе к Зырянскому. Трудно было
разбирать такое заявление и Торский отнесся к делу формально: спросил у
Воленко, спросил у Зырянского, получил ответы, что возражений нет, и Ножик
в тот же вечер перебрался к Алеше.
   Члены первой бригады приходили в палатку поздно и молча лезли под
одеяла, а утром встречали дежурство с хмурой серьезностью и сурово
отвечали на приветствие дежурного бригадира:
   - Здравствуй!
   Но так было в первой бригаде. Вся остальная колония жила полной жизнью,
и для этой жизни хватало радости. На новом заводе кое-где стояли уже
станки на фундаментах, в новой, огромной литейной монтировали вагранку для
литья чугуна, а тигель для меди давно уже поместился в кирпичной яме.
Многие колонисты начали уже примерваться к новым рабочим местам, в
комсомольском бюро шли закрытые заседания по вопросу о кадрах. Говорили,
что Воргунов прежнюю гнет линию: "Колонисты не справятся с таким
производством". За это на Воргунова злобились, Воргунов с колонистами
никогда не вступал в беседу, но колонисты знали каждое его слово, даже не
относящееся к заводу.
   В колонии жило несколько десятков сотрудников: учителей, учетных
работников, мастеров, служащих, теперь к ним при